Ельцин - Тимоти Колтон

Впрочем, Ельцин в этой игре тоже выглядел не лучшим образом. Ведь это он сказал, что национальные меньшинства должны брать столько суверенитета, сколько смогут проглотить, и вот появилось меньшинство, заявившее, что готово проглотить все до последней крошки. Как отмечал Александр Ципко, невозможно было объяснить чеченцам или любому другому народу, что они не имеют права на независимость, которую пятнадцать союзных республик, и в том числе Россия, получили в 1991 году. В 1995 году, когда война была в разгаре, Ельцин намекнул, что чеченцы должны были понимать, что есть черта, переходить которую не следовало: «Я сказал в свое время, берите суверенитета столько, сколько можете. Но вот в слове „можете“ как раз и заложен очень глубокий смысл. Сколько можете — не берите больше, чем можете, а то надорветесь, как Чечня»[1064]. Чеченские события post factum послужили примером для остальных, но заранее предвидеть это было нельзя.

Терзаемый нерешительностью, Ельцин поручал разработку политики в отношении Чечни постоянно сменявшим друг друга группам советников. После победы Владимира Жириновского и ЛДПР на парламентских выборах в декабре 1993 года отношение к Чечне ужесточилось. Единственным чеченцем, играющим серьезную роль на российской политической арене, был Руслан Хасбулатов. После амнистии он в марте 1994 года переехал в чеченское селение Толстой-Юрт и предложил свои услуги в качестве посредника. Ельцин, однако, категорически отказался от помощи своего бывшего противника, лишив себя таким образом одной потенциальной возможности мирного решения проблемы[1065].

Кремлевскую политику стала определять группа ура-патриотов во главе с бывшим губернатором Краснодарского края Николаем Егоровым, которого в мае 1994 года Ельцин назначил министром по делам национальностей и региональной политике. Попытки устроить встречу Дудаева и Ельцина провалились. «Помимо мощного исторического и социального плана, чеченский конфликт… заключал в себе решающие по значимости элементы личностного и эмоционального воздействия, которые не могут быть объяснены в привычных категориях позитивистской казуальности»[1066]. В начале лета Ельцин сообщил Шаймиеву, что подумывает о встрече, однако изменил свою позицию в сторону более жесткой, когда Дудаев, по-видимому в ответ на покушение, назвал его в интервью российскому телевидению недостойным лидером и алкоголиком. В результате Ельцин «вычеркнул Дудаева из числа российских политиков, с которыми ему допустимо как-либо общаться, и возвел его в ранг главного врага»[1067]. Чтобы работать с Дудаевым, требовалось «терпение Иова», а вот этим-то качеством Борис Ельцин никогда не отличался. Журналисты поняли, какое нужно терпение для разговоров с Дудаевым, пообщавшись с ним на пресс-конференциях, созванных для пропаганды чеченской политики. Все они проходили по стандартному образцу: начинал Дудаев с вполне рационального заявления, «но потом он быстро переходил к истерическим оскорблениям и… философским, расовым и историческим спекуляциям, словно одержимый каким-то злым демоном». Британский журналист Анатоль Ливен, которому принадлежит это наблюдение, вспоминает и о том, как накануне войны Дудаев называл Ельцина и русских нацистами, исчадиями ада и проповедниками тоталитаризма[1068].

Идея военного разрешения конфликта выглядела столь привлекательно благодаря всеобщему высокомерному убеждению, что Российская армия способна нанести хирургически точный удар и немедленно выиграть. Министерство обороны сомневалось лишь в том, стоит ли затевать кампанию в спешке и в разгар зимы. Павел Грачев считал, что республику удастся взять за десять дней, и показывал Ельцину и Черномырдину карту с планом кампании[1069]. Свердловский аппаратчик Олег Лобов, который к тому времени занимал пост секретаря Совета безопасности, по сообщениям в ноябре 1994 года говорил одному из законодателей, что в Чечне будет «маленькая победоносная война», которая «повысит рейтинг президента», как американское вторжение на Гаити в предыдущем месяце повысило рейтинг Билла Клинтона[1070]. Однако, когда я беседовал с Лобовым в 2002 году, он категорически отрицал, что позволял себе такое высказывание, хотя и подтвердил, что ему казалось, что война пойдет более гладко[1071]. Что касается Ельцина, то, несмотря на отсутствие свидетельств того, что он пытался поднять свой рейтинг за счет войны в Чечне, он явно излишне оптимистично оценивал потенциал Российской армии и при этом считал, что независимость Чечни станет «началом распада страны»[1072].

