Князь Святослав - Николай Кочин

— Господи Иисусе! Даже слепые против меня восстают, приобретая зрение… Поневоле поверишь в подвохи дьявола.

Одна мысль, что там в Константинополе, вдали от войска, подняла голову гидра мятежа, заставила Иоанна потерять голову. Он смотрел в одну точку, не замечая наместника и повторял:

— Ох, уж эти Фоки! Они даже во сне мне снятся. И ещё этот мошенник — Калокир.

Он спросил, вернулся ли кто-нибудь из лазутчиков, посланных убить Калокира в Доростоле, и наместник ответил, что ни один из них не вернулся.

— Изменники?!

— Не думаю, владыка, — ответил наместник. — Этот испытанный волк, Калокир, неуязвим. Он никому не верит и всех опасается. И никого не принимает, если не удостоверится, что пришелец не имеет при себе ни яда, ни оружия.

Иоанн Цимисхий нахмурил брови.

— Посланы ли люди, которые должны разносить по городу Доростолу слухи, что идут к нам новые подкрепления из столицы и что наши ресурсы неисчерпаемы?

— Всех, кого я посылал, никто из них не вернулся обратно. Калокир, который ведает всеми делами внешних сношений князя, ни одного не допускает к Святославу. И куда деваются наши лазутчики, тоже никто не знает.

— В таком случае, наместник, если Фоки могут оказаться в столице, нам здесь опасно отсиживаться. Но и уходить нельзя. Святослав заберёт опять всю Болгарию.

Цимисхий явно не знал, что делать. Наместник решил подсказать:

— Владыка, смею думать, что сейчас нам нужен был бы мир. Чуть-чуть почётный мир…

— Чуть-чуть… Да и не почётный даже… Но мир. Но скажи, как его предложить этому несговорчивому варвару. Предложи ему мир, а он возомнит, что сам непобедим, а мы слабы и не пойдёт на мировую.

— Не лучше ли нам это обдумать на сходке военачальников, владыка. Они хорошо знают ход дела.

— Ещё не упали они духом, мои военачальники?

Наместник заколебался. Ответил уклончиво:

— Все очень устали, владыка. И говорят, что такого врага как варварский князь Святослав, они не встречали ни разу.

— Собирай полководцев. Что они скажут, то и решим. Ах, этот изменник Калокир! Это все его гнусные происки.

Наместник собрал военачальников. Цимисхий обратился к ним с гневной речью:

Я одерживал победы над эмирами Алеппо, Тарса и Триполи. Захватил Самосату и путь открыл в Междуречье. Я не знал поражений. А этот варвар… Мне стыдно за вас, военачальники… Не объясните ли в чём наши, позорно признаваться, наши неудачи, унижающие достоинство ромейского оружия?

Все напряжённо молчали. Кто же из них осмелился бы указать на слабость ромейского войска, на неумелость царского военачалия… Всяк берег свою голову.

— В чём, в таком случае, сила варваров?

Опять молчали. Признать силу, более могучую, чем армия василевса, силу презренных варваров, тоже никто не решался.

— Тогда вот ты и скажи! — Иоанн Цимисхий ткнул пальцем в сторону первого попавшегося на глаза военачальника.

— Владыка, — бодрясь, сказал этот военачальник охрипшим от страха голосом. — Я сам видел, как из рук одной вражеской ведьмы (у них и женщины воюют) вылетали черные птицы и выклёвывали глаза у наших воинов. Ослеплённые, наши воины оборачивались и поражали своих. Это — небывалые козни нечистой силы, владыка.

— А кто из вас ещё видел что-нибудь подобное? — Иоанн терял самообладание и почти кричал.

— Ничего не могу сказать о черных птицах, владыка, — робко залепетал другой полководец, — но что я видел, это не утаю. Когда поднялась буря навстречу варварам (это, несомненная помощь нам Пречистой матери), я заметил, как светились их глаза, они шли и шли на нас, точно помешанные. И это тоже не могло обойтись без подвоха сатаны. И если бы нам не помог в этот миг святой Феодор…

— А! — оборвал его василевс с неудовольствием. — Однако святой ничего не сделал для нас, чтобы хотя бы обезвредить эти каверзы нечистой силы.

Военачальник стал глотать слюни и заикаться.

— И почему ни один из скифов не взят в плен? — обратился царь уже ко всем сразу.

— Владыка, — ответил самый смелый из военачальников, стуча зубами и пробуя утешить василевса. — Тавроскифы никогда живьём не сдаются в плен, это у них обычай. Но, вонзая в чрево мечи, сами себя убивают. Они сие делают по причине мнения своего, что сдавшиеся в плен и по смерти своей будут в аду служить своим покровителям. Посему, страшась сего рабства, они сами себя закалывают.

