Повести, рассказы - Самуил Вульфович Гордон

продолжалось прошлый раз?

— Ровно три с половиной минуты. Он тогда занял второе место.

— Третье место! — крикнул со своего наблюдательного пункта Давидка. — Второе место занял мой папа.

— Может, дедушка? Ита, куда делся Борух? Он, кажется, собирался сфотографировать пожарников.

— Он скоро вернется.

— Давидка!

— Нет, тетя Ципа, никого еще не видно.

— Горе мне!

— Что с вами, Ципа? У вас, упаси боже, что-то случилось? — снова спросил Гилел.

— Ничего не случилось, — ответила за нее Ита. — Ой, кажется, начинают! Ну да...

Над машиной поднялась длиннющая лестница. Высокий пожарник в очках вытащил из гаража длинный шланг и начал быстро разматывать его. Прикрепив один конец шланга к насосу, он с другим концом в руке проворно взобрался на самый верх лестницы.

Кива, глядя на секундомер, произнес, точно приговор объявил:

— Четыре минуты девятнадцать секунд. Много!

После того как еще несколько пожарников повторили это упражнение, Кива обратился к Гилелу:

— Реб Гилел, вот вам секундомер, и, когда я крикну вам: «Есть!», вы, пожалуйста, скажите, сколько это у меня продолжалось. Раз, два, три... Начали!

— Ровно пять минут! — крикнул Шая.

— Шая, не забивай мне голову! Из-за тебя я забыл остановить секундомер. Мне кажется, что прошло ровно четыре минуты.

— Я же должен точно знать, — сказал Кива.

— Ну и что же, еще раз полезешь на небо. Скажи лучше, что ты там видишь. Ты ведь торчишь в самом космосе.

— Твой базар я вижу, Шая. Боже, как красив наш Меджибож! Во всем мире нет ничего красивее. Шая, заберись ко мне на лестницу, увидишь хотя бы мир, в котором живешь.

— Я уже достаточно нагляделся на мир, дошел почти до Берлина.

— Какой там Берлин! Где ты в Берлине увидишь такое небо, такие луга, такой Буг!

— Смотрите, алхимик, как бы вы наш Буг не превратили в золото! — крикнула Ита.

— Объясните, пожалуйста, зачем нужна такая длинная лестница, если самый высокий дом у вас здесь — полтора этажа? — спросил Манус.

— Не беспокойтесь, товарищ Манус, у нас будут также и пятиэтажные дома, да еще с лоджиями. Кива, вы еще не видите там бульдозеров и экскаваторов? Попомните мои слова...

— Бабушка, вон дедушка идет! Тетя Ципа!..

Все уставились на Йону и Боруха, показавшихся в воротах. Гилел поднялся и сказал жене:

— Шифра, от нас что-то скрывают...

— Ой, горе мне! — заломила Шифра руки. — С детьми, должно быть, случилось несчастье.

— Шифра-сердце, не волнуйтесь, — успокоила ее Ита, — ничего с вашими детьми не случилось.

— А что же?

Гилел шагнул к Йоне:

— Йона...

— Не спрашивайте, реб Гилел.

— Скажи ты ему, Борух, — шепнула Ита мужу.

— Вернулся злодей Алешка.

Гилел будто окаменел:

— Алешка?!

Кива спрыгнул с лестницы, отозвал Йону в сторону:

— Что он ответил?

— «Я, — сказал он, — свое отсидел и теперь могу жить где хочу. Тут, — сказал он, — я родился и тут буду жить!» Чтоб он провалился!..

— Даже на эти несколько дней, на время свадьбы, он не хочет уехать?

— Нет!

Гилел резко выпрямился:

— Алешка?

— Успокойся, прошу тебя!

— Идем, Шифра!

Борух загородил Гилелу дорогу:

— Вы не пойдете к нему. Этот злодей...

— Идем, Шифра!

Никто больше не задерживал Гилела.

3

Окно закрыто, но опущенная занавеска колышется, словно дрожит от гневных слов Наталии Петровны. Алексей молчит. Он лежит на кушетке в углу комнаты, курит папиросу за папиросой и следит за сестрой, шагающей по комнате и ежеминутно готовой броситься на него с кулаками.

— Господи боже, за что такое наказание? Почему гром не разразил тебя прежде, чем ты вырос? Боже праведный, прибрал бы он тебя!

— Ругай, ругай, сестрица, ты еще доругаешься у меня.

Наталия кинулась к нему:

— Сестрицей он меня зовет! Какая я тебе сестрица? Знал бы батька, что станешь прислужником фашистов, он бы тебя еще маленьким задушил собственными руками. Из-за тебя, пес, маманя сошла в могилу раньше времени.

Господи, как только носит тебя земля! Откуда ты взялся на нашу голову? Я думала, давно уж подох как собака...

— Говори, говори, ты у меня сегодня договоришься.

— Ты, может, и меня тоже, как внука Гиляровича... Как ты смел вернуться сюда?

— А куда я мог вернуться?

— Тебе уже мир тесен? Не мог осесть где-нибудь в другом месте, где никто тебя не знает, и гнить там, пока не сдохнешь. И надо же до такого додуматься — вернуться сюда!

Алексей вытащил из бокового кармана свой новенький паспорт и помахал им:

— У меня такой же паспорт, как у тебя, как у Йоны, который пришел меня стращать, грозить мне, напоминать о том, что было двадцать лет тому назад. Я за все расплатился, честно отсидел, как говорят у нас, от звонка до звонка. Так чего хотят от меня? Никуда отсюда я не уеду. Тут мой дом, тут я родился, тут...

— Истязал людей, — перебила его сестра.

— Наталка, чтоб я больше не слышал от тебя этого! Запомни, Наталка, я из родного дома не уйду. Он такой же мой, как и твой.

— Я тебе выплачу твою долю, сколько скажешь, но убирайся отсюда. Лучше уходи по-хорошему.

— Это они, твои евреи, научили тебя пугать меня?

— Пугают обычно зверя, а ты в тысячу раз хуже зверя. Выйди на улицу и послушай, что люди говорят о тебе.

— Кто говорит? Твои евреи?

— Изверг! Кто из евреев здесь остался? Они ведь лежат все в яме. А мало православных ты замучил? Не оскверняй памяти нашего отца, погибшего на фронте. Убирайся отсюда! Боже праведный, почему тебя еще в детстве не поразил гром?

— Наталка, не выводи меня из терпения! Если тебе не нравится