Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

назад.

— Вот как?.. А, кажется, я припоминаю… она вела какой-то театральный кружок, а? Простите, это было слишком давно, и вообще школьные кружки редко кто хочет вспоминать…

— Она умерла, — перебил его Яр.

— Очень жаль, — неожиданно ядовито выплюнул Виктор. — Кажется, она очень много курила, просто не вынимая…

— Ее убили.

— И характер у нее был дерьмо, — цинично сообщил он. — Да, точно, я помню — такая молодая истеричка, «котятки», «хорошие», если не курила сигареты — курила траву, хорошо читала Бродского и хреново — Мандельштама. Очень жаль, что так получилось, удивительно, как такое могло произойти и все это очень несправедливо, а десять минут уже прошли.

— Послушайте! Мне сказали, что вы хороший человек и обязательно захотите разобраться…

— Кто сказал? — Серые глаза посветлели, стали почти прозрачными. — Кто сказал вам такую глупость?

Яр молчал. Виктор его не боялся, и это было хорошо, но врал ему — и это было плохо. Это значило, что придется опять сидеть в больничном коридоре до конца его смены. Придется выяснять, где он живет. Снова придется нестись по тающему следу, подбирать оборванные нитки и вязать из них узлы до тех пор, пока не получится вернуть истории первоначальный узор.

И может, тогда Яр узнает, кого еще стоило убить. Или узнает, что все же следовало сдаться, потому что тогда, много лет назад, он непостижимым образом ошибся и убил не того человека.

— Девушка, с которой вы учились. Маргарита. — На этот раз Яр показал фотографию на экране телефона. У него был ответ почти на любой вопрос.

Виктор смотрел на нее долго — почти минуту, смотрел замерев, сжимая белую обложку справочника фармакологических сокращений. Яр был доволен — он специально выбирал день, когда на приеме не будет медсестер.

Давай, вспоминай. Вспоминай, как я помню, а если не хочешь — я тебя заставлю.

— Я прошу вас выйти, — наконец сказал Виктор. — И никогда не возвращаться, иначе я буду вынужден вызвать охрану. Я ничем не могу вам помочь.

Яр не стал возражать. Молча забрал страницу с фотографией и вышел из кабинета, чуть не столкнувшись с девчонкой в пестром платье. Она протиснулась в кабинет и захлопнула за собой дверь.

Он вышел в голубую июньскую жару, положил ладони на горячие перила и позволил пыльному, пронизанному пыльцой и солнцем воздуху прополоскать легкие, прежде, чем сделать первую затяжку.

Яр никак не мог привыкнуть к теплу. Там, где он провел последние годы, такие теплые дни были скорее случайностью. Их не ждали и никто не знал, что с ними делать — земля не прогревалась, не пила льющийся солнечный свет, листья, как здесь, не тянулись за лучами и цветы хранили строгую отрешенность. Никакой пыльцы в воздухе, никакого густого медового яда. И только коты точно так же растягивались на прогретых ступенях и щурили золотые и зеленые глаза.

У Яра был кот там, на севере. Он подобрал его уже взрослым и рваноухим. Кот любил спать у Айны в рыжем загривке, а через несколько лет умер.

Там осталось все, что давало ему покой — замерзшие корабли, тяжелые рыболовные сети и зеленый блеск, змеящийся в черном небе, разлитом над черной водой океана. И кот. Хороший был кот, серый, толстый и злой.

— Это вы спрашивали, кто убил ту женщину?

Яр опустил истлевшую до фильтра сигарету. Девчонка, которая зашла за ним в кабинет, стояла рядом и смотрела снизу вверх. Нехороший взгляд был — злой, как у кота и одновременно отрешенный, как зелень северного сияния над промерзшей землей.

— Да. Знаешь, кто ее убил? — усмехнулся он.

Как мерзко, что у молоденьких девчонок бывают такие глаза.

— Его звали Николай Ровин. Он давно умер в тюрьме, — равнодушно отчиталась она. — Не ходите к нему больше, — неожиданно попросила она. — Вы не понимаете, что делаете. Он… Виктор — очень хороший человек. Но он очень… устал, да, устал, он болен и больше не может участвовать в ваших… историях.

Яр не ждал от девушки с такими глазами столько нежности, мольбы и угрозы в голосе. Он закрыл глаза и потащил из пачки новую сигарету.

— Ты его жена? — Зажигалка с щелчком выплюнула рыжий огонек.

— Мы… вместе. Не говорите об этом с Виктором. У него были особенные… — что-то хрустнуло, сломалось в ее голосе. — Отношения с той женщиной. Он не любит ее вспоминать.

— У нас тоже были особенные отношения. Я ей обещал, что ее не убьют, — мрачно сказал Яр.

— А вот нечего разбрасываться такими обещаниями. И я не шучу. Хотите драм всяких и про Мари с кем-то поговорить — идите к его сестре, ей все равно нечем заняться. А нас оставьте в покое.

…

Все же удивительно, как все меняется, когда в твоей жизни появляется пистолет. В жизни Валерии Редской пистолет появился много лет назад, и она могла с уверенностью сказать, что ни давно покинувшая ее мать, ни брат, с которым ее разлучили в детстве, ни брат, который вернулся к ней, ни один любовник и ни один друг не оставляли в ее жизни такого важного следа, как этот пистолет. Лера презирала мать, ненавидела брата, с трудом вспоминала, как там зовут парнишку, с которым она спит в последние полгода, но вот пистолет она любила. Как другие любят памятные тряпки, украшения, домашних питомцев — что там еще любят нормальные люди?

В пустой белой квартире, где она жила, было так мало цветных акцентов. Когда-то ремонт делал ее брат, и Лера, которая в то время любила Виктора, поверила, что тоже любит белый цвет. Белая штукатурка на стенах, кремово-белый паркет, шторы в оттенке «айвори» и скатерть цвета слоновой кости на белоснежном столе, на котором полагалось расставлять белоснежные чашки. Она ничего не переделывала, но упрямо цеплялась за кусок темноты, вплавленной в металл. Черный акцент в белом доме — когда Лера напивалась, ей казалось, что это очень красиво.

Дуло пистолета было холодным, а рукоять — теплой. Если сесть за стол, упереть дуло в подбородок и гладить кончиками пальцев спусковой крючок дуло согреется, а рукоять остынет.

В черноте пистолета жила голодная,