Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

большего, чем имеет.

О, снова та же песня? Эсту послушать, так у него все поголовно исключительны и достойны. Начиная с меня.

– Она… Умная. Образованная. Скромная. Очень скромная.

Последнее уточнение, скорее всего, относится к тому, что парочка до сих пор не вступала в интимные отношения. Неприступная гордячка, значит? Не удивлюсь, если эта маска надевается только для сеньора Норьеги. А раз так, вполне возможно, Глория и впрямь имеет на него виды. Заманивает. Иначе давно отказала бы.

Что ж, остается порадоваться за Эсту: он, оказывается, завидная партия. По крайней мере, для работниц муниципалитета.

– А чем занимается? Ну, помимо уроков?

– Работает в том же отделе, что и я. Социальный надзор.

Понятно тогда, откуда появились досье на жителей Низины. Весь вопрос в том, зачем они понадобились сенатору.

– Давно работает?

– Я уже говорил, что твои вопросы мне не нравятся?

Часть 3.8

В мусорной конторе душ был просто восхитительным. Не вечно противно-теплым, как дома, а любой на выбор: хочешь, тебя начинают бить чуть ли не кристаллики льда, а потом шпарит кипятком до полного изнеможения. Снова, снова и снова. Так хорошо, что не заставить себя вылезти из кабинки.

А когда все-таки выползаешь, чувствуешь настоятельную потребность вернуться и поплотнее задвинуть дверцу, лишь бы не встречаться с начальницей.

– Доброго вечера, сеньора.

Хорошо бы сейчас здесь оказался Хозе. Понял бы, что все его утренние сетования напрасны: во взгляде Долорес не наблюдалось ничего женского, одна угроза, замешанная на чем-то вроде страха.

– Добрым он точно уже не будет. Как и завтрашнее утро. Как и все последующие дни.

– Есть повод печалиться?

– И ещё какой! Свежевымытый.

– Сеньора?

Она подошла ко мне вплотную.

– От тебя много неприятностей, Франсиско. Больше, чем я видела за весь предыдущий год. Да даже за всю мою жизнь, если уж на то пошло. Можно сказать, ни дня не проходит, чтобы…

– Я не собирался находить тот труп.

– О, охотно верю! Только все же нашел.

Ну что тут скажешь? По-своему она права: куда ни сунусь, возникают проблемы. Но неужели дело во мне одном?

– Сеньора, мне нужна эта работа.

Смотрит она пострашнее сержанта. Тот просто боялся, а Долорес перешагнула рубеж и готова действовать любым образом, если придется.

– Но я уйду, только скажите.

– Может и скажу.

Толстушка повернулась ко мне спиной. Вдохнула влажный воздух душевой.

– Знаешь, как говорят? Держи друзей близко к себе, а врагов ещё ближе.

Наверное, это была попытка провокации. Согласно представлениям Долорес о природе моего истинного участия в «неприятностях». Поэтому я промолчал и не сдвинулся с места, пока начальница не ушла. Медленно-медленно.

Допускаю, что она потом ещё и подглядывала. Пока одевался. Но пряталась хорошо: ни разу не попалась на глаза. Как, впрочем, и кто-либо другой, кроме…

Острые коленки сиротливо высовывались из-под рваного кружева шали. Сдвинутые вместе. А стопы были косолапо расставлены, носок к носку. И даже если бы у Лил имелись лишние пальцы, на её обуви это не отразилось бы ни малейшим образом: три веревочки и подошва – полная свобода движений.

– Ты что здесь делаешь?

Она подняла голову и зевнула. Сладко-сладко.

– Тебя жду.

– Долго ждешь?

Глупый вопрос, конечно. Если успела задремать – уж всяко не меньше часа.

– Дождалась же?

Вот так всегда. Только начинаешь верить в то, что кошка стала домашней, а она выпускает коготки.

– Тогда просыпайся и пойдем.

Вечерний автобус отъехал от остановки прямо у нас перед носом. То ли водитель и сам подремывал за рулем, то ли решил повредничать из солидарности с калекой, прохлаждающимся в госпитале: должен был нас видеть, но не подумал притормозить.

– Надо будет снова зайти в муниципалитет.

– М?

– Написать ещё одну жалобу. На некорректное поведение работников транспортных организаций.

– Ты про что это?

– Забудь. Так, думаю вслух.

– Думать нужно головой, а не языком. Язык, он для того, чтобы говорить. Человеку с человеком.

Пожалуй. Только даже мы с тобой, вроде и перекидываемся словами, а вряд ли понимаем, что каждый из нас имеет в виду. И дело не в терминах. Все гораздо проще и печальнее.

На развитие любой ситуации можно, а иногда и нужно влиять. Есть куча разных способов и инструментов, от примитивных до хитроумных. Но что ещё важнее, есть несколько уровней влияния. Если на нижнем из них можно хоть головой биться о стену, хоть тараном – толку будет чуть, то на более высоких достаточно пары небрежно брошенных слов или случайного жеста, чтобы все перевернулось с ног на голову. Нужно всего лишь знать, где эти самые уровни расположены.

Подавляющее большинство жителей Вилла Баха считают, что им открыта только последняя сфера влияния, та, что у земли или ниже. А на самом деле созданы и, как ни странно, работают вполне эффективные механизмы взаимодействия. Бери и пользуйся! Почему же не берут? Почему позволяют своей жизни плыть по каналам прямиком в отстойник?

– Что делал сегодня?

– Где?

– На работе, где же ещё?

– Тебе, правда, интересно?

Врать она не умеет. И слава богу!

– Так полагается. Ведь полагается, да?

– Что?

– Спрашивать у супруга, как он провел день? Я вижу, как люди живут, ты не думай! И кино смотрю. Когда получается.

Старательность – это хорошо. Заслуживает одобрения и поощрения. Выглядит несколько нелепо в исполнении Лил, но…

– Вообще-то, необязательно. Спрашивать.

– А почему тогда… Они все врут, что ли?

Может быть. Даже наверняка. Но, черт подери, как иногда хочется, чтобы точно такая же ложь наполнила твою собственную жизнь! Хотя бы на пару дней.

– Понимаешь, люди… Они разные.

– Ты про Низину и остальных?

– Нет. В этом смысле разницы никакой.

– А говорят, что разница есть. Что из-за неё мы и живем здесь. И будем жить до самой смерти.

– Физиология это совсем другое, Лил. Объективное.

– Фи-зи-ло… Чего?

Интересно, она хоть церковную школу посещала время от времени? Писать и читать умеет? Как-то не выпадало случая выяснить. Но если девчонка придерживается тех же принципов существования, что и мой напарник по мусору, обидно. И больно. Мне за неё.

– То, какой ты родилась и выросла. Твоё тело. Можно лишиться его части, одной или нескольких, но главное, суть или что-то в этом роде, останется неизменным.

– Навсегда-навсегда?

– Вроде того.

– Тогда лучше не знать.

– О чем?

– О том, что измениться не получится. Если не знаешь, можно верить.

Это точно. Вера тем и хороша: крепнет по мере того, как опустошается твоя голова.

– Так вот, на тему вопросов о работе. Кому-то они нравятся, кому-то нет.

– А тебе?