Русские хроники 10 века - Александр Коломийцев

Не привыкли новгородцы к такому обращению, не терпели угроз. Раздвинул Дубок крепкими руками мужиков, вышел вперёд. Ожёг воеводу презрительным взглядом, выкрикнул горделиво:

– Мы не обельные холопы твоему князю, а вольные новгородцы. Беги в Киев, пока в колья не взяли. Ишь, храбрые какие! Как Новгород от нурманнов боронить, сидите в Киеве, хвосты поджавши, а безоружных волхвов побить – витязи. Возвращайся к своему князю, нам его воля – ништо. Мы греческой веры не примем. Вот наш ответ.

Добрыня повернулся к ближнему гридню, махнул рукой. Тот, на ходу вытащив из ножен меч, в три прыжка подскакал к смутьяну, и хоть бил голоменью, не спас Дубка колпак. Меч был тяжёл, и ударил гридень, не сдерживая силу. Рухнул могучий подмастерье, как срубленный дуб. Шапка свалилась, вокруг проломленной головы набежала лужа крови. Толпа ахнула, подалась назад перед вздыбленным конём. Иоаким подбежал к воеводе, дёрнул за сапог. В гневе, мешая греческую и русскую речь, заговорил быстро:

– Что творишь, воевода? Наставления мои забыл? Апостол Павел словом единым сонмы язычников обращал. А ты?

Добрыня посмотрел досадливо, проговорил сквозь зубы:

– Отпусти, отче. Сейчас наше дело, твоё после наступит, – повёл ногой, невзначай толкнул епископа стременем.

Иоаким сделал невольный шаг назад, огляделся. Лица людей, собравшихся на площади, дышали взаимной ненавистью и злобой. Да как же крестить теперь? Крещение – важнейшее таинство, человек к богу душой прилепиться должен. Как же он прилепится душой, коли его мечом да огнём? Разве Христос о таком говорил? О, люди, люди! Не сбылся сон. Не было у епископа в тот день на площади единомышленников. Корсунская братия вторила воеводам: «Огнём выжечь бесовщину!» Взирая на разинутые в крике рты, думал епископ: «Не так ли вопили римские язычники, сладострастно глядя на арену, где свирепые львы раздирали беззащитных христиан? О люди, люди!»

В толпе кричали:

– В колья берите киян, братие!

Не удержали дружинники славенцев, хлынули те с площади, разбежались по домам, затворили ворота.

Убийство Дубка ошеломило Беляя. Пресеклось дыхание, и зашлось сердце. Округлившимися глазами глядел на тело друга, застыл, словно в столбняке. На сходе стоял не со своими уличанскими, а в христианской общине, ближе к киянам. Совсем другое представлял, идя на площадь. Мнилось, новгородские епископы и те, что пришли с Добрыней, поведают людиям о милосердии божием. Поведают, как Христос, зная заранее о предстоящем, пошёл на смертные муки ради всех людий. Как не поддался слабодушию, не стал просить Отца Небесного, чтоб миновала его чаша сия, но молвил: «Да сбудется воля Твоя, Господи!» – и отправился на страдания. Людие, услышав о страданиях Иисусовых, умилятся и уверуют в Отца Небесного, жизнь вечную.

Вокруг поднялся шум, крики, как сквозь сон слышал суровый голос отца Иакинфа:

– А вы как хотели? Не желают язычники добром в веру Христову обращаться, силой принудим, чтоб по всей земле слава его воссияла. Помните, что Христос сказал: «А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или из города того, отряхните прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому». Вот как говорил Христос об язычниках упорствующих и далее: «Не думайте, что я пришёл принести мир на землю, не мир пришёл принести, но меч; ибо я пришёл разделить человека с отцем его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её». Истинно о таком городе и таком часе говорил Христос. Что свершилось, в том воля божья, не человека, но беса, язычника жизни лишили. Идёмте, братие, помолимся Господу нашему.

Сопровождаемые недобрыми взглядами, братие поднялись на холм. В Никодимовой избе, повторяя за Иакинфом, помолились, до темноты псалмы пели.

* * *

В неудачном начале крещения Воробей винил Добрыню. Ежели разобраться, он, Воробей, главный, а Добрыня с Путятой ему помощники. Решив взять дело в свои руки, боярин въехал на мост. На том конце заметили одинокого всадника, шушукались меж собой, но стрел на тетиву не накладывали. Боярин осмелел, подъехал к краю настила, зычно прокричал:

– Эй, людие новгородские! Я – Воробей! Посадник ваш, назначенный князем Владимиром. А зовите-ка сюда тысяцкого Угоняя, говорить с ним желаю.

Ротники посовещались, один нехотя направился на берег. Угоняй не пришёл, прислал бирича. Бирич, глотка лужёная, уперев руки в боки, вопил, аж на Славне было слыхать:

– Угоняй велел передать. Новгороду надобны орлы, а не воробьи щипаные. Над воронами быть тебе посадником, а не над новгородцами. Лети, пташка, туды, откель прилетела.

