Бородинское поле - Иван Шевцов

- Да, Аленка. Студентка. Сейчас в стройотряде. Письмо сегодня получили, - с душевной прямотой сообщил Макаров.

- Ну а сын?

- Святослав - полковник. Живет и работает здесь, в Москве. Я, между прочим, тоже дедушка. Внучка Галинка - школьница. Забавная девчушка. - И глубокое, сосредоточенное чувство любви отразилось на лице и в глазах генерала.

- А Коля-Николай?

- Прораб-строитель. Женился. Получил квартиру в Черемушках. Есть сын. Да что это мы на сухую…

Извинившись, Макаров отлучился на кухню.

"О "Записках" ни слова, значит, не понравились, - с огорчением размышлял Брусничкин, пока хозяин накрывал на стол, и в его влажных глазах появилось что-то хищное. - Неужто прогадал, когда просил редактора издательства направить рукопись на рецензию именно генерал-лейтенанту, профессору, доктору военных наук Макарову? Попробуем уломать. Надо как-то переменить этот натянутый, прохладный тон разговора. Но как? Характерец у этого Глеба тот еще!"

Макаров поставил на стол сразу три бутылки: водку, коньяк и вино. Пошел за закуской. А Брусничкин все размышлял: "Не желает переходить на "ты", это неспроста. Держит дистанцию. Важничает. Ничего - мы тоже кое-что можем и значим на этой грешной земле". Сказал вошедшему с тарелками Макарову:

- Мм-да, а квартирку вам все-таки надо менять. Представьте себе: дочь вышла замуж, зятя привела, пойдут внуки, теснота, неудобство. А вам нужен покой. Возраст требует покоя. - И холодная расчетливость прозвучала в его словах.

- Нынешние молодожены предпочитают жить отдельно от родителей, - ответил Макаров, но Брусничкин продолжал с упрямой настойчивостью:

- Или, скажем, гости собрались. Нет, четыре комнаты нужно. Мы с Ариадной вдвоем занимаем четыре комнаты. И представьте себе, в самый раз: спальня, мой кабинет, гостиная, кабинет жены.

"Хвастается", - решил Макаров, не догадываясь, к чему клонит гость. А клонил он к вполне определенному, конкретному.

- А то давайте, пока есть такая возможность. Я могу посодействовать.

- В смысле? - не совсем понял Макаров.

- Получить четырехкомнатную квартиру.

- Да нет, спасибо, Леонид Викторович, - как-то даже смутился Макаров. - Нам это ни к чему. У меня кабинет есть, ну а Саше, Александре Васильевне, он и не нужен. - Тон генерала мягкий, снисходительный.

"Осечка", - мысленно подосадовал Брусничкин, а Макаров подумал: "Хвастается или на самом деле имеет такую возможность? Впрочем, все равно". И, подавляя чувство отвращения, предложил:

- Вы как - водку, коньяк?

Брусничкин предпочитал коньяк и был удивлен, что Макаров пьет сухое вино. После второй рюмки Леонид Викторович еще больше оживился и незаметно перешел на "ты", нахваливал свою молодую жену, рассказывал пикантные подробности об одном министре и знаменитом академике, с которыми был на короткой ноге, но к главному, во имя чего, собственно, и приехал, все никак не подходил, ждал, когда начнет хозяин. И Макаров начал прямо, без обиняков:

- Прочитал я ваши "Записки". Внимательно прочитал. - Он сделал долгую, многозначительную паузу, словно не решаясь произнести последующие слова. Взгляды их встретились: выжидающий, покорный Брусничкина и собранный Макарова.

- Не понравилось? - упредил вопросом Брусничкин.

- Да, не понравилось, - подтвердил Макаров, не сводя с гостя прямого, открытого взгляда. - У меня есть серьезные, принципиальные замечания.

- Что ж, готов выслушать с глубокой признательностью.

Макаров пошел в кабинет, взял листок, исписанный мелким почерком, и пункт за пунктом высказал свои суждения. К его удивлению, Брусничкин не перебивал, слушал с преувеличенным вниманием, и по выражению его лица невозможно было понять: соглашается или возражает.

- Вот вы пишете о подвиге какого-то журналиста Эйдинова, который вместе с каким-то эстрадным куплетистом Ромой в боях за Артемки проявил чудеса героизма, - все больше возбуждаясь, говорил Макаров, и в глазах его светилась беспощадная холодная решимость. - Я интересовался в Бородинском музее, спрашивал товарищей, участвовавших в боях за Артемки. Никто не слышал даже фамилии этого Эйдинова. Не было, говорят, такого. Откуда вы взяли?

- Мне рассказывал сам Рома, Роман Григорьевич. Он живет в Москве, а Эйдинов - в Минске. С ним я переписываюсь. У меня есть его письма, - впервые отозвался Брусничкин на замечания Макарова, и его ищущий конфузливый взгляд заметался по комнате.

