Посмертные записки Пиквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Платок, который соединяет удовольствие с назиданием, мой юный друг, — ответил мистер Стиггинс, — платок, на котором отпечатаны избранные изречения с картинками.

— Знаю! — сказал Сэм. — Этакие платки развешаны в бельевых магазинах, и на них напечатаны просьбы о подаянии и все такое?

Мистер Стиггинс принялся за третий гренок и утвердительно кивнул головой.

— Так он не пошел на уговоры этих леди? — спросил Сэм.

— Сидел и курил свою трубку и назвал негритянских младенцев… как он их назвал? — осведомилась миссис Уэллер.

— Маленькими мошенниками, — ответил глубоко огорченный мистер Стиггинс.

— Назвал негритянских младенцев маленькими мошенниками, — повторила миссис Уэллер.

И оба испустили стон, вызванный зверским поведением старого джентльмена.

Великое множество прегрешений подобного же рода могло бы еще обнаружиться, да только все гренки были съедены, чай стал очень жидок и Сэм не выражал ни малейшего желания уйти, а потому мистер Стиггинс вдруг вспомнил о весьма важном свидании с пастырем и удалился.

Едва была убрана чайная посуда и зола выметена из камина, как лондонская карета доставила мистера Уэллера-старшего к двери дома, ноги доставили его в буфетную, а глаза возвестили о присутствии сына.

— Эй, Сэмми! — воскликнул отец.

— А, старый греховодник! — крикнул сын.

И они обменялись крепким рукопожатием.

— Очень рад тебя видеть, Сэмми, — сказал старший мистер Уэллер, — но как ты поладил с мачехой — это для меня тайна. Дал бы ты мне этот рецепт, вот все, что я могу сказать.

— Тише, старик! — сказал Сэм. — Она дома.

— Она не услышит, — возразил мистер Уэллер, — после чаю она всегда отправляется вниз и ругается там часа два; стало быть, мы сейчас промочим горло, Сэмми.

С этими словами мистер Уэллер приготовил два стакана грогу и извлек две трубки. Отец и сын уселись друг против друга: Сэм по одну сторону камина, в кресло с высокой спинкой, а мистер Уэллер-старший по другую, в мягкое кресло, и оба стали наслаждаться со всей подобающей серьезностью.

— Был здесь кто-нибудь, Сэмми? — бесстрастно спросил мистер Уэллер-старший после продолжительного молчания.

Сэм выразительно кивнул.

— Молодец с красным носом? — осведомился мистер Уэллер.

Сэм снова кивнул.

— Любезнейший он человек, Сэмми, — сказал мистер Уэллер, энергически дымя трубкой.

— Похоже на то, — отозвался Сэм.

— Ловкач по денежной части, — сказал мистер Уэллер.

— Вот как? — сказал Сэм.

— В понедельник берет взаймы восемнадцать пенсов, а во вторник приходит за шиллингом, чтоб для ровного счета было полкроны; в среду приходит еще за полкроной, чтобы для ровного счета вышло пять шиллингов; и все время удваивает, пока не доберется до пяти фунтов, вроде как эти расчеты в учебнике арифметики о гвоздях и лошадиных подковах, Сэмми.

Сэм кивком головы дал понять, что припоминает задачу, на которую сослался родитель.

— Вы так и не подписались на фланелевые жилеты? — спросил Сэм после новой паузы, посвященной куренью.

— Конечно, нет! — ответил мистер Уэллер. — На что нужны фланелевые жилеты юным неграм за океаном? Но вот что я тебе скажу, Сэмми, — добавил мистер Уэллер, понижая голос и перегибаясь через каминную решетку, — я бы подписался с удовольствием на смирительные рубахи кой для кого здесь, на родине.

Произнеся эти слова, мистер Уэллер медленно принял прежнюю позу и глубокомысленно подмигнул своему первенцу.

— А это и в самом деле чудная фантазия — посылать носовые платки людям, которые не знают, что делать с ними! — заметил Сэм.

— Они вечно занимаются такой чепухой, Сэмми, — отозвался его отец. — В прошлое воскресенье иду я по дороге, и кого же вижу у двери часовни? Твою мачеху с синей тарелкой в руке! И в тарелке, пожалуй, не меньше двух соверенов мелкой монетой, Сэмми, все по полпенни, а когда народ стал выходить из часовни, пенсы так и посыпались, и ты бы не поверил, что глиняная тарелка может выдержать такую тяжесть. Как ты думаешь, на что они собирали?

— Может быть, опять на чаепитие? — предположил Сэм.

— Ничуть не бывало, — ответил отец, — на пастырский счет за воду.

— Пастырский счет за воду! — повторил Сэм.

