Сибирский ковчег Менделеевых - Вячеслав Юрьевич Софронов

соломенной шляпе, с его быстрыми движениями, энергичным голосом, хлопотами по полевому хозяйству, увлечением в каждом деле, и всегдашней лаской и добротой к нам детям и особенно ко мне. Мне, при моей тогдашней некоторой начитанности – я увлекалась тогда Майн-Ридом и Купером – он казался похожим на американского плантатора, не на янки, янки я считала хитрыми и жадными, а именно он походил на плантатора – тонера в каких-нибудь Пампасах или Сильвасах.

Я знала, что Дмитрий Иванович ученый и профессор, и что он химик. Но это мне тогда не казалось ни интересным, ни важным. А было важно и интересно, что Дмитрий Иванович так любил поля, лес, луга. Первые годы, как Дмитрий Иванович купил себе именье, он очень увлекался своими сельскохозяйственными опытами. Для этих опытов у него и был еще второй приказчик. У него было отделено так называемое опытное поле с пробами различных удобрений, и Дмитрий Иванович на своем гнедом жеребце часто ездил осматривать это поле. При этом иногда бывало, что я, маленькая ростом и худенькая, но бойкая, оказывалась, по приглашению дяденьки, сидящей с ним вместе верхом на лошади, впереди его казацкого седла. И счастью, и гордости моей не было конца.

Опыты Дмитрия Ивановича дали блестящий результат. Урожай получился такой, что крестьяне поражались. Их поля дали сам четыре, сам пять, а у него было сам десять, сам двенадцать.

Хорошо помню, как раз во двор к Дмитрию Ивановичу пришли несколько мужиков по какому-то делу, и кончив его, спросили его:

– Скажи-кася ты, Дмитрий Иваныч, хлеб-то у тебя как родился хорошо за Аржаным прудом… Талан это у тебя, али счастье?

Я стояла тут же и видела, как весело и ясно сверкнули синие глаза Дмитрия Ивановича, он хитро усмехнулся и сказал:

– Конечно, братцы, талан.

С мужиками Дмитрий Иванович любил иногда поговорить на «о» и простонародной манерой, что очень шло к его русскому лицу.

Потом за обедом он, смеясь, рассказал это большим, и прибавил:

– Зачем же я скажу, что это только мое счастье. В талане заслуги больше.

За обедом Дмитрий Иванович не любил, чтобы мы дети болтали и совались в разговор, и часто повторял нам:

– Когда я ем, я глух и нем.

Класть на стол локти он тоже не позволял нам, и мы его побаивались и слушались.

Он говорил не раз при мне:

– Надо тогда только делать замечания, когда уверен, что тебя послушают, а то скажешь: «Молчи!» А не замолчат, и выйдет глупо…

Впоследствии я помню Дмитрия Ивановича почти всегда сидящим в его кабинете, занятым и серьезным, как летом в деревне, так и зимой в так называвшейся лаборатории в его казенной университетской квартире, где теперь шинельная студентов. Но это первое лето, как я знала Дмитрия Ивановича, он еще часто бывал весел и разговорчив. Больше читали с ним вместе вслух по вечерам, кажется Тургенева, и разговаривали, а днем мы, дети, часто сопровождали его и торчали там, где, бывал он по своим хозяйственным делам.

Вот он с старшим моим братом у дождемера, поставленного в огороде, рядом с громадным ртутным барометром. Я тут же, и поражаюсь, как это ученые придумали узнавать, как смерить, насколько дождя выпало на землю.

Вот я гуляю с Дмитрием Ивановичем за парком по оврагам, называемыми Стрелицами, потому что поля между ними идут как бы стрелами. У первой Стрелицы стоит теперь новый, выстроенный Дмитрием Ивановичем дом. Я рву цветы, а он говорить мне их названия.

Он сорвал сам один красивый цветок с липким стеблем и мелкими малиновыми цветочками, и говорит:

– Это дрема. Вот, не будешь спать, сорви, и положи под подушку, уснешь. И я не знаю, шутит он, или это правда.

С нами красивый желтоватой масти дог, Бисмарк, Бишка, которого Дмитрий Иванович очень любил, за то, что он был умный пес, а я за то, что он так смешно улыбался, морщив в бок свою верхнюю губу.

Иногда Дмитрий Иванович в хорошую погоду любил ездить надолго в лес со всей семьей: с женой, с сыном, няней и нами, детьми. Мы усаживались в телеге и в двухколесной таратайке и с чайниками, чаем и провизией уезжали с утра в лес.

Сына и жену Дмитрий Иванович скоро отправлял домой, а со мной и с младшим братом оставался в лесу до вечера. Мы раскладывали костер, варили чай. Дмитрий Иванович посылал нас за грибами, пек их в углях и ел. Ели и мы, и нам казалось это необыкновенно вкусным.

Дмитрий Иванович, сидя у костра, читал что-то в принесенных им книгах, что-то записывал и как будто вычислял. А я смотрела на него и думала: И охота дяде Мите заниматься, искал бы лучше грибы!

К вечеру нам привозили обед, и потом мы с сожалением ехали домой.

Когда стала поспевать земляника, мы забрались раз на луг на Стрелицах, где по оврагам была густая, высокая трава, напали на крупную спелую ягоду, наелись сами и набрали ягод для больших, и вернувшись домой с гордостью подали крупные ягоды Дмитрию Ивановичу. Мы думали, что нас похвалят за усердие, а нам от него попало за то, что мы помяли траву, собирая ягоды на лугах. Тут только я поняла, как все серьезно в сельском хозяйстве.

Поспела рожь. Ее сжали и снопы поставили в суслоны. По утрам, с суслонов снимали верхние снопы, чтобы зерно скорее сохло на солнце, а к вечеру надевали их снова, спасая зерно от росы.

Раз во время обеда пошел сильный дождь. Дмитрий Иванович увидел это в окно и вдруг оживленно крикнул нам: «Дети! Бежим закрывать суслоны. Рожь намочит!»

Мы все вскочили, бросились через парк в поле и с хохотом и криками принялись перебегать по большому полю от суслона к суслону и закрывать их снопами. Дмитрий Иванович руководил нами и бегал, также как и мы, быстро и весело. Бегал он, немного нагнувшись вперед и размахивая согнутыми в локтях руками. Как сейчас вижу его красивое оживленное лицо, намокшую шляпу и куртку и веселые движения.

По утрам старший брат и сестра учили нас по-русски и по-французски. Я что-то запуталась с переводом, и сестра долго держала меня за уроком. Дмитрий Иванович проходил через гостиную, где мы учились и вскользь бросил сестре:

– Ну, что ты ее моришь над книгой, Анюта? Пусти ты ее гулять, успеет.

Я сейчас же убежала, но почти сорок лет помню, как добр он был к детской душе.

Настала пора молотьбы. Дмитрий Иванович купил