- А если оба они врут, если ничего этого не было, о чем вы написали? Может, они вообще не участвовали в битве за Москву… После выхода в свет вашей книги они потребуют для себя Золотые Звезды Героя. Может такое быть?

- Вообще-то, пожалуй, ты прав. Я как-то привык верить людям. Хочется доверять. Но, конечно, люди всякие бывают. Что касается Романа Григорьевича, то он производит впечатление человека вполне порядочного. Впрочем, кто его знает, я познакомился с ним в компании интеллигентных людей, потом встречался два-три раза. Конечно, тут нужна осмотрительность. Насчет последствий, всяких там притязаний на звание Героя, я как-то не подумал. А вообще такое исключать нельзя. Ах, да что там! - Леонид Викторович поднял рюмку и заговорил, отрывисто выталкивая слова: - Дорогой Глеб Трофимович, много еще разного дерьма болтается на поверхности нашей жизни. Не о нем сейчас речь. Мне хочется говорить о тех, кого мы помним и никогда не забудем, о наших боевых товарищах, которые в суровую осень и снежную зиму сорок первого дорогой ценой крови своей и жизни отстояли Москву… Я внимательно слушал твои замечания. И ты конечно же прав, прав во всем - и в отношении моего предшественника, комиссара Гоголева, и в отношении других. Я благодарен тебе за твою прямоту, в которой я вижу единственное - искреннее желание помочь автору, неискушенному, неопытному, и все замечания и советы я принимаю безоговорочно. Спасибо тебе, дорогой. За твое здоровье!

Макарова Брусничкин и прежде, на фронте, поражал неожиданным ходом, но такого оборота дела он не ожидал. Ну хоть бы возразил, поспорил. Так нет же - со всем согласен и признателен. Такой поворот обезоруживал. Правда, спустя несколько минут Леонид Викторович чрезвычайно душевно сказал:

- Одна-единственная просьба, Глеб Трофимович: не нужно указывать на эти частности, ну вроде Ромы и Эйдинова, в рецензии. Лучше сказать так: мол, частные замечания я сообщил автору при личной беседе, и он с ними полностью согласился и обещал устранить. А? Ведь так будет лучше?

Он смотрел на Макарова умоляющим взглядом и с такой преданностью, что вся прежняя непреклонность генерала враз была поколеблена, и он лишь спросил совсем мягко и снисходительно:

- А если автор забудет внести исправления и книга выйдет вот в таком виде? Подобный вариант возможен?

Брусничкин закрыл глаза, решительно покачал головой, скрестив на груди руки, и клятвенно произнес:

- Никогда! Совершенно исключено. Я что, сам себе враг?

В прихожей раздался звонок.

3

Вошедшие в квартиру Макарова его сын Святослав и генерал-майор Думчев были немало удивлены встречей с Брусничкиным. Слегка захмелевший и возбужденный, Леонид Викторович выказывал преувеличенную радость и восторг, бросался обнимать и того и другого, повторяя:

- Как я рад, как рад видеть вас! Орлы! Посмотри, Глеб Трофимович, ведь орлы, а?! Я тебя, Николай Александрович, помню командиром батареи на Бородинском поле. А помнишь Дворики, когда ты последний снаряд выстрелил? Прицел был разбит, а ты через ствол наводил орудие.

- Вот об этом и нужно было рассказать в "Записках", - очень к месту ввернул Глеб Трофимович. - А то каких-то куплетистов придумал.

- Каюсь, грешен. Не вели казнить - вели миловать, - умоляюще заговорил Брусничкин, и взгляд его, смиренный, просил не заводить разговор о рукописи, пощадить.

И Глеб Трофимович пощадил, пригласив всех к столу, а сам направился на кухню за закуской. А Брусничкин все восторгался:

- Святослав! Полковник Макаров! И при усах! Гусарские усы… Они тебе к лицу, Святослав Глебович. Мне кажется, это было вчера, кажется, совсем недавно ты, замполитрука, желторотый мальчишка, высокий, худющий, поднял батальон в атаку. на Дворики. Командиром батальона у вас был этот, как его? Вылетело из памяти. Тоже высокий такой и тощий?

- Сухов, - подсказал Думчев. - Он высокий, но не тощий. Если по сравнению с тобой, то, пожалуй, - да.

И Думчев добродушно рассмеялся. Николай Александрович Думчев - открытая душа. Он принадлежал к категории тех людей, у которых все на виду: дела и мысли, симпатии и антипатии, любовь и ненависть.

На Бородинском поле Думчев командовал батареей. Было ему тогда двадцать четыре года. Бесстрашный в бою, неутомимый трудяга, он делал свое дело тихо и скромно, без эффектов и рисовки, и когда его хвалили, что случалось не часто, он искренне смущался и недоумевал, словно ему по ошибке приписывали чужие заслуги. Заядлый охотник, веселый и общительный, любитель анекдотов, он легко сходился с людьми, держался просто и в любой компании чувствовал себя уверенно и свободно.