На службе зла - Роберт Гэлбрейт

Тут раздался ужасающий треск: это вынесли входную дверь. Брокбэнк отпустил Робин и, развернувшись, увидел, как в комнату ворвался Штырь с ножом в руке.

– Не убивай его! – выдохнула Робин, здоровой рукой зажимая свою рану.

Все шестеро, втиснувшиеся в маленькую комнатушку, на мгновение застыли, и даже малышка только крепче прильнула к матери. Затем раздался тонкий голосок, дрожащий, но осмелевший от присутствия вооруженного ножом незнакомца со шрамом, золотым зубом и татуированными пальцами.

– Он делал это со мной! Мама, он делал это со мной! Делал!

– Что? – переспросила Алисса, глядя на Эйнджел, и лицо ее как-то неожиданно обмякло от потрясения.

– Он делал это со мной! То, о чем говорила эта тетя. Он делал это!

Брокбэнк порывисто замахнулся, но Штырь занес нож, целясь прямо ему в грудь.

– Все ништяк, малышка, – сказал Штырь, загораживая Эйнджел свободной рукой и сверкая золотым зубом в лучах заходящего за соседние дома солнца. – Только пальцем их тронь. Ты, пидор гнойный. – Штырь дышал Брокбэнку в лицо. – Я с тебя кожу сдеру.

– Что ты такое говоришь, Эйнджел? – спросила Алисса, все еще сжимая в объятиях Захару. – Он же никогда…

Внезапно Брокбэнк нагнул голову и бросился на Штыря, как регбист, – да он когда-то и вправду играл в регби. Штырь, который был раза в два легче его, отлетел, словно тряпичная кукла. Брокбэнк шумно протиснулся через выломанную дверь, и Штырь, неистово ругаясь, бросился вдогонку.

– Оставь его, оставь! – крикнула Робин, увидев в окно обоих мужчин. – О боже, Штырь! Полиция будет… Где Эйнджел?

Алисса уже успела выбежать из комнаты в поисках дочери, оставив измученную малышку рыдать на диване. Робин, зная, что ей не остановить Штыря и Брокбэнка, вдруг ощутила сильный озноб и упала на колени, сжимая голову; накатила тошнота.

Она добилась того, зачем пришла, и все это время знала, что малой кровью будет не отделаться. То, что Брокбэнк сбежит или пострадает от ножа Штыря, она предвидела и была уверена, что не смогла бы предотвратить ни то ни другое. Сделав несколько глубоких вдохов, Робин снова поднялась на ноги и подошла к дивану, пытаясь успокоить испуганную малышку, однако – что было неудивительно, если учесть, что Робин у девочки теперь ассоциировалась со сценами жестокости и истерии, – Захара завопила еще громче и замахнулась на Робин своей крошечной ножкой.

– Я же ничего не знала, – говорила Алисса. – О боже, боже. Почему ты не сказала мне, Эйнджел? Почему?

Стемнело. Робин зажгла лампу, которая теперь отбрасывала бледно-серые тени на стены цвета магнолии. Казалось, что три плоских сгорбленных призрака притаились за диваном, передразнивая каждое движение Алиссы. Эйнджел всхлипывала, свернувшись у матери на коленях. Робин, уже успевшая дважды заварить чай и приготовить спагетти для Захары, сидела на полу у окна. Она чувствовала, что должна остаться, пока не придет мастер и не отремонтирует выломанную Штырем дверь. Никто так и не вызвал полицию. Мать и дочь по-прежнему были заняты друг другом, но Робин, хотя и была здесь чужой, не могла уйти, не убедившись, что у семьи есть надежная дверь и новый замок. Захара спала на диване за матерью и сестрой, посасывая во сне большой палец, а другой рукой все еще сжимая бутылочку.

– Он сказал, что убьет Захару, если я тебе расскажу, – призналась Эйнджел, уткнувшись матери в шею.

– О боже правый! – простонала Алисса, и из глаз у нее полились слезы. – О господи!

У Робин в груди закопошилось, будто краб с острыми клешнями, дурное предчувствие. Она отправила Мэтью и маме эсэмэску, что ей нужно отсмотреть еще несколько фотороботов, но теперь обоих уже начинало беспокоить ее долгое отсутствие, а она не могла придумать убедительные причины, почему ее не стоит встречать. Где же Штырь?..

Наконец появился мастер. Продиктовав ему данные своей кредитной карты, чтобы возместить расходы, Робин сказала Алиссе, что уходит. Алисса оставила Эйнджел и Захару на диване и проводила Робин до темной улицы.

– Послушай… – начала Алисса.

У нее на щеках еще блестели слезы. Робин поняла, что у Алиссы нет привычки благодарить.

– Спасибо, ясно тебе? – сказала она чуть ли не со злобой.

