Автобиография - Франко Дзеффирелли

Мы поняли, что «наш Иисус» найден.

В последние месяцы наших подготовительных работ стали поступать тревожные сигналы от продюсеров — нам непременно надо было начать съемки до конца лета 1975 года, чтобы выпустить фильм к Пасхе 1977-го. По плану первым местом было Марокко, но в сентябре в мусульманских странах наступал Рамадан.

— Ну и что с того? — хором закричали наши римские и английские организаторы, — что за Рамадан такой?

В общем, все было готово, и было решено приступить к съемкам.

Слово «Рамадан» звучало красиво, как приглашение весело промаршировать, скандируя в такт: «Рамадан, рамадан, рамадан!», а что это значит, никто не знал. Только позже мы выяснили, что Рамадан — месяц покаяния и созерцания, что-то вроде нашего Великого поста.

— Ну и что?

А всего лишь то, что в мусульманских странах в Рамадан никто не работает. Днем нельзя есть, пить, курить и заниматься любовью — в общем, жизнь останавливается, по крайней мере, с утра и до вечера, потому что с вечера до утра все пытаются наверстать упущенное и утро нового дня встречают обессиленные ночными излишествами.

Мы начали съемки в долинах к югу от Атласских гор, близ выжженных пустынных равнин, где стоял удивительный, построенный из глины город, не тронутый веками, а то и тысячелетиями — Уарзазат. Я много раз собирался вернуться туда, но всегда боялся, что найду его сильно изменившимся по сравнению с первым впечатлением. Наверно, правильно, потому что сейчас Уарзазат — главная приманка для туристов, говорят, его и узнать нельзя.

Мы жили в Марракеше и однажды возвращались после рабочего дня. То есть мы поднялись в горы до перевала и начали спускаться на север, в цветущую пышную зелень оазиса, напоминающего область Венето или Кьянти в Италии, по грунтовой дороге, извилистой и без намека на обочину. Из машины тем, кто, как я, сидел справа, открывались дантовские пропасти. На каждом повороте таилась смерть. А шофер Хасан, обычно разговорчивый и общительный марокканец, в этот закатный час жал на газ как одержимый, будто ехал вверх, а не вниз. Я попросил помощи у переводчика, который, съежившись, сидел на заднем сиденье, но никакого эффекта. Хасан не отвечал на вопросы и несся как сумасшедший. Я разозлился:

— Скажи этому идиоту, чтобы ехал тише. Мы не спешим, можем приехать попозже.

Наконец мне удалось получить объяснение. Это мы никуда не спешили. А он спешил, да еще как: ему надо было приехать к молитве муэдзина, которая официально завершала день Рамадана. Он уже достаточно нагрешил в тот день тем, что на нас работал (правда, с разрешения какого-то человека из мечети, который набирал местных для съемок фильма), и хотел заслужить прощение.

— Ну хорошо, — напирал я, — но почему он не отвечает, почему молчит?

Переводчик (еврей) с улыбкой пояснил:

— Говорить можно, Рамадан это не запрещает. Но если он откроет рот, то обязательно соврет, а уж это во время Рамадана точно смертный грех.

Хасан сгрузил нас неподалеку от гостиницы и как заяц понесся к ближайшей мечети, где около сотни марокканцев сидели в ожидании с плошками и ложками в руках. Я с любопытством стал следить за развитием событий. Стоял закатный час и последний свет уходил. Вдруг из ревущего громкоговорителя донеслась молитва муэдзина, объявляющая об окончании дня, и ее встретили криком радости. Плошки были мгновенно наполнены подозрительным зеленым супчиком, который стремительно исчез. Закон предписывал поесть легонькой бурды перед тем как наброситься на яства, чтобы не повредить желудку, ослабленному дневным постом.

Начиналась ночь Рамадана. После дня покаяния все было разрешено. Карнавал, рог изобилия: крики, пение, молодежь с барабанами, трубами и какими-то местными инструментами. Безумные пляски, столпотворение, грубые шуточки. И только мужчины. Женщины весело суетились в домах, дворах и хижинах. Они тоже весь день пребывали в коматозном состоянии, сидели, сложа руки, погасив плиту, а теперь порхали в своих разноцветных платьях как пестрые бабочки и готовили ужин мужчинам, испуская гортанные берберские крики.

Вот каким я увидел Рамадан, этот отголосок далеких времен благодарности Богу, который дает жизнь. Как было бы хорошо и достойно жить в согласии с мусульманами, если бы их не завели неизвестно куда их муллы, для которых Коран — наступательное оружие, а не средство для единения.

Способы, с помощью которых актеры и актрисы вживались в образы своих персонажей, внушали нам некоторое беспокойство. Через два дня после начала съемок в Фертассе — так назывался «мой» Назарет — разразился скандал. Оливия Хасси, которой я отдал роль Марии, приехала на съемки в облегающих джинсах и блузочке. Старейшина пришел с просьбой уговорить ее одеваться поскромнее, потому что в деревне она пользуется большим почетом: все жители легко поверили, что эта девушка из иного мира — Непорочная Мать Иисуса, как сказано в Коране, и чувствовали себя оскорбленными и смущенными, видя ее одетой как грешница. Оливия пришла в восторг и с тех пор стала появляться каждое утро уже одетой и загримированной. Деревенские выходили ей навстречу и почтительно целовали руки. Весь день она проводила с ними, учась прясть и выполняя прочие женские обязанности. Это помогло ей войти в обыденную жизнь своего персонажа. Как чудесно было смотреть на нее в компании арабских женщин, будто она — одна из них. Но в конце рабочего дня, когда спускался вечер, Оливия не скрывала, что с нее хватит жизни марокканской пастушки. Она запрыгивала в машину, неслась в гостиницу, одевалась в привычную одежду хиппи и уносилась плясать, как безумная, на всю ночь, после чего ее окрестили «дева днем, мученица ночью». Не очень-то деликатно, но она от души смеялась.

Такой жизнью жили в общем-то все. После долгого дня, напряжения, трудных репетиций всем хотелось сбросить с себя груз работы. Интересно было смотреть, как менялась к ночи картина. Чем тяжелее был день, тем безумнее — ночь. Так часто бывает, когда снимают на натуре, но те ночи были из ряда вон выходящими. Кощунство? Конечно, нет. Просто у каждого была потребность забыть о том психологическом давлении, которое оказывала на нас важная и величественная история.

Не устану повторять, что Роберт Пауэлл оказался замечательным человеком и тонким актером — в этом вскоре убедился весь мир.

Работать с человеком, для которого каждое мгновение, каждая черта жизни его персонажа — неиссякаемый источник поиска истины, достоинства и силы Христа, очень интересно и плодотворно. Для актера это труднейшая и выматывающая роль. Для нее нужны, как говорится, другие обороты, глубокое личное участие, а в Роберте это было.