На службе Отечеству - Александр Алтунин

— За такой гуманизм я голосую обеими руками, — рассмеялся Митрофан Васильевич.

Я с интересом прислушивался к словам Петина и думал: "Советский человек идет на войну не слепым исполнителем чужой воли, а с глубоким пониманием гуманности своей миссии. В этом — один из источников непобедимости Красной Армии".

— Я от кого-то слышал, что некоторые люди подобны колбасе: чем их начинят, то они и носят в себе, — сморщив свой красно-сизый нос, с простодушной улыбкой сказал Петин. — Фашистским заправилам удалось значительною часть соотечественников начинить национал-шовинистическим фаршем. Одно утешает: не все немцы воспринимают такую начинку. Когда перевязывал раненых пленных, видел совершенно нормальных людей…

Наш проводник уверенно петляет по оврагам, уводит роту все дальше от завода. И мы не знаем, что противник, стремясь любой ценой отбить Кирпичный завод, значительными силами атаковал выдвинувшийся вперед второй батальон капитана Мартынова и окружил пятую стрелковую роту. Командир полка майор Андреев, капитан Мансырев и комсорг полка Комиссаров в самый критический момент пробились с группой бойцов комендантского взвода к окруженным, подняли их в атаку и заставили гитлеровцев отступить.

А в это время наша восьмая рота нехожеными тропами продолжала глубоко обходить Лысую гору с запада. Скрытности маневра способствовал редкий для Крыма снегопад, который с каждым часом усиливался. Кажется, сверху, из-за серого полога, кто-то, словно из мешка, разбрасывает горсти белейшей соли, а ветер подхватывает ее и бросает нам в лицо. От постоянного ожидания столкновения с противником, от частых подъемов и спусков стало так жарко, что я перестал ощущать леденящие порывы северо-восточного ветра.

Наш опытный проводник уверенно углубляется в расположение противника. И в самом деле, его оборона здесь довольно жиденькая. Разведчики своевременно обнаруживают окопы охранения, и мы незамеченными обходим их стороной.

Стемнело. Обрывистый склон оврага превратился в ледяную горку. С таких у нас в Сибири ребятня любит кататься на ледянках[17]. Мы поднимаемся по крутому обледеневшему скату. Нам бы ледоруб и ботинки с шипами. Ни того, ни другого, естественно, нет. Бойцы карабкаются, врубаясь в лед саперными лопатками. То один, то другой из них срывается и скользит, пока не зацепится за какой-нибудь выступ или куст. Уже почти на самой вершине горы мы наскочили на фашистское охранение. Поднялась беспорядочная стрельба.

— Теперь, по-моему, пора и "ура" кричать, — бросил Митрофан Васильевич.

— Пора, — соглашаюсь я.

Почти одновременно вскакиваем и кричим "ура". Нас дружно поддерживают бойцы. На свежем снегу мелькают, их серые тени. Фашистское охранение мгновенно смято. Бойцы растекаются вдоль вершины…

А на противоположном скате Лысой горы все слышнее ожесточенная перестрелка. Развернувшись в цепь, рота движется на шум боя.

Появление советских солдат с тыла и крики "ура" окончательно подорвали стойкость гитлеровцев и вызвали переполох. Теснимые со всех сторон, они мечутся по плоской вершине горы в поисках спасения.

Как бы в такой сумятице своих не перестрелять! Мы останавливаем роту и готовимся встретить отступающих фашистов огнем, но стрельба постепенно стихает. С восточного и южного склонов доносится приглушенный порывами ветра гул голосов.

— Немцы! Немцы! — послышались тревожные возгласы. Передаю по цепи:

— Стрелять только по моей команде!

Голоса приближаются. Из-за порывов ветра трудно расслышать, на каком языке переговариваются люди. Показалось, что крикнули: "Форвертс!" Хотел уже скомандовать "Огонь!" и вдруг явственно услышал, как кто-то в темноте, видимо споткнувшись, от неожиданности громко ругнулся так, как могут ругаться только коренные русаки. Сердце у меня похолодело: чуть не ударили по своим!..

— Кто идет? — кричу во весь голос.

Никто не отвечает. Потом хорошо знакомый голос командира девятой роты спрашивает:

— А вы кто?

Убедившись, что идут свои, во все легкие радостно ору:

— Свои! Свои! Алтунин! Черти вы полосатые! Чуть не перестреляли вас!

— Жив, дружище! — Командир девятой роты тискает меня в объятиях, приговаривая: — Жив! Жив! А комбат уже похоронку на тебя собирался сочинять.

Я коротко рассказал, как мы карабкались по обледенелым склонам.

— Да-а, трудная выпала вам задача, — сказал лейтенант, сочувственно качая головой, — но и нам, брат, досталось. После Кирпичного завода фашисты озверели: с такой яростью поперли в контратаку на батальон Мартынова, что нам пришлось поспешить ему на помощь. Отбросили мы их к Лысой. И тут началось!.. Засели фашисты в норах от самой подошвы горы до вершины и палят, не жалея патронов. А склоны, сам видел, какие! Вот так, шаг за шагом, и выкуривали фашистов из нор. Лишь к вечеру дело пошло быстрее. Темнота скрыла нас от наблюдателей противника. А тут соседи справа — два батальона семьсот шестнадцатого полка — ворвались на высоту с северо-востока и отвлекли значительные силы противника. И уж совсем переполошились фрицы, когда неожиданно раздалась стрельба в их тылу, на северо-западных скатах. Мы не могли понять, с кем там идет перестрелка, да капитан Николаенко подсказал, что, вероятно, это ты со своей ротой. Так, оказывается, и есть…

А через четверть часа я докладывал командиру батальона, как рота выполнила приказ и с какими потерями. Выслушав, капитан Николаенко, хитро улыбнулся:

— А ты, лейтенант, случайно, не заблудился? Может, потому и оказался в тылу противника?

Зная нрав комбата, я в тон ему ответил:

— Если и заблудился, товарищ комбат, то только согласно вашему приказу.

— Ха-ха-ха! — не выдержал Николаенко. — Молодцы! Так и объяви своей роте: мо-лод-цы!

Я взглянул на часы: около полуночи. На Лысой горе не слышно ни выстрела. Ночную тишину нарушают лишь оклики часовых.

И на горе Митридат и на других высотах, прилегающих к'Лысой горе с юго-запада, затихла перестрелка. Разбитые фашистские частя отступили на Коктебель (Планерское).

Капитан Николаенко объявил, что противник, возможно, попытается ночью отбить гору, поэтому батальоны занимают оборону, развернувшись вдоль восточных, северных и западных скатов. Так как окопы были отрыты фашистами только на скатах, обращенных к Феодосии, каждому бойцу предстояло выдолбить в мерзлой земле хотя бы ячейку для стрельбы стоя. Раздобыв одну саперную лопатку на двоих, мы с политруком поочередно усердно долбим землю. Мы понимаем, что таким образом командование полка надеется согреть бойцов, уберечь от обморожения. Мороз, по нашим сибирским меркам, пустячный: около 12 градусов, лишь под утро ртутный столбик опустился до минус 19. Однако мне, коренному сибиряку, он показался страшнее сорокаградусного. Верно говорят, что на юге холод переносится тяжелее, чем на севере.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});