Рейтинговые книги
Читем онлайн Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 88 89 90 91 92 93 94 95 96 ... 145

И ничему не научил наших авторов даже развал советской импе­рии, когда миллионы русских словно обратились во мгновение ока в евреев, в «не наших», оказались гражданами второго сорта, бес­правным меньшинством в бывших советских республиках, а ныне суверенных государствах. Нет, конечно, им там не устраивают погро­мов, не запирают в какую-нибудь черту русской оседлости, не вводят для них процентную норму - но тяжко ведь всё равно, спросите их, тяжко чувствовать себя «не нашим» в своей стране.Не помню уже кто сказал, что не было в самодержавной России «еврейского вопроса». Был русский вопрос. Я понимаю это так. Полтора столетия боролись, как мы видели, в России две традиции - декабристская и особняческая. Утех, кто принадлежал к первой, сердце болело за всех униженных и оскорбленных. Те, кто принадле­жал ко второй, болели за «своих», шельмуя «не наших» - даже в собственной стране. Какая из этих традиций возьмёт в конечном счете верх - к этому и сводится, кратко говоря, русский вопрос.

Судя по тому, что серьёзные (и несерьёзные) мыслители «дер­жавного» большинства и сегодня продолжают делить свой народ на «коренное население» и «не наших», верх пока что берет традиция особняческая. В этом, по крайней мере, смысле предвидение Шарапова и его единомышленников оправдалось. Печальное заключение это нечаянно подтвердил и сам Кожинов, заметив, что «ореол поклонения, который окружает сегодня «ретроградные» лики Розанова или Флоренского [их он, конечно, тоже зачислил в черносотенцы], свидетельствуют об их духовной победе»83. Что же тогда сказать об ореоле поклонения, окружающем сегодня Меньшикова?

83 Кожинов 8.8. Цит. соч. С. 82.

Глава восьмая

Уроненное знамя на финишной прямой

Но если, в отличие от идеологов национального эгоизма, ничего в дальней перспективе тогдашние либералы не уга­дали, то ближайшее будущее России они, по крайней мере, самые проницательные из них, как Борис Николаевич Чичерин, предвиде­ли точно. На финишной прямой самодержавия всё случилось так, как предсказал он в словах, вынесенных в эпиграф этой главы. Действительно были война и банкротство и действительно дарована была конституция совершенно неподготовленному к ней обществу. Но вот что из всего этого выйдет, не предвидел никто из либералов, даже Чичерин. Почему?

Здесь еще одна громадная историческая загадка, которая совер­шенно очевидно выходит за пределы моей темы. Но поскольку она с нею соприкасается, вовсе обойти её невозможно. Вот как я вижу одну из основных причин политической слепоты тогдашних либералов.

Никто в России, и в первую очередь, как это ни парадоксально, люди, считавшие себя учениками Соловьева, не воспринял его как политического мыслителя, как учителя жизни, а не только филосо­фии. Знамя борьбы с национальным эгоизмом как основой средне­вековой политической системы упало с его смертью. Не стал он для своих учеников апостолом Павлом. Как «первого русского самостоя­тельного философа»84, как «блестящее явление» на небосклоне рус­ской мысли85 Владимира Сергеевича превозносили. Его «философия всеединства» была, можно сказать, канонизирована. Особенно красноречиво хвалил его Бердяев: «Соловьевым могла бы гордиться философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Соловьева не читала и не знала, не признала его своим»86.

Допустим. Но Бердяев-то читал. И признал. Так почему даже ему, не говоря уже о Булгакове, который вообще не отличал Соловьева от славянофилов, никогда не понадобилась политическая интуиция учителя? Даже притом, что самая яркая статья Соловьева так и назы-

Вехи. M., 1990. С. 22. Там же. С. 21. Там же. С. 99.

валась «Славянофильство и его вырождение». Что целый том в его первом собрании сочинений посвящен был именно борьбе с нацио­нальным эгоизмом.

Редчайший ведь в русской истории случай. Учитель, мудрец, почитаемый пусть не всей либеральной интеллигенцией, но цветом её, самыми красноречивыми, самыми талантливыми её лидерами, объяснил им, в чем корень зла в стране, которую они любили и хоте­ли спасти. Объяснил не только опасность этого зла, но и катастрофу, которая их ожидала. А они словно оглохли. Во всяком случае знаме­нитый сборник Вехи, большинство авторов которого полагало себя его учениками, полностью игнорировал вырождение славянофиль­ства и патриотическую истерию, грозившую России не только волной черносотенства, но и попросту гибелью. Вместо того чтобы поднять знамя Соловьева, сосредоточились авторы Sex на беспощадной кри­тике интеллигенции.

