Тролльхеттен - Сергей Болотников

— Где? — нервно обернулся Кобольд, и, вперившись в указанный угол, с облегчением заметил. — Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет… — и добавил еле слышно, — чертовы сектанты…

Босх снова кинул на него мрачный взгляд, он-то хорошо помнил, где погиб его собственный ходок.

— Ну, там действительно ничего нет, — произнес Николай, — а ты не бредишь случаем, а, брат сектант?

— То, что вы не видите Ворона, — надменно сказал брат Рамена, — лишний раз доказывает, что вы не достойны его увидеть. Может быть вы и Избранные, но явно Избранные младшего ранга, — помолчав он добавил, — вполне возможно, что вам не увидеть Гнездовья.

— Да иди ты со своим Гнездовьем! — начал на повышенных тонах Кобольд, — психопат!

— Молчать!! — рявкнул Босх, — Кобольд, еще раз пасть свою откроешь, не посмотрю, что Избранный, заткну!!

Бывший драгдилер сверкнул глазами и заткнул пасть. Сам он попал сюда очень прозаическим образом и никакого Плащевика в глаза не видел.

— А почему он про какого-то ворона речь ведет, а? — сказал он тихо, — никто никакого ворона в глаза не видел. Я и Плащевика-то не видел. Может и нет его.

— Но «Сааб»-то ты видел? — спросил Николай.

— Видел… — признал Кобольд, — черный, как уголь, и ездит, словно у него табун под капотом.

* * *

С ним не церемонились, с Кобольдом-то. Он даже еще не успел залечить боевые раны, полученные в прыжке с пятого этажа собственного дома (одна рука оказалась сломана, плюс гнусное растяжение связок на левой ноге), как напасти продолжились. Два дня спустя, когда он шел с бидоном воды в одну из пустых квартир, которую использовал теперь как дом, его сбил все тот же «Сааб», не убил и даже не покалечил. Речь из нутра машины была краткой и жесткой и напоминала ультиматум. Ты, Кобольд, избран, а если не хочешь быть Избранным, то жизненный путь твой закончится здесь, на сыром асфальте.

С малых лет обладающий недюжинной волей к жизни и повышенным чувством самосохранения Кобольд тут же согласился и получил адрес первой явки, куда и пришел. И вот теперь, сидя в этом каменном склепе, он до сих пор не был полностью уверен, что все происходящее не есть гнусный спектакль, разыгранный для собственного удовольствия всесильным Босхом, который отличался очень своеобразным чувством юмора.

Это ли не издевательство: поместить беднягу в компанию двух его злейших врагов, чокнутого сектанта и страдающего садизмом бандитского лидера.

* * *

— Ладно, — сказал упомянутый лидер. — Замолкли. Теперь о деле. Все в сборе.

— Да кто еще-то? — спросил Пиночет, — я, Стрый, Рамена, Кобольд-паршивец — все.

— Ну, был еще один, или даже два… — вставил Стрый. — Плащевик говорил…

— Это тот, который полуволк? — произнес Рамена-нулла, — Ворон говорил… его звали… Мартиков, да?

— Плащевик сказал, что он наш и придет, но он не пришел…

— Полуволки… отродья. Жаль, Стрый, мы своего не замочили.

— Плевать, что полуволк. Кто сказал, что полуволк не может быть Избран?

— Чтоб его Исход взял, блохастого! Значит, переметнулся.

— Переметнулся… куда?

— У меня список, — молвил Босх. — И он вплотную нас касается, потому что нам всем дали понять, что, не выполнив задания, мы не переживем Исход. И… не попадем туда, — он кивнул в сторону закрытой двери, которая в отличие от выхода, судя по всему, вела куда-то в вечность.

— Ну, я бы не стал зарекаться! — сказал Рамена, — я знаю, тут есть такие, кто не раз и не два провалил данные им задания. Так ведь? Читай дальше.

Босх смерил сектанта тяжелым, доброжелательным, как каток, взглядом, но тот был надежно упакован в заботу своего Ворона, а вернее, просто находился под внушением и свято верил в потустороннюю защиту.

— Задача простая. Тут есть список людей, которые мешают Плащевику, а значит, нам. Их надо убить.

Он выдержал паузу и увидел, как Избранные скучающе кивнули. Стрый изучал потолок, Кобольд — стол, брат Рамена — угол, в котором ему виделся Ворон.

— Тут фамилии, — добавил Босх менее уверенно, его новые подопечные отреагировали на известие со спокойствием киллеров со стажем. Что ж, в принципе, так даже лучше, решил новоявленный глава Избранных, меньше проблем, меньше колебаний.

И зачитал фамилии, благо их было немного.

— Стоп! — заорал Пиночет. — Это же нам уже предлагалось! Стрый, журналиста же мы уже пытались мочить!

Стрый кинул нож, который загрохотал по столу, отчего все вздрогнули:

— И малолетка с ними, что ж он, выжил, получается?

— Бить надо было точнее, — ответил ему Николай злобно.

