Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

В Новгороде закон простой. Плати Городу подать, живи по правде, уважай соседей, сам станешь новгородцем и получишь защиту от Города. Каких богов славить, то твоей души дело, никто не неволит. Поселились беженцы кто за Детинцем в Загородье, кто ушёл на правый берег. На Славне тына нет, места много. В Новгороде закон такой: где твой плуг, топор ли прошёл, то твоё место, никто не отберёт, город тому порукой. Зажили христиане с соседями в согласии, те обид не чинили, мучительств не творили. На Новый год вместе веселились, вместе масленицу справляли, вместе писаные яйца с Красной горки катали, вместе на Купалу песни пели да меды-пиво пили. В красном углу держали иконы, а на полках – домовых да обереги. Молиться ходили в церковь, а лечиться к волхвам – ведунам да ведуньям. У попа от любой хворости одно лечение – святой водой побрызгать да молитву прочитать, дескать, всё в руце божьей. У ведунов другое, и больное место ощупают, и за руку подержат, и к голове руку приложат, слова наговорные скажут, да побрызжут-то не водицей, в коей крестик полежал, а настои трав дают испить. Те настои болящий и день пьёт, и два, и седмицу, глядишь, и оздоровел. А уж стрелу из тела вынуть, поломанные кости сложить как надобно, лубками закрепить, чтоб срослись как надо, или кровь остановить ни один поп не сумеет. Без волхвов-ведунов никак нельзя, какому богу ни молись.

Жили мирно, не думали, не гадали, что такая беда приключится. Как зажёг Добрыня славенский подол, самим боязно стало. Огню всё едино, кто Рода славит, кто Христа, всех пожрёт.

Как начал Добрыня жечь славенских, осерчали новгородцы. С дубьём приступили к дворам христианским. Полилась бы кровушка невинная, да Словиша удержал. Свои христиане, дескать, обид не чинили, за что невинных примучивать. За святилище Рода да пожары с княжьих мужей спрос, они то учинили. Покричали, покричали новгородцы, не тронули христиан. Те во дворах затворились, молитвами спасались.

* * *

Зарев не кресень, день заметно убавился. Как тьма на землю пала, повёл Путята дружину и ростовцев к лодиям. Ночи безлунные стояли, способствовали переправе. Первым делом выставил боярин дозоры на дороге, чтоб перыньские волхвы или рыбаки, случись им быть в этих местах, не упредили новгородцев. За полночь переправились и тихо-тихо двинулись к городу. Посланные Добрыней с Путятой дружинники спустили лодии к мосту. Воевода ещё одну хитрость измыслил. Кметы заготовили стрелы для поджогов.

Глава 11

1

Проездные ворота гостеприимно распахнулись, дружина без шума вошла в город. Путята покосился на бездыханные тела дозорных у стены, повёл воинство по Велесовой улице. В победе боярин не сомневался, потому шли с задержками. Угоняев двор, что был по пути, разгромили. Сильно осерчал княжий муж на несговорчивого новгородского тысяцкого. Домашние схватились за оружие, да где ж было устоять против кметов, да спросонья, не ведая, что творится. Всех побили, никого не пощадили. От двора бревна на бревне не осталось, всё разворотили. Сам Угоняй, как ускакал позапрошлой ночью в Детинец, домой не возвращался.

Пока громили дворы бояр новгородских, что жили в Людином конце, весть о вторжении дошла до тысяцкого. Боярина Твёрдохлёба тысяцкий оставил с жителями стеречь берег и мост, сотника с ротниками направил навстречу Путяте, сам поскакал в Неревский конец.

На Детинце тревожное било гудело от ударов колотушки. То был призыв не на вече, на коем мирные ли градские дела решают, споры ли по торговой части, то был призыв к бою. Тысяцкий носился по улицам. Ударял голоменью по воротам, кричал, призывая:

– К оружию, новгородцы! Лучше нам всем погибнуть, чем отдать богов наших на поругание!

Выскакивали новгородцы из домов кто с чем: кто с мечом, кто с луком, а кто и с оглоблей – устремлялись на Торговище. Там уже сеча завязалась. Смёл бы Путята ротников, число коих было много меньше дружинников, усиленных ростовцами, да горожане помешали, встали заслоном, не пустили ни в Детинец, ни к мосту.

Тут и Добрыня пошёл на приступ. Подплыли лодии против Неревского конца, подале от моста. Подойдя поближе к берегу, метнули кметы огненные стрелы. Занялись вымолы, за ними одна изба, другая. Ветерок-то хоть и не сильный, а всё ж от Волхова на город тянул.

Как Путята без боя проник в город, недолго оставалось в тайне. Затрещали дворы христианские, рухнула церковь Преображения. Заметались новгородцы, порядка никакого не стало. Кто бежит с путятинскими дружинниками биться, кто пожары тушит, кто берег боронит, кто в ярости поспешает христиан бить. Ни Угоняя, ни Богомила, ни старшин, ни бояр никто не слушает. Да и как голова кругом не пойдёт? От Волхова ненасытный пожар идёт, с Людинова конца Путята ломится. Сдержал Добрыня слово, устроил в Новгороде беду похлеще, чем в Родне. Как смогли отомстили новгородцы Добрыне. Пробрались удальцы переулками на Добрынину улицу, сотворили с Добрыниным двором то же, что Путята с Угоняевым, даже жёнку Добрынину новгородскую сбросили с сеней со второго яруса наземь.

