Кризисное обществоведение. Часть 2 - Сергей Кара-Мурза

В ведении хозяйства и быта всегда есть трения — приходится искать компромисс между противоречивыми интересами. Но еще труднее согласовать действия, выражаемые несоизмеримыми ценностями: равенством и свободой, этикой и эффективностью и пр. Все эти трудноизмеримые показатели и оценки влияют на авторитет государства и сдвигают баланс легитимности. Борис Годунов был заботливым и эффективным государем, но прошел слух об убийстве царевича, не слишком даже надежный, — и ему предпочли явного проходимца.

Поговорим об этих факторах в системе кризиса легитимности нынешней России. Мы видели, что чаша его весов предельно отягощена уже и вполне рациональными гирями, но надо учесть и обиды, которые могут вдруг скопом сесть на эту чашу и обрушить равновесие.

В 2009 году было опубликовано большое исследование «Фобии, угрозы, страхи: социально-психологическое состояние российского общества» [42]. В нем шла речь о духовном состоянии общества на пике благосостояния (весной 2008 года). Коротко сказано так: «Какова же социальная напряженность в российском обществе? Каждый пятый россиянин (21%) считал в сентябре 2008 года, что она возрастает существенно; более трети наших сограждан (36%) исходят из того, что напряженность возрастает не существенно; почти 40% населения, напротив, полагают, что ее уровень либо снижается, либо остается примерно таким же, как раньше».

Почему же такое состояние? Ведь 8 лет в обществе в целом непрерывно возрастал уровень потребления материальных благ — объем розничного товарооборота вырос с 2000 по 2008 год почти в три раза. Манна небесная! Караваны иномарок, косметика L'Oreal, ведь мы этого достойны! Почему большинство считает, что напряженность растет, а остальные не уверены, что она снижается?

Социологи уточняют, и главное оказывается вот в чем: «Лидером негативно окрашенного чувства стало чувство несправедливости происходящего вокруг, которое свидетельствует о нелегитимности для наших сограждан сложившихся в России общественных отношений». Значит, вот какую травму пережили люди: «большинство населения (58%) жило с практически постоянным ощущением всеобщей несправедливости». Постоянное ощущение всеобщей несправедливости! Ведь это постоянная духовная пытка.

Как это легло на весы легитимности? Да, пришел Путин, немного утолил наши печали, превратил постоянное ощущение всеобщей несправедливости в «ситуативное чувство», и мы закалились, окрепли душой, обезболиваем совесть розничным товарооборотом, притворяемся спящими. А все-таки…

Почему же, чего не хватает нашему среднему классу (миллиардеры и нищие не в счет, они успокоены — одни сытостью, другие голодом)?

И в этом разобрались наши социологи из РАН: «Жить с постоянным ощущением несправедливости происходящего и одновременным пониманием невозможности что-то изменить, значит постоянно находиться в состоянии длительного и опасного по своим последствиям повседневного стресса. Сочетание это достаточно распространено… лишь 4% населения никогда не испытывают обоих этих чувств» [42].

Это надо же ухитриться — организовать такое качество жизни для 96% населения на пике нефтяных цен, непрерывно качая нефть и газ во все стороны света!

В принципе, в такой ситуации дальновидная власть не пытается заткнуть рот населению и социологам! Чуткая власть садится в субботу у камина перед телекамерой и в течение часа объясняет людям, как оно понимает и уважает их чувства, какие варианты она перебирает, чтобы сократить невзгоды ущемленных групп, какие неустранимые ограничения пока что делают эти проекты рискованными и могут лишь ухудшить положение этих самых страдающих групп. Власть обращается к разуму, терпению и солидарности людей и призывает помогать государству своей «тонкой настройкой» снизу, через социальные сети взаимопомощи. Так делает разумная власть при любом строе — от Рузвельта до Каддафи.