— Журналист? — спросил Рамена, оторвавшись от созерцания угла. — Тот, что на Школьной живет?

— Да он, вообще, тут один, похоже!

— Смотрите-ка, Мельников! Тот самый, гад бомжующий. Он меня убить пытался, живучий как кот дворовый! А этот, сопляк, я ж его тоже прирезать хотел, только он вывернулся!

— Что? И ты тоже? — спросил Николай.

Избранные уставились друг на друга.

Тишину нарушил Босх, сказавший елейным тоном:

— Ба, знакомые все лица… Это ж, тут и Севрюк есть, колдунишко!

— Что же получается, — сказал Николай Васютко, — мы все за одними и теми же гонялись, что ли?

— И ни одного не убили, заметьте, — произнес Рамена, — даже пацан пятилетний, и тот ускользнул. А спас его кто? Журналист.

Босх грохнул ладонями по столу, дабы восстановить пошатнувшуюся тишину. Скуку с сидящих как ветром сдуло, и на смену ей пришла нездоровая оживленность.

— Так вот что я думаю, — негромко сказал Каночкин, оглядывая своих солдат. — Вас тут собрали для того, чтобы вы, проштрафившиеся, вместе могли справиться с теми, с кем не справились поодиночке. Умно, умно поступил Плащевик. Я не знаю, чем эти, — он похлопал по списку для наглядности, — ему подгадили, да только убить их, видно, не так просто.

— Чистые демоны! — сказал Рамена громко. — У одного нож был заговорен, чуть меня раньше времени в Исход не спровадил.

— Ладно, — произнес Босх, — жить хотят все, потому откладывать не будем. Оружие я вам дам, бронники — тоже. Проблем не возникнет.

Четверо Избранных протянули руки к столу, и каждый взял свой нож, замерев на секунду, любуясь блестящим, испещренным рунами лезвием. С этими ножами они как будто утратили индивидуальную внешность и действительно казались солдатами, одинаковыми рядовыми исполнителями чужой, сокрушительно мощной воли.

— Я знал, — тихо и плаксиво проскулили Кобольд, держа свой нож так, словно он был ядовитой змеей, обращаться с которой полагается крайне осторожно. — Эта секта, новая секта…

— И хорошо, если только у нас, — молвил брат Рамена-нулла.

9

— Это я, — сказал Мартиков. — Да собственно, вы меня знаете.

Трое человек изумленно-испуганно уставились на него. Один из них, плотный здоровяк, потянулся к автомату, обыденно висящему на спинке стула.

— Незачем! — поспешно сказал Мартиков, — больше не будет никаких сцен с кровавой резней. Во всяком случае, пока.

— Это же он! — крикнул журналист. — Тот оборотень.

— Тот, не тот, — бросил плотный, похожий на отставного военного, — чего ж он сюда приперся?

Третий — субтильный бледный юнец медленно пятился вглубь комнаты. Увидев это, журналист недовольно процедил:

— А говорил, «ну оборотень, ну и что»…

Парень только качнул головой неопределенно.

— Послушайте, — произнес Мартиков по возможности вежливо, прекрасно вместе с тем сознавая, что с его новым голосом вежливо говорить невозможно, он скорее лаял, низко, грубо. — Вам лучше сразу оставить ваши страхи, я понимаю, что мой нынешний вид не внушает доверия, но… я был когда-то совсем другим.

— Что он там лепечет? — резко спросил бывший солдат, — ну и паскудная тварь…

Журналист смотрел на Мартикова со смесью брезгливости и нервозности, но в руках себя держал.

Полуволк вздохнул утробно, переступил массивными лапами, безжалостно пятная грязью линолеум пола Владовой квартиры.

— Может, не будем так, на пороге?

— Как у него получается говорить с такой челюстью? — спросил юнец из дальнего конца комнаты.

— Постоишь, — бросил Владислав, — не каждый день, знаешь ли, принимаешь в гости оборотня, тем более, всего в такой грязище.

Мартиков снова испустил вздох. Испачкан он и вправду был отменно, начиная с дурнопахнущей осенней грязи на холке, от которой густая шерсть свисала сосульками, до правой ноги, всей в густом липком масле, похожем на отработанный солидол, запах которого стремительно разносился по крохотной однокомнатке.

Что поделать, в городе стало слишком мало мест, в которых можно было как следует вымыться, да и надо признать, что новая натура Павла Константиновича Мартикова не слишком-то тяготела к воде. Осенняя вязкая грязь тяжелыми пластами липла к лапам, сажа, горелое автомобильное масло, оставшееся после многочисленных локальных автокатастроф, словно семейка крохотных блох, стремились зацепиться за все, что движется. Бытовой мусор сошел на нет, и на смену ему пришел вестник разрухи — техногенные, изуродованные до полной неузнаваемости, отбросы. И вот уже в самым неожиданных местах можно было встретить детскую куклу с отломанной ручкой или серебряное зеркальце в изящной оправе и со слепым, лишенным стекла, оком — остатки былых спешных переездов. Куда? Мартиков не знал, хотя и догадывался.