Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Письмо Рады, торопливое невысказанное отчаяние. Он успел прочесть. И теперь должен был взять невысказанное отчаяние Рады и приложить к высказанному отчаянию Яны.
— Кто еще знал? — наконец спросил он Яну.
— Только я, папа и Лем. Лему я однажды призналась. Он… хотел рассказать. Но ради меня согласился молчать. Мама бы не пережила… и папа не пережил бы… Яр, я все знаю, все, но как я могла сказать?! Всех убить, всех, кого я любила… кроме Лема, но я даже его не спасла…
— Лем сам прыгнул с того моста?
— Я видела отца тогда, на мосту. Я звонила ему с таксофона несколько часов назад. Он сказал, что не узнал меня, и даже Лема не сразу узнал. Лем сорвался, сказал, что мы все сумасшедшие, что в реке была я и что он всем расскажет. Папа дал ему таблетки и оставил в гараже, пошел меня искать. Обзвонил все морги и больницы, убедился, что меня никуда не привезли. Потом вернулся в гараж, забрал Лема. И убил его. Потому что зло, — лицо Яны перекосила белая ухмылка, — может только казаться ручным. Каждый, кто потакает злу, однажды окажется у него в зубах. Я скормила этому злу себя, свою сестру и любимого человека… этого всегда будет мало. Я не ищу прощения, потому что сама никогда себя не прощу. Но все же… дайте мне посмотреть кассету. Пожалуйста…
Ей никто не ответил.
Эпилог. Meanwhile
И стал звук.
Она стучала в бубен и больше не слышала чужих голосов и чужих мыслей. И никогда больше не услышит, потому что опустив бубен, она наконец-то перестанет быть собой.
Истончается экранное стекло. Тает, тает, капает черным на красный ковер. Там мертвый Лем и черная пленка, которой раз за разом накрывают его лицо. Яр сидит у нее за спиной и каждый раз мотает запись к началу. В такие моменты лицо Лема вздрагивает, дрожит, руки с черной пленкой становятся торопливыми и неосторожными.
Вот бы можно было отмотать эту пленку к живому лицу. Но Яна каждый раз смотрит в мертвое — с полопавшимися сосудами в глазах и слипшимися ресницами. Смотрит на искривленные губы и мокрые кудри. И стучит, стучит, надеясь наконец-то оказаться там.
Смотрит.
Садится рядом. Протягивает руку и касается его щеки. Это у нее в руках черная пленка. Она мешает. Она шуршит. Она холодная и принадлежит этому проклятому миру.
У него теплая щека. У него горячий лоб.
У него ласковые губы и сухие волосы. Она сидит рядом с ним, завернутая в его черный кожаный плащ, и плачет, уткнувшись в его плечо, пока чьи-то теперь чужие руки раз за разом накидывают на них черную пленку.
— Прости меня… пожалуйста… я так… я все сделала неправильно…
А смерть и тогда, и сейчас, казалась избавлением. Может, они с Лемом вместе перейдут эту реку по шаткому мосту, и он не рассыплется под их ногами. Позади останется фиолетово-рыжее небо, все ленты и все цветы.
— Если бы ты все сделала правильно, мы бы не оказались здесь. — Его улыбка обжигает ее висок. — Мы перейдем эту реку. И позади останется фиолетово-рыжее небо, все ленты и все цветы. Мы никогда не расстанемся. Хочешь?..
Она кивает. Кивает, и там, в реальности, опускает бубен чужая женщина с равнодушными глазами. Она больше не зовется Яной, и ей не чувствует боли от совершенных ошибок.
Они с Лемом встают с залитого кровью асфальта. Там, совсем рядом, шумит вода. Черный океан, в котором горит золотой фонарь.
— Это Яр, — говорит Яна. — Ему понравилось в бардо.
— Мы не будем ему мешать, — усмехается Лем. Она берет его за руку и все прошлые имена теряют значения.
…
Женщина, которая теперь звалась Дианой, сидела за игровым автоматом и равнодушно дергала рычаг. У нее на коленях — россыпь жетонов. Когда она превратит их все в монеты — совсем неважно сколько их будет — она пойдет на мост и вытряхнет их в теплую речную воду.
Она потратила все деньги из коробки с обувью. Деньги, вырученные Яной со сдачи чужих историй внаем. Она очистит их, и чистыми монетами заплатит за переход тех двоих, что об руку идут вдоль берега. После этого у нее не останется ни долгов, ни грехов. И она сможет совершить тысячу новых.
…
Яр щурился на уличный фонарь и пытался избавиться от прилипших к ладоням следов касания рояльной струны.
Проспект серый — асфальт, дома, лепнина на окнах — и медный — фонари и опавшие листья — медленно тонул в синих сумерках. Яр стоял, растерянный и ошеломленный, наматывал на порезанную ладонь окровавленный шарф, а потом тут же стряхивал его. Черный кашемировый конец шарфа падал в грязную лужу.
Далеко-далеко в лесу похоронен узкий строительный контейнер. У человека в контейнере руки связаны за спиной.
Яр нервно усмехнулся. Позволил шарфу упасть — черной и теплой змее — а потом разжал ладонь.
Ну вот все и закончилось. Серый и медный проспект, белая, серая и красная река, очерченная черными парапетами мостов, птицы и цветы на обоях в квартире Яны, которой уже никогда не придется бояться газет, рек и мостов. Все закончилось, наверное. Скоро его поймают, и тогда все закончится уже наверняка.
Но в городе пахнет весной. Холодным солнцем, которое уже напоило камни, стекло, черные ветви деревьев и проснувшуюся воду. Растаявшим снегом, распустившимися цветами, оборвавшимся кошмаром. Город просыпается и еще не знает, что кошмар оборвался. Что ни
- Звезда среди ясного неба - Мария Жукова-Гладкова - Детектив
- Золотые цикады сбрасывают кожу - Анатолий Стрикунов - Детектив
- Занавес упал - Дмитрий Видинеев - Детектив
- Принцесса-чудовище - Лариса Соболева - Детектив
- Мудрая змея Матильды Кшесинской - Елена Арсеньева - Детектив
- Тьма на ладони - Иори Фудзивара - Детектив
- Ледяной ветер азарта - Виктор Пронин - Детектив
- Среди волков - Эрика Блэк - Детектив / Триллер
- Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс - Боевик / Детектив / Прочее / Публицистика
- Бабки царя Соломона - Дарья Донцова - Детектив