Перемирие - Лилия Баимбетова

Боги, боги! Что со мною? Его голос, его кожа, сухая и теплая, его мягкие, словно пух, волосы — а ведь обычно волосы у каргов жесткие. Все это было слишком реально, чтобы оказаться обычным сном.

Чью же грезу я вижу — занда или свою? Он ли тоскует о своей Лорель, или это я тоскую — неизвестно о чем?

Странное, исподволь подтачивающее душу чувство — так вода точит прибрежные скалы — мучило меня. Мне чудилось: я обрела то, что искала всю жизнь, и тотчас потеряла. А ведь я и не понимала до сих пор, что чего-то мне не хватает.

Оказалось, не хватает. Чего — возможности на кого-то опереться? Осознания, что мой избранник несоизмеримо выше меня во всем? Его превосходства?

А мне-то всегда казалось, что я хочу быть с партнером на равных. "Плохо казалось", — как говорил мой покойный муж. Плохо себя знаю, а ведь странствие по дорогам духа начинается с лабиринта собственной души. Звучит красиво, а на деле — тяжело и больно распутывать клубок собственного «я».

Одно хорошо — моих плохоньких возможностей хватает все же на такие грезы.

И греза моя размышляет о судьбе.

"А ведь Вороны до сих ищут твое пророчество, стремясь подчиниться судьбе".

— Не мое.

Что?

— Не мое пророчество.

Я растерялась. Что же они ищут? Ведь ищут же!

— Себя. Себя, Эсса. Все мы ищем только одного…. Что до пророчества, то я никогда не был любителем записывать свои бредовые видения. Даже моей жизни не хватило бы на то, чтобы записать всю эту чушь.

Я услышала, как он смеется — издалека, словно сквозь вату.

— Однажды ко мне пришел молодой Ворон, — продолжал он, — Ему долго снился один и тот же сон. Он видел приоткрытую дверь, освещенную солнцем лестницу и высокие окна, за которыми были горы без конца и края. Он пришел ко мне и спросил, есть ли мир, состоящий из одних только гор?…

По мою душу пришла очередная тайна. Ее прикосновение было словно цветочный лепесток — прохладное, нежное, бархатистое. Я давно этой тайны домогалась, а теперь она вдруг стала мне безразлична.

Впрочем, этот лепесток уже упал в мои ладони, значит, будет время рассмотреть его и даже аромат различить.

Сейчас ни одна тайна в мире не интересовала меня, вот что.

— Он искал твою крепость, Эсса. Эти сны слишком разжигали его любопытство.

Любопытство! Я стиснула зубы. А впрочем — Вороны из одного только любопытства и состоят.

Да и Охотники…. А я сама?

— Его поиски, твои поиски — это было всего лишь возможностью….

"Возможностью — чего?".

— Написать книгу Занда.

"Нет!" — подумала я в веселом изумлении. Нет! Только не это!

И тут я услышала женский голос, звавший какого-то Ильда.

Ворон обернулся, будто это имя могло принадлежать ему. И пошел прочь от окна…

От меня.

Я проснулась со слезами на глазах. Все вокруг спали. Тихая была ночь, безлунная. Я встала, осторожно пробралась между спящими и, спустившись с осыпающегося глинистого обрыва, вышла к ручью. Там, под защитой прибрежных кустов, я разревелась. Его руки, его лицо, его дыхание!

Этого больше нет, это все осталось только наваждением!

Журчала вода по кмням. Ветер путался в темной, почти невидимой листве.

Мы часто повторяем, что смерти нет. И лишь тогда я поняла, как дело обстоит в действительности. Не раньше, когда я потеряла своего тцаля, а именно тогда я поняла, что смерть есть. Она есть для тех, кто остается жить.

Умерший продолжает идти своей дорогой, для него смерть — это всего лишь продолжение пути. А вот оставшиеся теряют его навсегда. Вот что такое смерть — на самом-то деле.

Умерших не вернуть, не дотронуться до истаявшего в прах тела, не вдохнуть дыхания из мертвых уст. На смерти все кончается.

А нам… что делать нам?

Я плакала и зажимала рот руками.

Ужасно глупо, но я не могла унять рыданий. Без горечи, без жалобы, абсолютно на пустом месте я плакала и не могла успокоиться.

Впрочем, каждый из умерших имеет право быть оплаканным. Тем более тот, кого Лорель Дарринг звала Ильдом.

Ах, это имя!

Оно в один миг выдало мне самую главную тайну их семейной жизни: Лорель не знала, кто он такой. Он солгал ей. Она считала его человеком.

Конечно, ей в любом случае пришлось его как-то называть, ведь они жили среди людей. Но «Ильд» — для северян такое же бессмысленное сочетание звуков, как и мое «Эсса» для южан. Эсса, Ольса, Ольга — это все чисто северное, южнее графства Орд такую белиберду за имена не считают.

А вот Ильд — это горстское имя, даже в Южном Уделе оно почти не встречается. Если бы они искали ему имя только для того, чтобы успокоить окружающих, выбрали бы что-то более обыденное. Да из-за одного только имени в нем могли подозревать нильфьего шпиона!

Наверное, оно просто спросила, как его зовут. Что ему было сказать, что он знал о Севере — да и вообще о людях? Он ляпнул первое, что пришло ему в голову. С горстами-то он худо-бедно сталкивался, как и любой из Воронов.

Утрело. Темнота теряла свою серьезность, становилась прозрачной. Сделались видны уже кусты на том берегу ручья.

Я, наконец, успокоилась. Поплескала в лицо ледяной водой. Чувствовала я себя полностью опустошенной.

Впрочем, так всегда бывает после долгих слез. Поплакала я от души, что и говорить.

Из-за кустов вывалился кейст. Сырая галька зашуршала под его ногами.

— Ты чего здесь сидишь?

— Не спалось.

Я поднялась, отряхнула колени.

Над водой стелилась прозрачная, едва заметная дымка утреннего тумана. Птицы не пели. На востоке появилась робкая полоска рассвета.

Кейст пристально смотрел на меня.

Я отвела взгляд, сунула руки в карманы и пошла прочь. Долго бродила по мокрым от росы зарослям, пока окончательно не пришла в себя.

И когда я вернулась к своим ребятам, душа моя пребывала в равновесии.

В нешироком коридоре царили полумрак и прохлада. Высоко-высоко был расписной потолок, и узор его был почти не различим в сумраке. По одной стене тянулись полукруглые двери из черного морского дуба, в другой стене были окна, высокие и узкие, выложенные цветным стеклом. Солнце играло в стекле, становясь то золотым, то алым, а то и вовсе синим; цветные тени ложились в коридоре, не разгоняя сумрак. Прислонившись к простенку между окнами, я стояла, обхватив себя руками, и смотрела по сторонам, ожидая, когда меня позовут. Я, в общем-то, ни о чем не думала. Мною владело странное опустошение. Эта глава моей жизни закончилась — навсегда. И наверное, мне следовало ее оплакивать — или хотя бы преисполниться сожалений. Но сожаления как-то не шли в мою бедную пустую головушку.

Слишком много событий свалилось на меня, привыкшую к однообразному существованию Охотника. А бороться с обстоятельствами я не умела, в моем расписании жизненных уроков такой дисциплины вообще никогда не было. И что же мне оставалось делать? Руки отустить и позволить обстоятельствам волочь меня туда, куда им вздумается. Впрочем, в этом от века и состояла особая охотничья-воронья мудрость.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});