Новый Мир ( № 1 2011) - Новый Мир Новый Мир

 

Составитель Андрей Василевский

 

 

 

“Арион”, “Вопросы истории”, “Звезда”, “Знамя”, “Иностранная литература”, “Наше наследие”, “Новая Польша”, “Новый город”, “Октябрь”, “Рубеж”,

“Рыбинская среда”, “Фома”

 

Игорь Волгин. Уйти от всех. Лев Толстой как русский скиталец. — “Октябрь”, 2010, № 10 <http://magazines.russ.ru/October>.

“Пушкин замыслил побег в обитель ; Толстой — из обители , где он провел свои лучшие годы. Ему, очевидно, нужна обитель еще более „дальная”. Такая, где его уже не сможет настигнуть никто. Труды при этом не исключаются. О чистых негах речь, по-видимому, уже не идет.

„Пора, мой друг, пора…” — это призыв, обращенный к жене. Очевидно, само собой разумелось, что она будет сопутствовать тому, кто замыслил побег. Толстой бежит от жены — покоя сердце просит. Но где гарантия, что она — к ужасу его и стыду — не последовала бы за ним, пусть даже на край света?

„Левочка, голубчик, вернись домой, милый, спаси меня от вторичного самоубийства. Левочка, друг всей моей жизни, все, все сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка… Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой”.

Это, конечно, „вопль женщин всех времен: ‘Мой милый, что тебе я сделала?!‘”. Его нельзя сравнивать с горьким и холодным толстовским прощанием: „Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной…” Вопленица не только готова исправиться , она готова на все. В ее безумном лепете прочитывается ясная мысль: „Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы все опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь”.

Толстому только этого не хватало.

Но, покинув ее, он ни на минуту не забывает о ней.

„Многое падает на Соню. Мы плохо распорядились”, — скажет он перед смертью, уже впадая в забытье. И на вопрос старшей дочери: „Что ты сказал, папа? ” — повторит: „На Соню, на Соню многое падает”.

„Мы плохо распорядились…” Но можно ли было распорядиться иначе?”

 

Никита Елисеев. Бормотание Времени. — “Арион”, 2010, № 3 <http://www. arion.ru>.

“Он — один из лучших чтецов стихов, каких я когда-либо видел. Отсутствие точки в конце своих стихов Стратановский обозначает великолепно. Предпоследнюю строчку он читает громче остальных, а на последней затихает, словно бы набирает голос для следующей, но... замолкает, обрывает текст, словно бы что-то недоговаривает.

Между тем все договорено. Стихотворение окончено эффектной фразой, звонким парадоксом, достойным Гильберта Кийта Честертона, не меньше. То есть, позвольте? Как же это так? Ну ладно, Швондер и Шариков — уроды эти, у них ущербность — явлена, очевидна, но профессор Преображенский, он-то в чем ущербен? Чем недостаточен? Почему его Стратановский ставит на одну доску с уродами, выплеснутыми социальным взрывом наверх? Критик Андрей Арьев назвал Стратановского поэтом культуры. Это — верно, но не полно. Надо пояснить, какой культуры. Революционной. Катастрофной и катастрофической. Не потому, что он ее живописует. А потому что эта культура — его родина. Его воздух. Он и загробную жизнь может представить себе как одну огромную коммуналку. <…> Но это не те люди, мимо которых стоит пройти, как проходили писатель Булгаков и профессор Преображенский, брезгливо сторонясь, жестоко, возможно и справедливо, издеваясь. Это — люди, имеющие право на жизнь и счастье. Потому-то для Стратановского равно ущербны и Преображенский, и Шариков. Он сформирован культурой революции, назовем чудовище его настоящим именем: коммунистической культурой. Именно поэтому он очень хорошо почувствовал осознанно фашистский, расистский смысл гениального „Собачьего сердца””.

 

Михаил Иверов. Заветная ладонь. — “Фома”, 2010, № 11 <http://www.foma.ru> .