— Да, — ответил мистер Уэллер. — Накопилось за три квартала, а пастырь не заплатил ни фартинга, может быть потому, что от воды ему не очень-то много пользы, мало он потребляет этого напитка, Сэмми, очень мало. Но он проделывает фокусы и почище этого. По счету все-таки уплачено не было, ему и закрыли водопровод. Тут идет пастырь в часовню, выдает себя за гонимого праведника, говорит, что авось сердце водопроводчика, закрывшего водопровод, смягчится и он обратится на путь истины; хотя, конечно, говорит, водопроводчику уготовано не очень-то приятное местечко. Тогда женщины заводят собрание, поют гимн, выбирают твою мачеху председательницей, предлагают устроить сбор в воскресенье и все деньги передают пастырю. И если он не вытянул из них, Сэмми, столько, что на всю жизнь освободился от водопроводной компании, — сказал в заключенье мистер Уэллер, — ну, значит, и я болван, и ты болван, и не о чем больше толковать.

Мистер Уэллер несколько минут курил молча, а затем продолжал:

— Самое худшее в этих-вот пастырях, мой мальчик, что они, регулярно, сбивают здесь с толку всех молодых леди. Господи, благослови их сердечки, они думают, что все это очень хорошо, и больше ничего не смыслят; но они жертвы надувательства, Сэмивел, они — жертвы надувательства.

— Полагаю, что так, — сказал Сэм.

— Не иначе, — сказал мистер Уэллер, глубокомысленно покачивая головой, — и вот что меня раздражает, Сэмивел: видеть, как они тратят все свое время и силы, шьют платья для краснокожих, которым оно не нужно, и не обращают внимания на христиан телесного цвета, которым оно нужно. Будь моя воля, Сэмивел, я приставил бы этих-вот ленивых пастырей к тяжелой тачке да гонял бы целый день взад и вперед по доске шириной в четырнадцать дюймов. Уж что-что, а это повытрясло бы из них дурь!

Мистер Уэллер, сообщив с большой энергией этот приятный рецепт, подкрепленный разнообразными кивками и подмигиванием, осушил одним духом стакан и с прирожденным достоинством стал выбивать пепел из трубки.

Он все еще был занят этой операцией, когда в коридоре раздался пронзительный голос.

— Вот твоя дорогая родственница, Сэмми, — сказал мистер Уэллер; и миссис Уэллер ворвалась в комнату.

— О, так вы вернулись! — воскликнула миссис Уэллер.

— Да, моя милая, — ответил мистер Уэллер, снова набивая трубку.

— А мистер Стиггинс не возвращался? — спросила миссис Уэллер.

— Нет, моя милая, не возвращался, — ответил мистер Уэллер, искусно зажигая трубку с помощью взятого из камина раскаленного уголька, зажатого щипцами, — и мало того, моя милая, если он совсем не вернется, я постараюсь это пережить.

— Уф, несчастный! — сказала миссис Уэллер.

— Благодарю вас, милочка, — сказал мистер Уэллер.

— Ну-ну, отец, — сказал Сэм, — никаких любовных сцен при посторонних. Вот идет преподобный джентльмен.

Услышав это сообщение, миссис Уэллер поспешно вытерла слезы, которые только что пыталась пролить, а мистер Уэллер угрюмо отодвинул свое кресло в угол у камина.

Мистер Стиггинс легко пошел на уговоры выпить еще стакан горячего ананасного грога, и второй стакан, и третий, а затем подкрепиться легким ужином, прежде чем начать сначала. Он сидел рядом с мистером Уэллером-старшим, который всякий раз, когда ухитрялся проделать это незаметно от жены, демонстрировал сыну чувства, скрытые в его груди, потрясая кулаком над головой заместителя пастыря, — маневр, доставлявший его сыну самую неподдельную радость и удовольствие, в особенности потому, что мистер Стиггинс продолжал спокойно пить горячий ананасный грог, не подозревая о том, что происходит за его спиной.

Разговор вели преимущественно миссис Уэллер и его преподобие мистер Стиггинс; а темой, предпочтительно обсуждаемой, служили добродетели пастыря, заслуги его паствы и великие преступления и грехи всех остальных; эти рассуждения старший мистер Уэллер изредка прерывал приглушенными намеками на некоего джентльмена по фамилии Уокер и другими подобными же комментариями.

Наконец, мистер Стиггинс, который, судя по многим совершенно неоспоримым симптомам, влил в себя ананасного грогу ровно столько, сколько мог вместить, взял шляпу и распрощался; и немедленно вслед за этим отец повел Сэма к предназначенной для него постели. Почтенный старый джентльмен с жаром пожал ему руку и, казалось, собрался обратиться к сыну с каким-то замечанием, но, услышав приближение миссис Уэллер, по-видимому, отказался от своего намерения и отрывисто пожелал ему спокойной ночи.

На следующий день Сэм встал рано и, позавтракав на скорую руку, собрался обратно в Лондон. Он едва успел шагнуть за порог, как перед ним предстал отец.