Риф Скорпион (Сборник) - Артур Омре

— Один ты бы добрался до берега.

— Одному мне некуда идти, — сказал я.

— Мне тоже, — прошептала она.

Я наклонился и поцеловал ее. И сразу почувствовал, что не могу больше противиться усталости. Свалился на другую койку и заснул прежде, чем моя голова коснулась подушки.

* * *

Проснулся я от того, что Барфилд тряс меня за рукав.

— Проснись и пой, Мэннинг, — сказал он. — Баркли желает тебя видеть.

Я вспомнил события прошлой ночи и вновь ощутил горечь поражения. Сел на кровати. Все тело ныло, трусы были все еще влажные от морской воды.

— Который сейчас час?

— Четыре. Ты продрых десять часов.

— Ладно, можешь вычесть из моего жалованья.

Я пошарил на полке над койкой и нашел пачку сигарет и спички. С наслаждением закурил. Шэннон все еще спала на другой койке, по-прежнему закрытая до шеи простыней. Похоже, она ни разу не шевельнулась во сне.

Барфилд отступил назад и прислонился к шкафчику. Он был без рубашки. Похоже, снял он ее давно, потому что уже успел обгореть на солнце везде, где не был покрыт волосами. Я подумал: «Интересно, где второй пистолет?» И решил, что оба пистолета, наверное, у Баркли. Не такие они дураки, чтобы где-то прятать второй пистолет. Барфилд был великолепно сложен: плечи, как у лесоруба, вес — фунтов на пятнадцать — двадцать больше, чем у меня. Координация движений у него отменная, и двигался он необычайно легко для человека, весящего много больше двухсот фунтов. Ясно, что в драке он меня одолеет. В любом случае кому-то из нас не поздоровится. Он и раньше получал травмы. Нос у него был сломан, просто-таки расплющен, бровь рассекал беловатый шрам. Взгляд его серых глаз был самоуверен и чуть тяжеловат. Его волосы казались почти белыми, во всяком случае, по контрасту с загаром на его грубом лице.

Я затянулся еще раз и скользнул взглядом по его изуродованному лицу.

— Боксером был? — спрашиваю.

— Баловался в колледже.

— В футбол тоже играл?

Он равнодушно покачал головой.

— В футбольную команду они нанимали профи.

Шэннон лежала на спине. Ее лицо было повернуто в сторону. Волосы струились по подушке серебристым потоком, под простыней угадывались очертания груди. Барфилд уставился на нее, потом говорит:

— Что за фигура!

— Что же ты не сдернешь простыню? — спросил я. — Она же спит.

Он пожал плечами.

— Ты жутко утомляешь. В этом ты просто мастер.

— Идея этого круиза принадлежит не мне, — сказал я. — Вы что, думали, я у вас тут буду массовиком-затейником?

— Слушай, ты бы оторвал задницу от койки. Пора на палубу.

— Принято к сведению, — говорю, — можешь идти.

По выражению его физиономии было видно, что он вне себя от злости, но он и шага не сделал в моем направлении. Наверное, Баркли прочел ему лекцию о том, что капиталовложения надо беречь и поэтому нельзя давать себя спровоцировать на драку. Ситуация может выйти из-под контроля, а Баркли нужно, чтобы его пассажиры пожили еще немного. Так или иначе, Барфилд повернулся и вышел.

Я зашел в кормовую часть каюты и достал из сумки рабочие брюки и шлепанцы. Потом посмотрел на себя в зеркальце, висевшее на переборке: веки опухли от сна, к тому же я зарос щетиной. Вообще мой вид соответствовал самочувствию: выглядел я паршиво. Положив в карман пачку сигарет и спички, я вышел на палубу.

— Добрый день, Мэннинг, — сказал Баркли. — Вам лучше?

— Я отдохнул, — отвечаю. — Вас сменить?

Он покачал головой. Одет он был, как и раньше, только галстук снял, видимо, решив, что на яхте можно позволить себе такую вольность в одежде. В обоих боковых карманах твидового пиджака угадывались очертания пистолетов. Лицо у него порозовело от солнца и покрылось короткой щетиной.

— Нет, — сказал он. — Утром Барфилд ненадолго сменял меня. Вы можете заступить в шесть часов. Я хотел поговорить с вами о еде. Вы умеете готовить?

— Немного.

— Приготовьте, пожалуйста, что-нибудь, хотя бы бутерброды и кофе. И позовите миссис Маколи. Скажите ей, что часов в пять мы будем обедать и заодно обсудим наши дела.

— Обсудим наши дела?

Он насмешливо поднял брови.