Бирич срамил княжого посадника поносными словами, ротник, что звал его, – срамными жестами. Воробей плюнул и отъехал восвояси.

Разгромив бесовское капище, Путята вернулся на Торговище. Святилище было сровнено с землёй, дотлевали головёшки. Трупы побитых волхвов покидали на кучу дров, приготовленных для празднеств, сожгли на общем костре. Жителей, что пытались прорваться к гибнущему святилищу, дружинники отогнали копьями.

Торговище превратилось в военный стан. Оголодавшие дружинники ставили походные шатры из востолы, кормили лошадей, разводили костры, варили кашу.

– Что делать станем, Добрыня? – Путята остановил коня рядом с воеводой, дело принимало серьёзный оборот, и боярин отбросил гонор. – Новгородцы взбунтуются, того и гляди – и дань в Киев перестанут слать. Что князь скажет?

Встреча, оказанная новгородцами княжеским посланникам, явилась для воеводы неожиданностью. Он ожидал криков, стенаний, проклятий, но не яростного сопротивления. Утреннее смятение прошло, уступив место расчётливости. Путята прав, ежели новгородцев сейчас не утихомирить, из-под власти киевского князя выйдут.

– Нельзя потачки неслухам давать. Ишь, возопили: «Мы князю не холопы!» Как великий князь повелел, так и будет, – уперев руку в бедро, отрубил, оскалясь: – Не хотят добром, не водой, кровью окрестим. К ночи в ближних избах плах наберём, как стемнеет, мост стелить начнём. Сколько есть лодий, челноков, соберём, кметов переправлять станем. Попов сегодня по Славну посылать, пускай ходят, уговаривают креститися, не пойдут – дружину пошлём, силком в воду загоним. А нет, так пожар пустим, сами побегут.

О приготовлениях киевских воевод смельчаки, переправившись через Волхов вдали от города, донесли Угоняю. Тысяцкий и сам не дремал. К вечеру жители заполнили берег, вооружившись луками и стрелами.

* * *

Славенцы покинули Торговище, тело Дубка унесли. На площади гомонили дружинники, занятые своими делами. Беляй, волоча ноги, брёл по дороге.

Небо обрушилось на землю, солнце остановилось, и Волхов потёк вспять, из Нево-озера в Ильмень.

Как он придёт домой? Как посмотрит в глаза Добрыге, жене, теперь вдове Дубка? Беляй сошёл на обочину, сел на землю, сжал голову руками. Сидел, не замечая криков, беготни.

– О чём печалишься, сын мой? – раздался участливый голос.

Беляй поднял голову. Рядом стоял поп, что приехал с Добрыней, и о чём-то гневливо говоривший воеводе, когда свершилось то, страшное, непоправимое.

– Дубка убили, – не своим голосом, потерянно, едва слышно вымолвил Беляй, глянул в глаза попу. – За что?

– Крещёный ли ты, сын мой? – спросил поп.

– Крещёный. Ныне весной отец Иакинф крестил, – ответил Беляй с отвращением, словно признавался в чём-то постыдном, о чём признаваться совестно. – Почто Дубка убили? – спросил, обвиняя.

Иоаким раздумчиво вгляделся в лицо могутнего русича. Несмотря на гнев, пропитывавший голос, взгляд беспомощно и растерянно взирал на него, моля об утешении.

– Кто тебе тот Дубок, брат?

Беляй поднялся с земли, стоял, возвышаясь над попом. Негромкий, участливый голос, добрый взгляд священника располагали к доверию, и Беляй, сбиваясь, перескакивая с одного на другое, принялся рассказывать, каким добрым, покладистым человеком был Дубок. Как жили они одной семьёй, не различая, кто родной, кто чужой, кто каких богов славит, как вместе работали, пот проливали, вместе же веселились.

– Ни в чём Дубок не виноват, только жить по-своему хотел. Мне, крещёному, слова злого не сказал. Может, то моя вина, что Дубок бесам поклонялся. Не умею я про царство божие объяснять. Сам верую, а объяснить не умею, ни про царство божие, ни про веру истинную. Почто же убивать? Где же милосердие божие?

– Не пошатнулась ли вера твоя? Не возводи хулы на бога. Ежели люди творят злое с именем божиим, то грех на них. Знаем ли мы промысел божий? Мы всего лишь человеки, знать то нам не дано.

События призывали Иоакима к епископским обязанностям, но мог ли он оставить заблудшую овцу, готовую по неведению устремиться прямиком в волчьи пасти? Не первостепенный ли долг его вернуть её в стадо? Не об этом ли говорил нам Иисус Христос? Жестокое потрясение смутило детскую душу русича. И его пастырская забота успокоить смущённую душу, укрепить пошатнувшуюся веру. Потому попросил Иоаким проводить его в молельную избу и, неторопливо следуя к месту сбора христианской общины, вёл наставительную беседу. И хотя сам был раздосадован и даже разгневан действиями Добрыни, не молвил и слова осуждения в адрес воеводы. Не должен людин сомневаться ни в своём князе, ни в княжьих мужах.