Седьмой ключ - Елена Ткач

— Ве-ра! — услышала она за спиной сдавленный стон.

Ксения приподнялась на локте и глядела на нее громадными, полными слез глазами. Лицо ее исказилось от боли — видно, еле сдерживалась, чтобы не закричать в голос.

— Сейчас я, Ксенюшка, милая! Потерпи, родная! Сейчас, сейчас…

А что — сейчас, как тут терпеть — вот уж загадка! В век не разгадать…

Вера тут только сообразила, что судорожно прижимает к себе завернутую в полотенце рукопись, которую прихватила из дома. Она с трудом разжала онемевшие пальцы, листы рассыпались под ногами. Этот экземпляр — первый, вычитанный — теперь был единственным. Последним.

— Так… что там нужно? Вода… горячая. Господи! Где ж я ее возьму? Ножницы или нож — пуповину перерезать! Ох, что делать? Что? — она заметалась как затравленная возле стонущей Ксении — та побелела как мел и дышала раскрытым ртом часто и тяжело, словно рыба, вытащенная из воды.

— Так, Вера! Возьми себя в руки! — приказала Вера сама себе, изо всех сил колотя по бедрам сжатыми кулаками. — Не смей паниковать. Так! Горячая вода. Значит, надо ее разогреть. Значит — костер! Так… Спички. Нужны спички!

— Там… — еле слышно подсказала ей Ксения. — Там моя… сумка.

Вера кинулась к сумке и нашла там спички и нож.

— Ну вот… — усмехнулась она про себя, — что еще нужно, чтобы принять роды? Да ничего!

Дождь все-таки проникал сюда, хоть и слабый, мелкий, сдерживаемый раскидистым живым шатром над головой. Повсюду было много хвороста, кусочков коры, поваленных деревьев, с которых можно было обломать крепкие ветки на растопку, но все это было мокрое — не годилось. Древесину нужно было хоть немного, да просушить…

Вера больше не сомневалась ни секунды — у ее ног лежало как раз то, что нужно: сухая плотная бумага — лучший материал для растопки!

И вот уже весело трещал огонь, пожиравший чернеющие листы. И рука той, которая разожгла его, не дрогнула. А глаза оставались сухи.

Первый отчаянный крик Ксении потонул в громовом вопле природы. Вера метнулась к подруге, чуть не опрокинув свое сооружение, которое она приладила над костром — кастрюльку с водой, повешенную на какой-то железке, укрепленной на двух рогатинах…

— Господи, помоги нам! — взмолилась она на коленях, подняв лицо к зеленеющему пологу, скрывшему грозное небо.

— Не бойся, я помогу! — послышался у нее за спиной низкий грудной женский голос.

Вера, не веря своим ушам, обернулась. У края полянки стояла та, кого они так долго и безуспешно искали. Женщина в длинной юбке.

* * *

Довольная произведенным эффектом, Антонина Петровна поднялась и, покачивая головой — мол, да, — есть много на свете непостижимого! — прошла по комнате к буфету, стоявшему в противоположном от печки углу, открыла застекленные створки и достала миску с домашней баклажанной икрой и вазочку с вишневым вареньем.

— От этих разговоров что-то есть захотелось! Давайте-ка, садитесь к столу, сейчас снова самовар вскипячу, чайку попьем. Вижу — куковать нам еще долгонько…

Ветка с Алешей сидели как громом пораженные, хотя гроза давно миновала, дождь утих и теперь на дворе только слегка капало. Эти редкие капли звонко булькали в лужах, образовавшихся после потопа, залившего сад. Цветы и кусты склонились чуть не до земли, намокшие огуречные плети были заляпаны мокрой землей, дородные кабачки и пестренькие продолговатые цуккини еле виднелись среди луж на грядках. Они выглядывали из-под прибитых листов и казались весьма недовольными. Мол, что за безобразие допустила хозяйка!

Как ни странно, на ночь глядя прояснилось — на дворе просветлело, хотя стоял уж глубокий вечер — по-видимому было около девяти. Давно пора было вернуться домой — Вера с Ксенией, наверное, волновались, но отбившиеся от дома островитяне позабыли о доме, о времени — они были добровольными пленниками бабушки Тони. Ее рассказ поразил их и, онемевшие, потрясенные, они ждали его продолжения.

Антонина Петровна, как нарочно, все тянула паузу — сходила в комнату к Лизаньке проверить: спит ли она. Вернулась, строгая, помрачневшая — устала, как видно…

— Ну что? Притихли, птички? Больше не чирикаете? Ага, самовар поспел — не мнитесь, не мнитесь — давайте к столу.

— Антонина Петровна! — взмолилась Ветка, не выдержав паузы. — Ради Бога, что дальше?

— А что дальше? Жизнь! Только без Женни… Я искала могилу — ни следа! Так, видно, Бог ее наказал. А Лева? Ну что — он рос. Няня Паша растила. Вязмитинов сюда более не заглядывал. Разом, говорят, после ее смерти оборвался он как-то. Пооблез, поутих. Старик стал, одно слово… А Лев как вырос — у кромки леса здесь домик себе поставил. Садик развел. Это там, махнула она рукой, — в той сторонке.

Рука указывала направление к Свердловке.

— Зажил там один. Глухо-тихо. Но здешние его все равно сторонились — ведь люди знают, что дети платят за ошибки родителей. Все наши грехи в вас, мои хорошие, проявляются! Да, суровый закон, но так оно есть по правде. От него, будто, ждали: вот увидите — этот пойдет по стопам отца… И надо сказать, ожидания Левушка оправдал! Настоящий что ни на есть колдун выродился! Да уж… Хотя с самого нежного возраста он ненавидел отца. Ненавидел за мать! И за себя — неприкаянного, одинокого. Вязмитинову-то, видишь ли, было не до него — тот в своих книгах все копошился. Все чего-то искал… Да в усадьбу Глинки наведывался неподалеку. От Лосино-Петровского до нее рукой подать. Ходил там, вынюхивал, разведывал… Думал. Аж почернел весь, говорят.

— А что это за усадьба… Глинки?

— Ее еще знаменитый Брюс построил, сподвижник Петра Первого. Но это уж даль неохватная — восемнадцатый век! Так что места эти не простые — вон какие люди здесь жили.

— А чем этот Брюс знаменит?

— Он был полководец известный. Но больше слава о нем шла как о чародее и колдуне! Лаборатория была у него в имении, где он ночи сиживал напролет — все что-то там химичил. Искал чего-то…

— А может… — задумался Алеша, — Нет ли связи какой-то между занятиями этого Брюса и делами Вязмитинова?

— А, ты про это? Связь — она, милый, во всем есть! Как без нее? Ты думаешь, этот наш разговор — он просто так? Ничто не просто так! Каждая мысль — она действует. Злая — как яд в организме накапливается. А организм-то большой, — она вскинула руки и широко развела, — все что есть вокруг нас. Весь свет! Потому мы и в ответе за мысли свои — за каждую, даже шальную, случайную. Ведь они навсегда поселяются в мире невидимом. Влияют и на него, и на нас, на потомков наших… Особенно мысли тех, кто их в своем художестве на веки запечатляет. Потому что в душе у таких красота поет! А когда удастся им мечту свою воплотить, людям ее показать — мол, глядите милые, радуйтесь… тогда зверь отступает. Ох, сбилась я что-то…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});