Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

— По-моему, продолжим думать.

Но Маленков решил попробовать, и мне предложили отвезти проект ордена Кобе.

Надо было видеть усмешку, с которой Коба читал устав и описание ордена. Прочел и молча разорвал. Вызвал Маленкова.

Когда тот вошел в кабинет, Коба без приветствия мрачно велел:

— Прибери с пола свою глупость.

Жирный Маленков с выпадавшим животом встал на колени и собрал обрывки.

После мучительных раздумий соратники предложили учредить Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами».

С этой наградой Коба, к моему удивлению, согласился. Но, когда счастливый Маленков ушел, заметил:

— Мир для коммунистов — это гибель империалистов. — И добавил: — Менять их надо всех. Не ловят мышей.

И, по-моему, тогда же в 1949 году сподвижники предложили поставить новый памятник Великому Вождю.

— Интересная мысль… и, главное, новая, — усмехнулся Коба. — Уже стоят, их тысячи. И что же предлагаете? Тысяча первый?

— Но это будет памятник в Москве, на Красной площади, — отважно возразил Маленков.

— Ну зачем же портить площадь? Там парады проводим, станет мешаться под ногами… Солдаты чертыхаться будут.

Соратники молчали.

— Ничего вы не понимаете, — отмахнулся Коба. — Идите. Я сам поработаю над этой идеей. У вас нет воображения. Ты, Лаврентий, останься. И ты, Фудзи.

Когда они ушли, он сказал:

— Памятник Сталину — это неплохо… Если… — Его толстый палец уперся мне в нос. — Если это будет самый большой памятник в мире. Новый Родосский колосс — новое чудо света… Его надо поставить на другом чуде света — на будущем ВолгоДонском канале. Строительство канала мы начнем и закончим в невиданные, ударные сроки. Обещаешь, Лаврентий?

И Берия кивнул:

— Построим досрочно, Иосиф Виссарионович, к пятьдесят второму году.

Это означало очередную придуманную им невиданную фараонову стройку.

Канал предполагалось создавать силами моих вчерашних коллег — заключенных. В тридцатых тысячами они умирали на стройках Беломорско-Балтийского канала. В нынешние, голодные послевоенные годы станут гибнуть десятками тысяч. Но только им под силу небывалые проекты Кобы…

— Это должен быть памятник, — продолжал Коба, — победе человеческой воли над Природой. Природа, к примеру, обрекла на вечную засуху плодороднейшую Ростовскую область. Но большевики победили природу.

И он сам утвердил при мне размер канала — 101 километр. Плюс длину трех распределительных каналов. После чего перешел к собственному скульптурному воплощению.

Ходил, попыхивая трубкой.

— Статуя высотой двадцать четыре метра, пьедестал — метров двадцать. И установить на высоком холме. Товарищ Сталин глядит в бескрайние дали построенных каналов, глядит в будущее… И уже видит он то, что предрекал наш советский поэт: «Только советская нация будет, и только советской нации люди». Вот что он видит….

Когда ушел Берия, он сказал:

— Эти глупцы всерьез думают, что мне нужны все эти побрякушки славы. Они не понимают задачу. Запиши в своих паскудных «Записьках»: я всего лишь Иосиф Джугашвили, скромный партиец. Но я служу Вождю народов товарищу Сталину. Служу ему честно. — И впервые произнес страшное: — Возможно, ему, товарищу Сталину, суждено вести народы на решительный и воистину последний бой. Вот для чего нужен грандиозный юбилей товарища Сталина, вот для чего необходим образ величайшего Вождя народов… А Иосифу Джугашвили ничего не нужно… Ему хватает пары дырявых валенок, в которых он ходит по этой жалкой даче.

Ошибка агента

Вскоре я уехал в Лондон на очередную встречу с нашим атомным источником Чарльзом. По сведениям, полученным от людей из Кембриджа, вокруг него началась какая-то опасная возня. И мы решили вывезти его в Союз.

Странное дело: Коба, болезненно интересовавшийся всем, что касалось атомной бомбы, на этот раз был безразличен к судьбе ценнейшего агента.

Прощаясь, сказал загадочно:

— Постарайся благополучно вернуться, Фудзи. Тебя ждет большая новость и награда. Жаль будет, если ты ее не получишь.

Я хочу напомнить: агент по кличке Чарльз (физик Ф.) первым сообщил нам о работах союзников над атомной бомбой. В последнее время, находясь в Лос-Аламосе, он был очень активен и полезен. Он инициировал серьезные разногласия между американскими физиками по вопросам совершенствования атомного оружия и создания водородной бомбы. В результате многие ученые вместе с Чарльзом выступили против разработки «сверхбомбы», что сдерживало работы. Продолжая нагнетать обстановку, Чарльз в знак протеста против этих исследований отказался работать в Лос-Аламосе и возвратился в Англию. Но продолжил снабжать нас важной информацией о создании водородной бомбы.

Обычно я встречался с Чарльзом в Лондоне. Каждая встреча тщательно готовилась и длилась не более получаса.

Причем беседовал с ним не я, а наш резидент. Он передавал Чарльзу мои вопросы.

Я в это время сидел в кафе напротив — очень удобная точка, чтобы вести наружное наблюдение за его домом.

В этот приезд я, как всегда, находился в кафе, пока они беседовали, когда по улице прошла импозантная лондонская старушка. Прошла мимо дома Чарльза. Старушка как старушка. Но сработало десятое чувство, которое есть у каждого разведчика. Я засек ее быстрый, цепкий взгляд на машины, припаркованные у кафе.

Вечером попросил резидента расспросить Чарльза обо всех событиях, произошедших с ним за последние дни. Чарльз был по-немецки пунктуален и изложил все подробно. Каков же был мой ужас, когда я узнал: накануне моего приезда он, заполняя очередную анкету, сообщил, что его отец, живший в ГДР, переехал в другой город.

Я тотчас выяснил, что отец не просто переехал в другой город. Он получил новую, весьма высокую должность в университете. Это могла выяснить и британская разведка. И тогда у них должен был возникнуть понятный вопрос: как при сыне, живущем во враждебной стране, отец получил такую должность в ГДР?

Когда наш резидент вышел из дома и направился по улице, один из посетителей кафе встал и последовал за ними. Я понял: Чарльзу крышка.

Но нечего было и думать, чтоб вывезти Чарльза. Дом плотно охранялся, и Чарльза весьма обстоятельно пасли. Арестовали его через несколько месяцев. Он получил четырнадцать лет, но никого не выдал.

Его мы вывезти не смогли, хотя спасли тогда многих. Весной 1951 года американские специалисты по дешифровке вышли на след Берджеса и другого нашего агента из кембриджской пятерки — Маклина. Но мы все организовали, Маклин и Берджес уже в мае ускользнули во Францию. Оттуда мы перевезли их к нам. Однако это не принесло им счастья. Оказалось, что у нас их ждало самое жестокое наказание.