Как закрутилась в городе кроваво-огненная карусель, велел Добрыня мост настилать. Сплоховали новгородцы, только и успели кметы по паре камней метнуть, как прорвалась к орудиям сотня из Путятиной дружины. Та сотня через Людин конец пробралась к берегу и снизу, откуда не ждали, вышла к мосту. Порубили дружинники тяжи на пороках, грозные орудия бесполезными стали. Хоть и полегли многие из той сотни, да дело сделали – ослабили оборону новгородцев.

Настлали мост, проломился Добрыня сквозь поредевший строй ротников на левый берег, огляделся, покривил в усмешке губы. Велел прибрежные дворы грабить и жечь, тысяцкого Угоняя сыскать и к себе привести.

Ужас охватил новгородцев. Как станешь биться, коли жаром в спину пышет, в домах дети, жёны остались. Всё большее число жителей оставляло битву, бежали домой, семейства спасать, а и тут дружинники стерегли, не давали пожар тушить.

* * *

Богомил стоял на Торговище, у капи Велеса, славил богов, звал новгородцев на битву. Дружинники ломились необоримой силой. Хоть и редели ряды Путятиной дружины, да новгородцев более полегло. В сече трудно горожанину с кметом тягаться. Угоняй пробился к Богомилу. Тут собрались бояре, нарочитые люди. От Великого моста Твёрдохлёб прибежал, закричал заполошно:

– Замиряться надобно! Конец Новгороду приходит! Подчинимся княжьей воле!

Ему вторил гость Будята, чей вымол и склады объяло пламя.

– Тысяцкий! Иди к Добрыне, покоримся князю, не то к вечеру нищими сделаемся. Замиряйся, тысяцкий!

Тысяцкий выдернул ногу из стремени, ткнул боярина под дых. Твёрдохлёб, выпучив глаза, хватал ртом воздух, словно окунище, вынутый из сети.

– Не будет того! Не покоримся князю, в своей воле останемся. Не дадим славянских богов на поругание.

Загомонили бояре на разноголосицу. Былое единодушие раскололось, как глыба льда от удара млата. Кто на дымы над Неревским концом показывает, о скотницах да житницах сокрушается, кто клянётся живот положить, но не покориться князю. А уж с детинцевской башни било наземь полетело, засверкали на башне шеломы дружинников.

Огляделся Угоняй, и понял бесстрашный воин, что настал его последний час. В Детинце бы укрыться, но не прорваться к нему, да и крепость кияне заняли. Горожане оставили битву, побежали пожары тушить и бьются порознь, ибо Добрыня велел переймать новгородцев, не давать гасить огонь. Путята, уловив слабину у новгородцев, собрал дружину в кулак, выровнял ряды. У моста ротников Добрыня добивает. Не сдержит слово – в сраме вся жизнь пройдёт. Покорится князю – пленником в Навь перейдёт. Русичу лучше самому на меч пасть, да в вечную жизнь вольным уйти.

Спешился Угоняй, подвёл коня Богомилу, выглядел ротника помогутней, подозвал.

– Будь при волхве, сбереги Словишу нашего или умри вместе с ним, – молвил, вгляделся в ротника. – Как зовут, парень?

– Якун я, тысяцкий. Со Славна я, ковача Добрыги сын.

– Ведом мне Добрыга, добрый ковач. Меч его работы ношу. Не посрами отца, Якун. Ну, в путь!

Тысяцкий с ротником подсадили старца в седло, Якун взялся за стремя. Волхв, прежде чем тронуться в путь, обернулся к новгородской дружине:

– Прощайте, люди ратные! Примите смерть, как подобает русичам, Род примет вас с лаской.

Задворками, обходя дружинников, добрались до Проездных ворот. Ворота никто не стерёг, путь был свободен. Якун перехватил коня под уздцы, намереваясь, миновав ворота, свернуть с дороги и уйти в леса, но Богомил воспрепятствовал.

– В Перынь пойдём, в святилище моё место. Ты, ежели хочешь, уходи. Спрячешься в чащобе от попов, дружинников. Со мной пойдёшь – живота лишишься. Уходи!

Якун ответил кратко:

– Я роту давал.

Дальнейший путь проделали молча, да и не до разговоров Якуну было. Конь шёл резво, успевай ноги переставлять.

Знал Якун: каждый сделанный шаг приближает его к смерти. Бежал и благодарил богов, что не позволили ослушаться отца. Ушёл бы в Киев – сейчас, может статься, связанный ротой великому князю, зорил родной город, поднял меч на родичей, на родных богов. От одной мысли о таком душа содрогалась.