– Не за что, – отозвалась Робин.

– Я никогда… То есть… Познакомилась с ним не где-нибудь, а в церкви. Думала, наконец-то хорошего парня нашла. Он с девочками ладил…

Она всхлипнула. Робин хотела обнять Алиссу, но передумала. Все плечи были в синяках от ее ударов, а распоротая ножом рука болела как никогда.

– Бриттани правда ему названивала? – спросила Робин.

– Он так говорил, – вытерла Алисса слезы. – Сказал, что бывшая жена его заложила, заставила Бриттани его оболгать… Сказал, чтоб я не верила, если заявится блондинистая девка и начнет всякую фигню пороть.

Робин вспомнила низкий голос, шепчущий ей в ухо: «Мы знакомы, девочка?» Он подумал, что она – Бриттани. Так вот почему он повесил трубку и не перезвонил.

– Мне лучше уйти, – сказала Робин, переживая, что не сможет быстро добраться до Уэст-Илинга.

Все тело болело. Алисса отлично дралась.

– Ты позвонишь в полицию?

– Надо бы, – ответила Алисса. Робин поняла, что эта мысль для Алиссы внове. – Позвоню, наверно.

Бредя по темной улице, крепко сжимая в кармане тревожный брелок, она размышляла, что же сказала Бриттани Брокбэнк своему отчиму, и, кажется, догадывалась: «Я все помню. Еще хоть раз что-нибудь про тебя услышу – сразу пойду в полицию». Быть может, так она успокаивала свою совесть. Боялась, что с другими он делает то же, что делал с ней, но не решалась официально заявить на него, а тем более задним числом.

Предполагаю, мисс Брокбэнк, что ваш отчим никогда вас не трогал и что эта история полностью сфабрикована вами и вашей матерью…

Робин знала, как это работает. Адвокат защиты, с которым ей приходилось сталкиваться, беспощадный и желчный, бегал по ней лисьим взглядом.

Вы возвращались из студенческого бара, где выпивали, так, мисс Эллакотт?

Вы во всеуслышанье пошутили, что вам… э-э-э… не хватает внимания вашего бойфренда, так?

Когда вы познакомились с мистером Трюином…

Я не…

Когда вы познакомились с мистером Трюином возле общежития…

Я не знакомилась…

…вы сказали мистеру Трюину, что вам не хватает…

Мы никогда не разговаривали…

Предполагаю, мисс Эллакотт, что вам сейчас просто стыдно, коль скоро вы пригласили мистера Трюина…

Я не приглашала…

Вы пошутили, мисс Эллакотт, не так ли, в баре о том, что вам не хватает интимного внимания…

Я сказала, что мне не хватает…

Сколько вы выпили, мисс Эллакотт?

Робин слишком хорошо понимала, почему люди боятся признаваться в том, что с ними сделали другие, боятся, что им скажут, будто эта грязная, позорная, мучительная правда – лишь плод их больного воображения. Ни Холли, ни Бриттани не были готовы к открытому судебному разбирательству, и, скорее всего, Алисса и Эйнджел тоже слишком напуганы. И при этом ничто, за исключением смерти или тюрьмы, не способно заставить Брокбэнка перестать насиловать маленьких девочек. Но даже несмотря на это, Робин надеялась, что Штырь его не убил, иначе…

– Штырь! – крикнула она, увидев прошедший впереди в свете фонаря высокий силуэт.

– Сбежал, сучара! – Голос Штыря отдавался эхом. Кажется, он не понимал, что Робин в ужасе просидела два часа на жестком полу, молясь, чтобы он вернулся. – Такой жирдяй, а шустрый.

– Полиция его найдет, – ответила Робин, неожиданно ощутив слабость в коленях. – Думаю, Алисса на него заявит. Штырь, ты не мог бы… Пожалуйста, отвези меня домой.

55

Came the last night of sadnessAnd it was clear she couldn’t go on.

Blue Öyster Cult. «(Don’t Fear) The Reaper»[95]

Ровно сутки Страйк оставался в неведении относительно действий Робин. На следующий день она не ответила на его звонок в обеденное время, но, поскольку он был занят собственными дилеммами, ему и в голову не приходило сомневаться, что она сидит дома с матерью; он не забил тревогу и даже не перезвонил. Ранение напарницы стало данностью, и Страйк, дабы не поощрять ее в мыслях, что она вот-вот вернется в строй, не собирался делиться с Робин откровениями, посетившими его возле больницы.

Но теперь тревога вышла на первое место. В конце-то концов, сейчас, в пустом, тихом офисе, никто не претендовал на его время и внимание, клиенты не приходили и не звонили. Страйк курил одну за другой свои «Бенсон энд Хеджес»; тишину нарушала только муха, жужжавшая между открытыми окнами в неярком солнечном свете.