Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

Как-то, идя по коридору Лубянки, я увидел старика, лицо которого показалось мне знакомым. Старик остановился. Остановился и сопровождавший его.

— Я вас узнал. А вы меня — нет, — сказал он по-английски.

— Боже мой! Берджес!

Но как постарел, руки трясутся…

— Изменился? Ты тоже, князь. — (Он до смерти был уверен, что я настоящий князь Д.) — Что делать, «быстро стареют в страданьях для смерти рожденные люди».

Только теперь я заметил, что он был пьян. Он сообщил, как-то истерически смеясь:

— А я вот пришел по делу. Не могу жить у вас больше! Ни виски, ни приличных галстуков. Я не говорю уже о сигарах, обуви и мальчиках. Там, конечно, капиталистический ад, но я великий грешник, и, видно, мое место в аду. Я готов отправиться в английскую тюрьму. Пусть тюрьма, но английская. Помните, вы просили меня соблазнить Клариссу Черчилль? Я до сих пор ненавижу дам. Но сейчас готов сделать даже это, только бы быть там. — И добавил шепотом: — Я подал прошение с просьбой выпустить меня. Помогите мне, князь, я умираю.

Сопровождающий тронул его за плечо.

Он вздохнул:

— Прощайте, князь.

Ему отказали. Больше я его не видел. Говорили, что он смертно пил, стараясь побыстрее разрушить себя алкоголем. Почти не ел, выкуривал полсотни сигарет в день, заливая их армянским коньяком. Но смерть не торопилась. Умер он уже после того, как я покинул страну.

А я вот живу до сих пор.

Великий час

Когда я вернулся в Союз, с аэродрома меня привезли в Кремль. И сразу повели в просмотровый зал.

Там уже сидели Коба и Берия. Я сообщил о Чарльзе, но Коба досадливо отмахнулся. Через несколько минут я понял, почему его перестал интересовать наш несчастный агент.

— Начинайте, — приказал он.

Начался фильм. Это были съемки… рождения нашей атомной бомбы! Гигантский гриб вырастал над землей. Он становился солнцем. Таким же беспощадным рукотворным солнцем, как то, что опустилось на Хиросиму… Мы видели его сейчас воочию!

Экран погас. Все молчали.

Наконец заговорил Берия.

— Рассказывают, Иосиф Виссарионович, на полигоне свечение было такое, что люди слепли. Будто тысячи солнц.

— Вот что придумали яйцеголовые, — усмехнулся Коба.

Я сидел и гордился собой. Мировая война становилась невозможной. Теперь она означала уничтожение человечества. Солдаты, бегущие в атаку, танки, артиллерия, солдатские подвиги — все, что люди пережили дважды за какие-то три десятка лет, навсегда отодвигалось в историю. Человечество дошло до предела. И я поучаствовал в создании этого предела.

Коба внимательно смотрел на меня. Читал мысли? Насмешливо обратился к Берии:

— Ну, порадуй нас, Лаврентий.

— Следующий этап — атомная бомба собственной конструкции. Она будет намного мощнее этой. И третий этап… Главный! Это бомба разрушительной силы, во множество раз превышающей силу атомной. Миллиард солнц. Водородная… Американцы, конечно, тоже над ней работают, но у нас она появится раньше.

— «Раньше» — это расплывчато. Когда?

— Если все пойдет по плану… в пятьдесят третьем году, Иосиф Виссарионович.

Коба заходил по кабинету, бормоча свою вечную присказку:

— Великая мечта… — Потом сказал: — Яйцеголовые — всего лишь обычные люди. С жалкими людскими слабостями. И, чтобы их рвение не иссякло потом, надо хорошо наградить их сейчас. — (Отдадим должное моему другу — награждать, как и убивать, он умел. Тут он был щедр, как подобает восточному царю.) — Итак: Сталинские премии первой степени, чтоб у них было побольше «бумажек»… — (Так он любил называть деньги). — К «бумажкам» добавим почет. Главным создателям в добавку к премии дадим Героя Социалистического Труда. — Еще походил. — Пожалуй, отметим этих главных работников и легковыми автомобилями «Победа». Пусть ездят на работу в личном транспорте… И дадим хорошие дачи под Москвой. Пусть отдыхают… И пусть их дети поступают вне конкурсов в высшие учебные заведения. — Он продолжал ходить, стараясь придумать еще что-то. И придумал! — Дадим право бесплатного проезда на всех видах транспорта на всей территории СССР! Пусть ездят на отдых бесплатно на чем хотят!

Но о главной награде благодарные ученые так никогда и не узнали…

В это время, как я уже говорил, вовсю развернулась антисемитская истерия. Среди создателей атомной бомбы было множество евреев…

Прощаясь с Берией, благодарный Коба наказал строго:

— Этих евреев не трогать. Скажи Абакумову — не дай Бог, если его люди тронут, хотя бы по ошибке. Ответят головой! Это — драгоценные евреи. Осыпай их золотом, давай им все, стращай их, но помни: водородная бомба должна быть у нас первых… А теперь главное, Лаврентий: это наше испытание — секрет. Причем полнейший секрет. Секрет, я сказал бы, номер один. Никакой утечки информации.

Наградил щедрый Коба и меня:

— Поздравляю тебя, Фудзи, ты у нас тоже — герой и будешь ездить на собственном автомобиле.

Я ехал домой. Ужас — вот что я испытывал! Все мои горделивые мысли пошли прахом. Значит, это только начало — впереди новая бомба. Впереди ужасающая гонка бомб. И я никак не мог понять решения Кобы сделать нашу бомбу секретом. Если он хотел унять американские амбиции, если всерьез опасался американской бомбы, следовало, наоборот, немедля объявить о нашей. И мне пришлось впервые понять: Коба не боялся американской бомбы. Но тогда?..

В Кремле Коба лично вручал награды ученым.

Счастливые, осыпанные почестями и деньгами, они почти одинаково благодарили «партию и правительство и лично лучшего друга советских ученых, корифея науки и техники товарища Сталина за высочайшую оценку их скромного труда» и «заверяли», что «отдадут все силы на укрепление мощи и безопасности нашей великой Родины».

Теми же словами поблагодарил и я.

Когда церемония закончилась, он сказал мне:

— Ты теперь, Фудзи, у нас богач, с тебя причитается! Угостишь нас с Лаврентием, бедных грузин? И, если не возражаешь, позовем обмыть твою награду и других членов Политбюро. Пусть порадуются за тебя, Героя труда и моего товарища Фудзи.

Он посадил меня в свою машину, кортеж направился на улицу Горького к знаменитому Елисеевскому гастроному.

(На Ближней был целый погреб грузинских вин, но ему нравилось, что мы, как обычные советские люди, заезжаем за вином в гастроном. Правда, улица Горького выглядела необычно. Точнее, обычно, как и должна выглядеть улица, на которой появлялся Коба. Она стала пустыней. На каждом шагу — милиция.)

Мы вошли в Елисеевский. Магазин-дворец был пуст. Все отделы закрыты, работал только нужный нам винный.