Тролльхеттен - Сергей Болотников

— Ну что же ты, Леша?

— А? — спросил Босх, совершенно растерявшись.

— Ты бежал, оставил всех верных тебе людей умирать. Сбежал, спасая свою драгоценную шкуру. А они ведь погибли, все до единого мертвы.

— Я… нет… — Пролепетал испуганно Босх, — они… победят!

За стеклом свистяще вздохнули, словно невидимый собеседник страдал астмой или экземой легких:

— Леша-Леша, ты же прекрасно знаешь, что они не победят, как не победят сектанты. И ты знал это, отправляя своих людей в битву.

Босх потрясенно отшатнулся, ему одновременно хотелось бежать и остаться здесь, выслушивая страшные откровения. И это трогательное обращение, заставляющее его, всесильного Босха вновь почувствовать себя семилетним мальчиком Лешей Каночкиным, который так боялся чужих людей:

«Леша, где твой брат?»

«Он… он на улице».

«Как на улице? Ты что, оставил его?!»

«Я… не хотел… там подошли большие мальчики… они… напугали меня!!!»

«И ты бросил своего пятилетнего брата?! Который меньше и слабее тебя?»

«Аааа! Я не хотел, мама, не хотел!!!»

«Маленький трус! Ты никогда не станешь храбрым! Потому что маленький трус всегда превращается в большого труса!!!»

«Мааамааа, нееет!!»

В одном мать оказалась не права, большим трусом он не стал, приобретя вместо трусости запредельную жестокость, то и дело самоутверждаясь за счет других, как это свойственно тем, у кого страх перерастает в агрессию. Эти качества и позволили ему занять место главы городской бандитской группировки, до которого он дошел буквально по головам. Он и сам не помнил, сколько народу собственноручно отправил в страну вечной охоты. Да и не нужно это было ему, к тому же, ночными кошмарами Босх не мучился.

Одного он, правда, так и не обрел, а именно, нести ответственность за вверенных ему людей. И он снова кинул их, не так ли?

А теперь этот странный тип из не менее странной шведской машины отчитывает его, как в глубоком детстве отчитывала мать. Но, как ни странно, это не вызывало агрессии, нет, скорее, хотелось заплакать.

Босх чуть было так и не сделал, отступив на шаг от машины и закрыв лицо руками.

— Ну-ну, — шепнули из «Сааба», — не все так плохо. Знаешь, нам нужны люди вроде тебя. Люди без принципов, которые в любом случае уцелеют и спасут самих себя. Поэтому тебе очень повезло, Леша, тебя выбрали для ответственной миссии. И нормальное ее выполнение позволит тебе остаться в живых после Исхода.

— Исхода? — спросил Босх ошеломленно, не укладывалось сказанное у него в голове. Позади в ярких дымных взрывах гибли последние его соратники.

— Да, Исхода. Потому что Исход переживут лишь немногие. Избранные. Большая часть этих, — за окном что-то шевельнулось, может быть невидимый собеседник указал в сторону красочной канонады. — Не пережила бы.

Босх молчал, позади небо окрасилось в дымно оранжевый цвет, свойственный закатам накануне больших потрясений.

— Даже так, Леша. Так как, ты согласен выполнить условие. Это ведь даже не условие, так — условность… Тем более, что подобную работу ты только и выполнял последние десять лет.

— Постой-постой, — в голове Алексея Каночкина все смешалось: какой-то Исход, пламя и смерть брошенных на гибель людей, ненавистный, хоть и мертвый, Ангелайя, эта страшная машина с багровым огнем внутри (почему-то представилось, что внутренности у нее обиты красным бархатом, по цвету так похожим на кровь).

Босх встряхнул головой, тяжело глянул на черное глянцевое стекло, похожее на нефтяную пленку над речной водой.

— Условие, гришь?! — спросил Босх злобно. — А ты кто такой, чтобы ставить мне условия?! Засел в тачке, как в танке! Выйди, покажи морду свою!

— Ты напрасно хорохоришься, — ответили ему усталым тоном опытного воспитателя капризному пятилетнему ребенку. — Проблема ведь очень проста, и выбор твой невелик. Соглашаешься — живешь, нет — до встречи по ту сторону. Но если ты настаиваешь, я покажусь.

Блестящий, отражающий алое зарево, борт машины рассекла длинная ровная трещина — открылась передняя дверь и стала распахиваться дальше с режущим уши ржавым скрипом, абсолютно не приличествующим дорогостоящей с виду машине. Босх попятился еще дальше, неотрывно глядя в темное нутро открывающегося проема. На лбу бывшего главаря выступил пот, крупные капли текли по лицу, и казалось, что Каночкин плачет.

