Динамика бессознательного - Карл Густав Юнг

потому, надеюсь, читатель согласится со мной – отыскать достоверные свидетельства реального существования духов чрезвычайно затруднительно; обычные разговоры спиритов суть, как правило, всего-навсего психические творения, плоды работы личного бессознательного[494]. Но есть ряд исключений, о которых следует упомянуть. Прежде всего хотелось бы привлечь внимание к замечательной истории Стюарта Э. Уайта[495], изложенной в его книгах. Здесь разговоры с духами куда содержательнее, чем при обычных контактах такого рода. Например, мы находим множество архетипических идей, включая архетип самости, и можно было бы подумать, что Уайт заимствовал кое-что из моих сочинений. Если забыть о возможности сознательного плагиата, то криптомнезическое воспроизведение в данном случае видится мне маловероятным. Скорее, перед нами подлинное и спонтанное воспроизведение коллективного архетипа. В этом нет ничего экстраординарного, поскольку архетип самости широко встречается в мифологии и в творениях индивидуальной фантазии. Спонтанное вторжение коллективных элементов, о существовании которых в бессознательном уже давно известно психологии, отражает общую склонность медиумов фильтровать содержание бессознательного на пути к сознанию. Я проштудировал большое количество изданий спиритуалистической литературы, желая выявить указанную склонность, и пришел к выводу, что в спиритизме мы имеем спонтанную попытку бессознательного стать осознанным в коллективной форме. Психотерапевтические усилия так называемых духов направлены на живых – либо непосредственно, либо опосредованно, через усопших, дабы придать духам больше сознания. Спиритизм как коллективное явление стремится тем самым к той же цели, что и медицинская психология, и в своем стремлении, как видно из примера, производит те же основные идеи и образы (под маской «учения о духах»), которые характерны для природы коллективного бессознательного. Все это, несмотря на шумиху, не доказывает ровным счетом ничего относительно гипотезы о существовании духов. Но все сразу меняется, стоит нам взяться за подтвержденные случаи тождества. Я не готов следовать модному поветрию и объявлять все то, чего не понимаю, надувательством простаков. Быть может, найдется и вправду немного доказательств, способных выдержать проверку на криптомнезию и, прежде всего, на экстрасенсорное восприятие. Наука не вправе выказывать наивность в подобных вопросах. Тем не менее я рекомендую всем, кто интересуется психологией бессознательного, книги Стюарта Уайта[496]. По-моему, самая увлекательная его книга – «Свободная Вселенная», а «Дорога, которую я знаю» привлекает тем, что является великолепным введением в метод «активного воображения», который я сам использую более тридцати лет при лечении неврозов – как средство донесения бессознательных элементов до сознания. В книгах Уайта нам откроется все то же примитивное уравнение: мир духов = земля сновидений (бессознательное).

[600] Эти парапсихические явления, как правило, воспринимаются как связанные с фигурой медиума[497]. Мой опыт позволяет считать их внешними эффектами бессознательных комплексов. Я совершенно убежден в том, что это именно экстериоризация. Мне доводилось неоднократно наблюдать телепатические проявления бессознательных комплексов, а также ряд парапсихических явлений. Но во всем этом я не вижу какого-либо доказательства существования духов, и до тех пор, пока подобные доказательства не предъявлены, всю эту область надлежит относить к ведению психологии[498]. Полагаю, наука должна установить для себя такое ограничение. Но не следует забывать о том, что наука есть не более чем порождение интеллекта, а сам интеллект – лишь одна из нескольких главных психических функций; его недостаточно для создания полной картины мироздания. Для этого понадобится и другая функция – чувство. Нередко можно услышать, как чувство противопоставляют интеллекту, но мы не всегда можем доказать, что чувства вторичны. Еще имеется сублиминальное восприятие бессознательного, недоступное интеллекту и потому выпадающее из сугубо интеллектуальной картины мира. Посему у нас есть все основания признать за интеллектом ограниченную ценность. Работая с интеллектом, мы должны действовать научно и придерживаться эмпирических принципов – пока не появятся неопровержимые свидетельства их непригодности.

XII. Дух и жизнь

Лекция, прочитанная 29 октября 1926 г. на заседании Литературного общества в г. Аугсбург. В печатном виде была опубликована в журнале «Форма и содержание», вып. 2 (1926), затем вошла в авторский сборник «Проблемы души нашего времени» (Цюрих, 1931).

Дух и жизнь

[601] Связь духа и жизни относится к числу явлений, столь неоднозначных по своему характеру, что необходимо постоянно соблюдать бдительность, иначе мы рискуем запутаться в сети слов, к которым прибегаем в попытках разрешить эту величайшую загадку. Ведь как еще осмыслять те почти безграничные комплексы фактов, которые мы называем «духом» или «жизнью», если не облачать их в словесные одеяния, которые сами суть лишь инструменты интеллекта? Такое недоверие к словам доставляет, конечно, определенные неудобства, но мне оно представляется вполне уместным при обсуждении основополагающих явлений. Слова «дух» и «жизнь» хорошо нам знакомы, известны с незапамятных времен; они как пешки на шахматном поле, которые тысячи лет мыслители перемещали вперед и назад. Пожалуй, затруднения возникли уже в седой древности, когда кто-то с изумлением обнаружил, что живое дыхание, покидающее тело с последним хрипом, означает нечто большее, чем простое движение воздуха. Поэтому вряд ли случайно, что ономатопоэтические слова – ruach, ruch, roho (на древнееврейском, арабском и суахили, соответственно) – обозначают дух ничуть не менее ясно, чем греческое πνεῦμα или латинское spiritus.

[602] Но знаем ли мы, знакомые с этим выраженным в словах понятием, что такое на самом деле дух? Уверены ли мы, что, употребляя это слово, все люди подразумевают одно и то же? Разве слово «дух» не является наиболее – и раздражающе – многозначным среди всех слов? Одно и то же вербальное выражение, «дух», используется для описания невыразимой, трансцендентной идеи всеобъемлющего значения, а также для обыденных целей – и здесь оно оказывается синонимом английского слова «mind»; последнее может означать мужество, интерес к жизни, остроумие или призрака, представлять бессознательный комплекс, который вызывает спиритические явления, скажем, верчение столов, автоматическое письмо, стук и т. д. В переносном смысле это слово употребляют для характеристики преобладающего умонастроения конкретной социальной группы («духа», который в ней правит). Наконец это слово описывает материальные явления, когда мы говорим о винных или нашатырных парах или об алкоголе (spirit) как таковом. Перед нами не дурная шутка, а достойное уважения наследие нашего языка; с другой стороны, оно парализует движение мысли, встает трагическим препятствием на пути всех, кто жаждет достичь горних высот чистоты идей по лестнице из слов. Когда я произношу слово «дух», то, даже предельно тщательно подбирая точный его смысл, который желаю передать, не в моих силах все же полностью исключить многочисленные прочие значения.

[603] Поэтому мы должны задать себе принципиальный вопрос: что именно обозначает слово «дух», когда его употребляют в связи с понятием жизни? Ни при каких обстоятельствах нельзя по умолчанию допускать,