Но как ответила власть РФ на доклад социологов? Самым странным образом. На пресс-конференции на большом форуме разыграли такой диалог:

«Г. Павловский. Есть такая точка зрения, что в обществе тяжелая атмосфера, нет доверия, нет опоры на принципы, страна не может развиваться в такой атмосфере… Вы согласны с этой точкой зрения?

Д. Медведев: Нет, я не согласен с этой точкой зрения, потому что у нас нет тяжелой атмосферы в обществе… У меня нет ощущения, что у нас затхлая атмосфера, страна в стагнации, вокруг полицейский режим и авторитарное государство».

Странно это и даже очень. Речь шла о социально-психологическом состоянии общества — важном факторе политики, который Президент должен знать и контролировать. Ситуация была охарактеризована некоторым мнением, распространенным в разных группах общества. Мнение это — лишь симптом, он важен не сам по себе, а для диагноза. На эти данные Президент не обращает внимания и отвечает: «а у меня в Кремле нет такой точки зрения».

Как понять этот ответ? Можно понять так: у меня другая точка зрения, а точку зрения общества я и знать не хочу. Или: я знаю, что российское общество полностью поддерживает мою точку зрения, а все социологи — кропатели. Или: добрые россияне в глубине души поддерживают мою точку зрения, но их взбаламутил Навальный.

Так власть походя углубляет отчуждение населения от государства, и эта капелька, быть может, переполнит чашу.

Надо подчеркнуть, что психологическое состояние общества — фундаментальный фактор для прохождения кризиса. Этим с самого начала реформ занимались социологи. Потому-то и странно, что высшие представители власти и их эксперты как будто впервые слышат эти выводы.

А.А. Галкин писал в 1998 году: «Трудности трансформационного периода, помноженные на идеологическую зашоренность, некомпетентность и коррумпированность властей и общую дезориентацию общественного сознания, породили массовое социальное недовольство, уровень которого, по ряду оценок, приближается к пределу, за которым обычно наступает разрушение стабильности политических институтов…

Доля респондентов, дающих негативную оценку ситуации, сложившейся в стране, и пессимистически оценивающих ее перспективы, составляет большинство, которое, несмотря на конъюнктурные колебания, за рассматриваемые годы, по меньшей мере, не проявляло заметной склонности к сокращению» [33].

Совокупность наблюдений показывала, что раскол общества был порожден решением привлечь в реформу в качестве дееспособной (даже боеспособной) социальной силы организованную преступность. Перераспределение национальной собственности, нелегитимное и даже нелегальное, требовало огромного объема «грязной работы», которую можно было возложить только на преступный мир, это подпольное «государство в государстве».

Его и стали укреплять и тренировать прямо с 1985 года: и передав ему производство и торговлю алкогольными напитками, и отменив монополию на внешнюю торговлю, и разрешив обналичивание денег из безналичного контура, и начав разгон и дискредитацию правоохранительных органов. Даже культуру подключили, начав интенсивную кампанию по внедрению уголовной лирики и языка, переориентировав кино и телевидение на показ и романтизацию преступного мира.

В разных выражениях социологи и криминологи пишут об одном и том же процессе. Приведу несколько выдержек:

«В постсоветскую эпоху наблюдается экспансия экономических преступлений в разные неэкономические институты общества — в сферу политики, правоохранительных органов, в финансовые учреждения, службы таможни, налоговую полицию, в учреждения культуры (музеи, библиотеки, хранилища) и т. д. Именно эта экспансия и означает, что экономическая преступность становится фактором криминализации не только экономики, но и общества.

Этот процесс был облегчен повсеместно проводившейся приватизацией. Она вовлекла в операции с собственностью миллионы людей, расширила социальную базу экономической преступности по сравнению с эпохой СССР» [121].

Этот вывод был сделан в 1997 году. А 10 декабря 2010 года с заявлением выступил Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин: «Свой анализ я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют “кущевской”, — не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах — в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и т. д.

Всем — и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам — очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и “недочеловеков”, понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, “ходячие бифштексы” — большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.