— Почему же вы не делаете то же самое? — вскричал василевс.

Военачальники склонили головы. Наступило тягостное молчание. Цимисхий взял себя в руки и с напряжённым спокойствием спросил:

— Кто-то мне доносил сегодня, что один из моих храбрых воинов поскакал прямо на князя Святослава, поразил его в самую ключицу и поверг на землю.

— Это был Анемос.

— Ну и что же? Князь убит?

— Нет. Анемос не мог его умертвить. Князь поднялся и начал сражаться ещё с большим рвением.

— И это кто-нибудь видел? Позвать сюда Анемоса!

— Его нельзя позвать, владыка. Его конь частыми ударами вражеских копий опрокинут был на землю. Тогда окружённый фалангами варваров и отчаянно защищаясь, несравненный Анемос наконец изъязвлённым упал бездыханно. Так принял смерть сей доблестный муж, превосходивший всех воинскими подвигами.

Цимисхий сорвался:

— Попробуй вот тут проверить что-нибудь.

Он горько усмехнулся:

— Поражённый в ключицу князь стал сражаться с большей силой. А наш Анемос, превосходя всех мощью и храбростью, упал бездыханным. Или это действительно чудо, или обыкновенные бабьи сказки. Идите вон! Я сам знаю, что делать.

Военачальники понуро один за другим вышли. А Иоанн Цимисхий вызвал одного из самых опытных и надёжных лазутчиков Хрисанфа и долго с ним совещался. Лазутчик этот, которому Цимисхий многим был обязан, ушёл только под утро. Он видел князя, знал лично Калокира, служил в молодости под его началом в Херсонесе, был сам из херсонесских ромеев, говорил на многих языках, и ему были поручаемы только самые ответственные миссии, причём, от самого василевса. С твёрдыми наставлениями на этот раз Цимисхий послал его к Калокиру. Может быть, Калокир прельстится высшим титулом, и огромным количеством номисм.

Это был шаг отчаяния. Но что делать?

Взгляд василевса упал на занавес, прикрывающий вход на другую половину шатра. Занавес уже давно был отодвинут, и на Цимисхия пристально смотрели два черных глаза. Он вздрогнул, метнулся к занавеске. Она раздвинулась обнажёнными руками, и он увидел свою возлюбленную Фатьму, сарацинку, недавно привезённую ему из Малой Азии, захваченную в гареме знатного сарацина. Это была девушка, только что достигшая четырнадцатилетнего возраста. Сарацин сам заплатил за неё огромный выкуп, водворил её в гарем, перед тем как потерять всё своё состояние и самому умереть в тёмном подземелье на гнилой соломе. Иоанн Цимисхий был исключительным знатоком и ценителем женской красоты, и ему в подарок Варда Склир привёз целый гарем мусульманок. Василевс выбрал из них одну, эту Фатьму, и взял с собой в поход. Он развлекался с нею в пути, но когда приступил к осаде города, о ней забыл. И вот сейчас он с недоумением смотрел на неё, не понимая, зачем и так поздно она сама явилась, не будучи позванной.

Ей было тягостно, скучно проводить время одной, бездельные дни томили её, длинные ночи, изнеживающая постель, обильная пища распаляли тело. И притом же ей жаль было царя, она хотела отвлечь его от тяжёлых мыслей. Поэтому на его серьёзный и недоумевающий взгляд она ответила нежной и трогательной улыбкой. Её блестящие уголья-глаза ещё больше расширились, зубы обнажились, белые как жемчуг. Она стояла перед ним, закутанная в длинную шёлковую тогу, только лицо, да ослепительно белые руки были наружи. Да длинные густые волосы цвета вороного крыла, убранные бриллиантами, сверкавшими как звезды, были рассыпаны по спине.

— Мой драгоценный, — произнесла она тихо, и сбросила с себя ткань, волнами лёгшую у ног, и протянула к нему руки.

Но василевс не шевельнулся. Он равнодушно рассматривал это самое красивое тело, какое ему приходилось встречать в жизни, холодно оценил её расцветшие и редкостной слаженности формы. Ни ослепительной белизны нежная кожа, ни шея, имеющая вид округлой колонны, ни грудь идеального вида, ни эти полураскрытые оранжевые губы, которые он знал и не раз страстно целовал в дороге — ничто его не трогало теперь. Он вдруг вспомнил, что из-за дорожных ласк, которые она ему долго и исступлённо дарила, он забыл сделать два важных распоряжения. И хотя они, конечно, никакого значения для исхода войны не имели, если бы и были выполнены, однако, он посчитал это непростительной глупостью. Лицо его приняло суровое выражение. Она опустила руки и села подле его ног, склонив голову вниз и повернув к василевсу обольстительную линию уже тронутых зрелостью бёдер.