Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

1894 года, по обвинению в руководстве мятежа сторонников Союзов трудящихся, одним из организаторов которых он являлся. Бухгалтер, не рабочий, его руки не испачканы моторным маслом, легкие не пропитаны копотью. За социальную справедливость он боролся с младых ногтей: еще будучи лицеистом, читал безграмотным рабочим агитационные брошюры, позже, работая журналистом, писал длинные статьи, в которых мечтал о Сицилии, где рабочих не будут притеснять хозяева при содействии репрессивного правительства.

Он стал кандидатом в депутаты от левых, сидя в тюрьме, и выиграл целых три этапа выборов, обойдя в том числе и Аугусто Лагана. А когда в 1896 году амнистировали его и его товарищей, смог наконец вернуться в Палермо.

Пароход «Элеттрико», принадлежащий Итальянской судоходной компании, медленно пришвартовывается к берегу. Спустя несколько минут Розарио Гарибальди Боско появляется на верхней площадке трапа. Его встречают аплодисментами, ликующими криками и развевающимися флагами фаши и социалистической партии.

Долгое заключение подточило его здоровье: ему всего тридцать, но выглядит он сильно постаревшим, исхудавшим. С трудом передвигаясь, он сходит на берег, приветствует товарищей, потом долго обнимает отца, который не может сдержать слез.

Пока Гарибальди Боско, сопровождаемый нескончаемой вереницей людей, идет домой, следом за ним направляется неизвестный экипаж и останавливается на близлежащей улице. Проходит еще полчаса, прежде чем толпа расходится и закрываются ставни балкона, на который Гарибальди Боско выходил несколько раз поблагодарить народ за столь теплый прием.

Только теперь Иньяцио и его спутник, лицо которого скрыто широкополой шляпой, выходят из экипажа, открывают калитку дома и поднимаются по каменным ступеням. Когда Иньяцио стучит в дверь, шумные разговоры резко стихают. И Розарио сам открывает дверь.

– Вы? Здесь? – восклицает он с удивлением. В домашней одежде, с крошками печенья на усах. Маленькая девочка обхватила его ногу и не отпускает. Похоже, испугалась.

Розарио берет ее на руки.

– Не бойся, малышка моя. Это не полицейские, – успокаивает он ее с улыбкой. Целует, опускает на пол. – Поди к маме, иди, – подталкивает он девочку, потрепав за плечо. – Скажи ей, что я разговариваю с… друзьями. – Затем обращается к гостям: – Простите, не ожидал вас так скоро увидеть. Входите, – говорит он и ведет их к комнате за закрытой стеклянной дверью.

Розарио зажигает керосиновую лампу, а гости садятся на диван. Иньяцио, испытывая неловкость, начинает первый:

– Мы не хотели, чтобы нас видели. Вы прекрасно понимаете, ни вам, ни нам не пошло бы на пользу, если бы кому-то стало известно об этой встрече, – говорит он с извиняющимся видом. – Верно, Эразмо?

Генуэзец Эразмо Пьяджо, заступивший на должность директора «Генерального пароходства» вместо Джованни Лагана, – суровый, циничный проныра, от которого можно всего ожидать. Он кладет шляпу на колени, приглаживает кончики усов и кивает. Затем смотрит в упор на Розарио, выжидая.

Гарибальди Боско трет руки о штаны, ищет правильные слова.

– Не знаю, как выразить вам свою благодарность. Я узнал, что вы оказали давление, чтобы меня выпустили, что вы помогли моей семье и позволили моим товарищам провести избирательную кампанию в «Оретеа» и в доке. Не было смысла сажать меня и моих товарищей. Военный трибунал не понял того, что если б мы захотели, то устроили бы бунт на всем острове.

– А может, наоборот, прекрасно понял, – замечает Пьяджо ровным тоном.

Розарио кивает и опускает голову.

– Да уж. На этой земле творится слишком много несправедливости, требующей исправления, но государство слепо и глухо. – Он делает паузу. – Но вы хорошо знаете, что социалистическая партия пользуется большой поддержкой.

– Как не знать, – отвечает Иньяцио. – Алессандро Таска ди Куто был арестован за ваши же политические идеи, – уточняет он. В сентябре прошлого года он вынужден был молча выслушивать бесконечные жалобы Ромуальдо, которого долго допрашивала полиция по поводу «подрывной деятельности» шурина. – Я, как вы можете догадаться, не разделяю почти никаких ваших идей. Однако отношу себя к интеллигентным людям и думаю, что с рабочими и крестьянами должны больше считаться. Другими словами, их голос должен быть услышан нашими политиками в Риме.

Взгляд Розарио холодеет.

– Если рабочие почувствуют поддержку, они будут уступчивее, а значит, предприятие будет преуспевать. Это вы имеете в виду?

– Именно, – Иньяцио улыбается. – Мы помогли вам по нескольким причинам, и не в последнюю очередь потому, что нужно было остановить бесчестного человека, чей сын всячески пытается навредить Палермо и пароходству.

– Сын Лагана. Аугусто. Он выдвигался кандидатом в том же избирательном округе, что и я…

– Совершенно верно. Его проигрыш был не только в моих интересах, но и в интересах рабочих. Потому что иначе у Сицилии забрали бы часть морских маршрутов, а значит, заказов на ремонт, которые не дают умереть «Оретеа» и доку.

Пьяджо выпрямляет спину, впивается глазами в Розарио и говорит с твердым спокойствием в голосе:

– Мы просим вас, синьор Боско, стать нашим рупором среди рабочих. Чтобы все правильно поняли, какие преимущества они могут иметь… сотрудничая с нами.

Розарио отвечает не сразу. Садится в кресло, переводит взгляд с Пьяджо на Иньяцио и обратно.

– Я в долгу перед вами, что правда, то правда, – произносит он наконец. – Да, в случае с Лагана ваши интересы совпадают с моими. Но неужели вы думаете, что я и мои товарищи готовы отказаться от наших священных прав в обмен на подачку хозяина?

– Никто же не требует от вас… – начинает Пьяджо.

– Будем говорить начистоту: времена изменились, – раздраженно перебивает его Иньяцио. – Когда-то мы могли полагаться на Криспи, но он постарел, и после разгрома в Адуа врагов у него становится все больше. И я бы особенно не рассчитывал и на нового премьер-министра. Да, ди Рудини родом из Палермо, но в душе он – консерватор. Нет, Сицилия нуждается в людях новой формации, которые будут прислушиваться и к политикам, и к рабочим. И действовать соответствующе. За этим – будущее.

– Криспи всегда и в первую очередь соблюдал интересы тех, кто голосовал за него и заставлял других за него голосовать. – Розарио говорит тихо, но его голос звучит уверенно.

– Так и есть, – Иньяцио разводит руками. – Он многим обязан мне и моей семье, так же как и Флорио – ему. Но он уже отжил свой век, и ему тяжело понять, как и отчего меняется мир. А вы это понимаете и радеете за благополучие нашей земли. Объединив усилия, мы не допустим, чтобы Сицилия прозябала на задворках экономической жизни страны. Вы готовы помочь нам?

* * *

«Дорогой Джованни, знаешь, как говорят в моем городе? Если хочешь оказаться в аду, проведи зиму в Мессине, а лето в Палермо. Но я уверен, в Палермо тебе понравится, несмотря на сирокко. – Улыбаясь и