Публикация в рамках совместного с “Новым миром” проекта “Строфы”. В предисловии цитируется поэт Игорь Меламед: “…Это — преимущественно духовная поэзия, нимало не напоминающая стихи на „религиозные темы”, столь распространившиеся в нынешнее время. Стихи Иверова исполнены чистоты, ясности и какой-то спокойной уверенности в сказанном. Потому что — я убежден в этом — они исполнены любви. Той любви, которая не склонна заявлять о себе и которая „не превозносится и не гордится”, по слову Апостола”.

Вот из помещенной здесь “Полевой почты” (“Недужен Ферапонтов монастырь…”):

 

......................

На адресах истлели имена,

но есть голосники в забытом храме,

и ангелы читают письмена,

слова, в конверты сложенные нами,

бессмертные, скупые, в пару строк,

те весточки, отправленные с фронта.

А птицы улетают на восток,

домой, домой, в обитель Ферапонта.

 

Публикация в “Фоме” оказалась самым первым на сегодня выходом стихов Михаила Иверова в читателю.

Бахыт Кенжеев. Подветренный простор. Стихи. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).

 

.....................................

“Уходишь — уходи”, — твердят. Но я забыл

ключи и сотовый, я слишком жизнь любил,

чтобы сразу отбывать. Тут — крокус, там — фиалка,

а там еще тюльпан. И эти лепестки

так уязвимы, так неглубоки,

что Чехов вспоминается. И жалко

всех и всего. Любимая, своди

меня туда, где счастье впереди,

где небо — переплет, где голос пальцы греет,

где плачет и поет, от бедности пьяна,

простоволосая, как в юности, весна,

и горло — говорит. И солнце — не стареет.

 

Кроме Кенжеева, свои новые стихи для публикации в юбилейном “Рубеже” здесь представили Сергей Стратановский и Юрий Кублановский (его стихотворением “Над островным клочком Атлантики…” открывается 400-страничный номер альманаха; стихотворением, ставшим своеобразным эпиграфом к “поминальной” теме, которой проникнуты многие материалы издания: “<…> Не перечесть миров заброшенных, / но есть ведь и ещё другая / солнцелюбивая горошина, / в подвижной пелене седая. / Есть знание целебней брения / и соловьиного коленца, // что ближнего после успения / не след считать за отщепенца”).

 

Борис Крейн. В память “первого на свете мастера”. — “Новый город”, Рыбинск, 2010, № 5 <http://www.mediarost.ru>.

Известный волжский исследователь пишет о рыбинских корнях знаменитого художника Бориса Григорьева (1886 — 1939). В сентябре этого года на нынешнем здании рыбинского филиала Сбербанка открыли мемориальную доску (когда-то здесь располагался Волжско-Камский банк, управляющим которого был отец живописца; квартира управляющего была в этом же помещении).

Коллега же Крейна, местный краевед Владимир Рябой оказался именно тем человеком, который, сделав необходимые архивные изыскания, и довел дело (при поддержке городских властей и Сбербанка) до мемориальной акции.

Размещена публикация в действительно новом, пока еще беспрецедентном для Рыбинска, общегородском цветном журнале формата “Нашего наследия”, с отличной полиграфией, всеохватном тематически и строгом композиционно. Главный редактор — предприниматель и филолог (специалист по Сигизмунду Кржижановскому) — Виталий Горошников.

 

Юрий Кублановский. Записи о Елене Шварц. Дневник. — “Рубеж”, Владивосток, 2010, № 10 (872).

Эти записи — тот же жанр, что и публикация Ю. К. в 9 — 10 номерах “Нового мира” за прошлый год. Там был общий избранный дневник 2008-го, здесь — выбрано за разные годы (2000 — 2010) и посвящено одному человеку (записям предшествует антологическая подборка стихов Шварц).

“ 4 ноября [2009], 11 утра, Переделкино, солнышко и снежок.

Говорил сейчас с Леночкой по телефону. Лежит в военном госпитале визави Большого Дома — окнами на Неву. Говорит, что долго, хотя „время как-то сместилось, я уже не слежу за его течением”. Операция была долгой, а теперь началась химиотерапия — „очень тяжело”. „Уж и не понимаю: то ли умирать, то ли два-три года отсрочки”. Договорились созвониться вечером (её вроде бы как раз сегодня выписывают).