Что ж, и впрямь велики были ее грехи перед страною. Тут и «пра­вовой нигилизм» (Богдан Кистяковский). Тут и «политический импрессионизм» и «рецепция социализма» (Петр Струве). И вообще «интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения, ни малейшей дисциплины... праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, грязь и хаос в брачных и вообще половых отношениях... совершенное отсутствие уважения к чужой личности, перед властью - то гордый вызов, то покладливость» (Михаил Гершензон).

Все это верно, несомненно. Хотя было ведь и другое. Был декаб­ристский патриотизм: стремление сделать страну «как можно лучше». Был и «укоренившийся идеализм сознания, этот навык нуж­даться в сверхличном оправдании индивидуальной жизни, [который] представляет собой величайшую ценность»87. Не в этом суть, однако. В веховской критике отсутствовало главное.

Глава восьмая

Про6лбмз На*инишной"р™0*

«политического

воспитания»

А главное было в том, что веховцы так никогда и не поняли, что жили в заколдованном круге средневе­ковой империи, в основание которой заложены были, как мы пом­ним, даже не одна, а три «мины» громадной разрушительной силы: разлагающееся самодержавие, глухая враждебность ограбленного крестьянства и глубокая ненависть угнетенных, униженных импери­ей народов. А в результате вырождения славянофильства и «право­вого нигилизма» общества (воспитанного, впрочем, правовым ниги­лизмом самодержавия) добавились к ним, как мы видели, еще и чет­вертая и пятая «мины». А именно грозный всплеск бешеного национализма, одержимого фантомным наполеоновским комплек­сом и потому отчаянно толкавшего Россию к «последней» войне. И не менее грозная готовность радикалов превратить эту войну в гражданскую, используя и крестьянскую пугачевщину и ненависть, накопленную подневольными нациями.

Взрыва любой из этих пяти «мин» было достаточно, чтобы надол­го, на поколения похоронить вековую декабристскую мечту вырвать­ся из заколдованного круга «гниющей империи». И поэтому любая политика, не ориентированная на то, чтобы разрядить эти «мины», обрекала петровскую Россию на неминуемый коллапс. Вот за что, стало быть, следовало критиковать интеллигенцию: за столетие после разгрома декабристов её политическая мысль не продвину­лась ни на шаг. По-прежнему была она жестко зациклена лишь на самодержавии, на том, чтобы, как цитировал тогдашнюю публици­стику Струве, «последним пинком раздавить гадину»88.

«Делали революцию в то время, когда задача состояла в том, чтобы все усилия сосредоточить на политическом воспитании и самовоспитании»89. Вот, казалось бы, и выставил на всеобщее обо-

там же. С. 145. Там же.

зрение Петр Бернгардович ахиллесову пяту российских либералов. Тут бы и объяснить им, в чем, собственно, это воспитание должно состоять. И поверьте, тут было о чем поговорить.

Первым пунктом, резонно предположить, должен был стоять вопрос о том, что же реально угрожало самому существованию пет­ровской России - после несчастной русско-японской войны и потрясшей страну революции. После принятия двусмысленного Основного закона империи и двух досрочно распущенных царем Государственных дум. О том, в моих терминах, какая именно из этих «мин» могла взорваться первой, послужив детонатором для взрыва всех остальных? Было это «безрелигиозное отщепенство интеллиген­ции», на котором сосредоточили свой удар Вехи? Или затяжная пат­риотическая истерия, бушевавшая в стране с 1908 года, требуя немедленно «обезвредить главного врага и смутьяна среди осталь­ного белого человечества»? Другими словами, агрессивная, чрева­тая новой войной истерия?

Правительству Столыпина действительной угрозой представля­лась как раз она. Во всяком случае «разрядить» пыталось оно имен­но эту «мину». Свидетельств тому сколько угодно. Возьмите хотя бы публичное заявление Столыпина: «Наша внутренняя ситуация не позволяет нам вести агрессивную политику»90. Премьеру вторил министр иностранных дел Извольский: «Пора положить конец фанта­стическим схемам имперской экспансии»91. «Решающе важно было тогда, - объяснял впоследствии Сазонов, сменивший в 1909 году Извольского, - любыми уступками утихомирить [placate] враждеб­ность Германии к России»92.

1 ... 88 89 90 91 92 93 94 95 96 ... 145
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Россия и Европа-т.3 - Александр Янов бесплатно.
Похожие на Россия и Европа-т.3 - Александр Янов книги

Оставить комментарий