Он не понимал, не мог понять, почему так боится этих ночных пришельцев, но страх был, темный суеверный страх, родом прямиком из детства, когда вполне верится, что в темной комнате тебя ждет монстр, а под лестницей бледное костистое создание только и ждет, чтобы ухватить тебя за ногу.

Потом из тьмы вышел человек. Алексей Каночкин так и не заметил, как он поднялся с сиденья машины. Вот только что была распахнутая дверь, за которой царит темнота, а вот перед ним кто-то стоит. Тип этот сделал еще шаг и до половины оказался освещен фарами своей машины, так что стало видно, что одет он в поношенный плащ тоскливого бежевого цвета с ясно видимой заплатой. Плащ к тому же был заляпан сероватой подсохшей грязью, что образовывала на ткани уродливые, похожие на грибок разводы.

Голова так и осталась в непроглядной тьме, что, наверное, даже зоркие кошачьи глаза не смогли бы разглядеть черты его лица.

— Ну? — спросил обладатель плаща, — легче стало?

— Кто ты?

— Они зовут меня Плащевик, хотя и не все. Можешь звать также.

— Из-за плаща?

В темноте усмехнулись:

— Может быть. Важно совсем не это, тут вопрос идет скорее о жизни и смерти. Твоей, Леша, жизни и смерти, чтобы ты не обольщался. Это место скоро кардинально изменится, и не таким, как ты, его спасать. Да и не нужно это, скорее, вредно.

— Кто это «они»?

— Твои соратники, Босх, — Плащевик впервые назвал Алексея приобретенной со временем кличкой. — Ты ведь привык руководить? Я дам тебе эту возможность, если ты, конечно, согласишься.

Это и решило все колебания осторожного Босха. Привыкший к неограниченной власти, сродни, пожалуй, той, что обладали в свое время монархи, он с трудом представлял, что будет делать дальше. А тут, пожалуйте, сразу новые, взамен сгибших, подданные.

— Я согласен, — сказал Алексей Каночкин. — Согласен с тобой.

Стоящий подле машины снова усмехнулся, красное зарево потихоньку сходило на нет, пропорционально утихающему буйству пламени подле Арены. Полностью оно так и не исчезло — десяток квартир полыхали всю ночь, и даже на бледном дневном небе пытались отметиться розовые сполохи.

А потом Босх услышал адрес и день, в который стоило этот адрес навестить. То, что место сие находится на территории медленно ветшающего завода, его совсем не удивило. Потустороннему — потустороннее, так ведь. Да он не удивился бы, определи Плащевик встречу на городском кладбище или в жутком провале на территории дачного хозяйства.

В руки ему вручили толстый, хрустящий лист качественной бумаги, после чего чрево «Сааба» раскрылось и впустило в себя человека в плаще. Босх все стоял, сжимая листок в руках.

Тихо работающий двигатель иномарки, вдруг взревел на истерических повышенных тонах, фары вспыхнули во всю мощь, высветив улицу вплоть до ее пересечения с Большой Зеленовской. С визгом шин и в облаке стремительно испаряющейся влаги «Сааб» пролетел мимо Алексея и рванул вниз по улице. Из хромированной выхлопной трубы стелился удушливый высокооктановый выхлоп, который жутко наложился на запах пороха и гари, доносящийся с площади.

Босх закашлялся, замахал руками, и пребывал в ошеломленно-подавленном состоянии вплоть до нынешнего визита, когда они начали хорохорится, высказываясь перед новоявленными слугами.

* * *

— И плащ у него в дерьмище каком-то! — высказал он очередное мнение, покоробившее Николая-Пиночета до глубины души. Но он теперь ничего и не сказал, понимая, что Босх — не Кобольд, с этим спорить бесполезно.

Стрый поигрывал табельным ножичком. Вещица казалась ему угрожающей и потенциально опасной, как неразорвавшийся фугас, так что носить с собой его не хотелось, но… Плащевик не поймет, чем-то дороги ему эти ножи.

Зато высказался сектант:

— А я вообще не пойму, о каком Плащевике вы треплетесь, — сказал Рамена с ленцой, после резни в укрывище Ангелайи он сильно себя зауважал. — Он что, слуга Ворона?

— Какого еще ворона? — спросил Николай. — Почему Плащевик должен быть слугой какой-то птицы.

— Не просто птицы, а Птицы Тьмы, — назидательно сказал Пономаренко. — Ворон, он всегда с нами. Да вон же он, смотрит на нас! — и уверенно ткнул пальцем в верхний правый угол комнаты, откуда на него пялились красные глаза Священной Птицы.

— Где? — нервно обернулся Кобольд, и, вперившись в указанный угол, с облегчением заметил. — Да нет там ничего, пустой, даже паутины нет… — и добавил еле слышно, — чертовы сектанты…