Впервые Кремль попытался свергнуть Дудаева, вступив в союз с местными антиправительственными вооруженными формированиями. Когда эта тактика не принесла результатов, Ельцин получил от Совета безопасности санкцию на военную операцию. 30 ноября он подписал указ № 2137. Армии и войскам МВД был дан приказ «восстановить конституционную законность и правопорядок» в Чечне. 11 декабря три колонны войск перешли границу республики. 31 декабря без заранее проведенной разведки и без поддержки пехоты танки вошли в Грозный — город-крепость, основанный терскими казаками в 1818 году. Чеченцы подбивали танки и прятались в домах и подвалах. Российская артиллерия и бомбардировщики за несколько недель сровняли город с землей; началась гуманитарная катастрофа. К январю в Чечне воевало уже 40 тысяч солдат, а к февралю — 70 тысяч. По некоторым оценкам, к апрелю 1995 года погибло 25 тысяч гражданских лиц и 1500 российских военных. Уже 4 января на совещании в Кремле Ельцин потребовал объяснений — почему во время блицкрига погибло столько народу. «Россия в тот момент, — писал он в мемуарах, — простилась с еще одной, чрезвычайно опасной, но столь близкой и дорогой нам иллюзией — о мощи нашей армии. Ее выучке. Подготовленности к любым конфликтам…ее непобедимости»[1073]. Президент и вся страна заплатили высокую цену за эту иллюзию. Россия оказалась втянутой в войну, которая, как в 1996 году признался сам Ельцин, стала «самой бездарной в [ее] истории»[1074].

Чечню называли ельцинским заливом Свиней, Вьетнамом или Ираком. В некотором отношении это было испытание даже похуже — достаточно вспомнить о том воздействии, какое война в Чечне оказала непосредственно на жизнь страны и российскую политику. Кровопролитие и разорение, которые люди видели на экранах своих телевизоров, происходили не где-нибудь, а на территории России. Весной 1995 года общественное мнение выступило против войны несмотря на то, что к этому времени федеральные войска вытеснили чеченских боевиков из городов и загнали их в горы. Но 14 июня 1995 года Шамиль Басаев, бывший пожарный, продавец компьютеров и угонщик самолетов, который, по его словам, был в толпе, защищавшей Ельцина в Белом доме в августе 1991 года, открыл внутренний фронт, применив оружие, заимствованное за границей, — терроризм. Басаев и его люди на трех грузовиках беспрепятственно ворвались в Буденновск — небольшой город в Ставропольском крае — и захватили в заложники 1400 пациентов и сотрудников местной больницы, после чего потребовали немедленного вывода российских войск из Чечни. Ельцин необдуманно отправился на встречу «Большой семерки» в канадский Галифакс, а переговорами с Басаевым в течение двух дней кризиса и спасением жизней занимался Черномырдин. К моменту окончания эпизода 18 июня 126 заложников были казнены террористами или погибли под перекрестным огнем, а чеченцам удалось скрыться. 21 июня Госдума в первый и единственный раз проголосовала за недоверие правительству Ельцина (241 голос за, 72 против), после чего тот уволил губернатора Ставропольского края и трех министров: министра внутренних дел Ерина, министра по делам национальностей Егорова и руководителя службы безопасности Сергея Степашина.

После событий в Буденновске военная операция в Чечне стала постепенно сворачиваться. 30 июля Москва подписала с боевиками соглашение о прекращении огня, разоружении чеченских формирований и выводе войск из республики. В конце 1995 года Доку Завгаев формально вернулся на должность главы чеченского правительства, и были назначены выборы. Но боевики, укрывшиеся в горах, продолжали нападать на федеральные войска и их сторонников, похищения и убийства стали нормой жизни, а разоружения не произошло. Гибель Дудаева в апреле 1996 года практически не повлияла на все усиливавшееся желание населения России найти выход из ситуации. Предстоящие летом 1996 года президентские выборы (см. главу 14) требовали решения этой насущной проблемы.

Если и можно найти что-то утешительное в чеченском фиаско, так только то, что Ельцин не использовал войну как повод, чтобы задушить политические свободы в России. В «Президентском марафоне» он пишет: «Если бы в те дни — а дни были очень острые… мы пошли на чрезвычайные меры, на ограничения свободы слова, раскол [между государством и обществом] был бы неминуем»[1075]. И это не пустые слова. В одну из нижних точек за время своего правления, пытаясь сохранить целостность России с помощью совершенно неподходящих для этого инструментов, Ельцин вполне мог бы ограничить демократические свободы во имя защиты государства, но предпочел этого не делать.