— Да. Мы намерены наконец-то заняться тем пустячным дельцем, ради которого мы здесь. Я имею в виду местонахождение самолета. Если, конечно, вы не планируете дополнительных заплывов. До берега отсюда пятьдесят миль, так что ей не стоит брать с собой на палубу спасательный пояс.

Я затянулся в последний раз и бросил сигарету за борт.

— Видите ли, она потеряла спасательный пояс сразу, как попала в воду. Она не надеялась добраться до берега. Хотела покончить с собой, только бы не возвращаться сюда.

— Очень трогательно, — сказал он. — Только вы обратились не по адресу: благополучие миссис Маколи меня не волнует.

Барфилд воздел руки и при этом пожал плечами, по-клоунски изображая сочувствие:

— Надо же, как жесток этот мир!

— Мне надо сказать вам еще кое-что, — продолжал я, не обращая внимания на Барфилда. Рано или поздно они все равно догадаются об этом, так почему не начать их готовить прямо сейчас? — Вам не найти этот самолет. Она сказала мне, что сообщил ей Маколи. С такими сведениями и Тихоокеанский флот не отыщешь, не то что самолет.

Он пожал плечами.

— А мы и не надеемся на быстрый результат. С первого раза она, может, и не скажет правду, а вот со второго-третьего…

Я испугался, хоть и постарался ничем не выдать этого. Это было как раз то, чего я все время боялся. Они не представляли себе, сколь точная информация требуется, чтобы отыскать что-либо на бескрайних просторах залива. Сведения из вторых рук просто не могут быть достаточно точными. В случае неудачи у них будет только одно объяснение: она хочет присвоить их дурацкие алмазы и поэтому водит их за нос.

— Предположим, у вас упали за борт часы, где-то по пути от буя сюда. Вы не знаете, где именно это случилось. Вы бы стали их искать?

— Самолет гораздо больше часов, старина, — ответил он. — К тому же Маколи точно знал, где он затонул, иначе он бы не пытался нанять водолаза. Но довольно об этом. Обсудим этот вопрос, когда придет миссис Маколи. Хорошо?

Я повернулся и спустился в каюту. Спорить с ним было бесполезно. Я отодвинул занавеску и подошел к ее койке. Она мирно спала, чуть раскрасневшись от жары. Я тихо позвал:

— Шэннон.

Она не пошевелилась. Тогда я коснулся ее руки. Она открыла глаза и посмотрела на меня с выражением недоумения на лице. Потом оглядела каюту и сразу вспомнила весь этот ужас. На секунду она, видно, потеряла самообладание, но тут же взяла себя в руки.

— Здравствуй, Билл, — сказала она. — Я рада, что это ты.

— Как ты себя чувствуешь!

Она чуть пошевелилась и неуверенно сказала:

— Еще не знаю. Трясет немного.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Еще бы, — сказала она, скривив губы.

— Честное слово. Ты такая красивая!

Нас обоих охватило чувство неловкости. Слишком многое случилось за такой короткий промежуток времени. По обычным меркам то, что мы сделали, было бы грязью, мерзостью и дурным вкусом, но обычные мерки больше не существовали. Время сжалось, расплющилось, как перёд машины при лобовом столкновении. Меньше чем за неделю мы прожили целую жизнь, и жить нам оставалось меньше недели.

Правда, он был убит меньше двадцати четырех часов назад, но это больше ничего не значило. Он сам исключил себя из ее жизни задолго до этого: бросил ее, чтобы спасти свою шкуру. Она ушла от него, как только узнала об этом. Физически она оставалась с ним, потому что считала себя обязанной спасти его, несмотря на его предательство, но между ними все было кончено. Она ничего не была ему должна, она расплатилась за все и закрыла счет.

Я надеялся, что она тоже это понимает, но не мог заставить себя заговорить об этом. Я еще подумал, что она имеет право до конца проснуться, прежде чем на нее набросятся с такими речами.

— Я собираюсь сделать бутерброды и сварить кофе, — сказал я. — Хочешь есть?

— Да, — ответила она.

— Вот и хорошо. Подожди минутку.

Я пошел в кормовую часть каюты и налил в таз воды. Поставил таз на тумбочку в изголовье койки и вернулся за коробкой с ее вещами, той, что она прислала на борт. Та так и осталась стоять на одной из кушеток в кормовой части каюты, где Барфилд рылся в ее содержимом в начале нашего плавания.

— Ты почувствуешь себя лучше, — сказал я.

Она села на кушетке, прижимая к себе простыню. Ее волосы рассыпались по плечам.

— Красавица шведка с ирландским именем, — сказал я.

Она с трудом улыбнулась.

— Я наполовину ирландка, зато моя мать — финка из России. В ней было почти шесть футов роста.

— И она, конечно, была красавица.

— Редкая красавица.

Я улыбнулся ей: