Перемирие - Лилия Баимбетова

— Он напророчил тебе беды? — спросил дарсай.

— Не мне. Моим потомкам.

— Все равно плохо.

— Я не хотела его убивать.

— Может, он хотел умереть от твоей руки? Он, наверняка, знал, кто ты, и зачем тебя послали.

— Ты знал его?

— Да.

— А про него?

— О чем ты?

— Он… — я замолчала на минуту, собираясь с духом, — Он сказал, что я похожа на Лорель Дарринг. Он сказал так, будто знал ее…

— Он жил очень долго.

— Неужели он действительно знал ее? — сказала я почти про себя, хотя и не сомневалась в том, что это действительно так. "Она была нежной. И слабой…". Боги, за шесть веков до моего рождения один Ворон уже любил женщину из рода Даррингов. До чего это все нелепо. Шесть веков. Та, на которую я так похожа. И Ворон, ставший зандом. Какой идиотизм.

Мы замолчали надолго. Прямо в зените было голубое небо с прозрачными разводами белых облаков, а вокруг клубились серые тучи, и только изредка мелькали ослепительно белые клубы или в разрывах выглядывало голубое небо.

Ветер был холодный, лес вдалеке шумел под его порывами, а здесь, вблизи, громче всего был шум густой болотной травы. Все остальные травы, хоть и не пожелтели и не высохли, а все же утратили свою летнюю яркость, и только эти болотные заросли, высокие и сочные, блистали яркой светлой зеленью. Под ветром заросли эти шумели громче далеких деревьев, и каждый раз, когда налетал ветер, я поднимала голову: звук был такой, будто кто-то шел по траве.

Все клонилось под ветром. Повытоптанный, потерявший свою гордую высоту, примятый спорыш кланялся и трепетал. Шелестели купы болотной травы. Шумели на ветру широкие листья калины, ветви которой слишком жесткие, ветру их не склонить. Колыхались гибкие ветви черемухи. Шум переходил — то в отдалении, трепетанием множества листьев, то вблизи, где он распадался на отдельные голоса. Иногда шум затихал, и только глазом было видно отдельное колыхание — то лебеда, возвышающаяся над примятым спорышем, то дальние верхушки деревьев. А то просто перед лицом проносилось холодное дыхание. Шумит и шумит, неумолчный. Шумит и шумит.

— Что ты собираешься теперь делать? — спросил Ворон.

Я молчала.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ты слышишь?

— Я не могу.

Он вздохнул — тихо, почти неслышно. Погляди мое плечо. Мне было зябко на холодном ветру, а, может, ветер здесь был и ни при чем.

— Я не уйду без тебя.

— Я…. Послушай, через месяц я буду в Кукушкиной крепости. Ты помнишь, где она?

Он взял меня за подбородок.

— Что ты собираешься делать?

— Пойти на Совет хэррингов, — сказала я, — И сообщить им о моей отставке.

Он усмехнулся, встал.

Ветер всшелестнул кусты. Ворон оглянулся, метнулся в сторону и исчез в зарослях.

Немного погодя кейст поднялся с песка, и лениво потягиваясь и отряхая рубашку от песка, подошел ко мне и сел рядом, скрестив ноги. Изжеванная травинка все еще торчала из его рта.

— Это он и есть? — спросил кейст.

— Да.

— Силен, — пробормотал он, выплевывая травинку, — Да и ты хороша, — добавил он, вставая, — Шею мне подставить! Надо же! Далеко пойдешь, тцаль. Неужели ты даже не боялась?

— Нет.

— Ну-ну! далеко пойдешь, я же говорю.

Глава 17 Возможности

Мне снился сон. Златовласая женщина в просторном сером платье сидела за письменным столом и просматривала бумаги. Горели свечи в начищенных до блеска бронзовых подсвечниках.

Сны — очень странная, зыбкая материя. Я, видно, начала просыпаться, коль так отчетливо запомнила этот момент. Во мне осталось лишь смутное ощещение, что многое мне снилось и до этого. Я знала, что златовласая женщина обеспокоена и сердита, что она пытается выговорить свое раздражение, а собеседник ее отшучивается.

Тот, с кем она говорила, расхаживал по комнате. И простенькое платье женщины, и его одеяние — широкая серая рубаха и такие же штаны — явно свидетельствовали о том, что действие происходило во внутренних покоях. Мне пришлось наблюдать за семейной сценой.

И я знала — ведь во снах всегда все знаешь — за чьей.

Лорель и ее Ворон.

А ведь если подумать, они странной были парой. Не оттого, что он был нелюдем, а она человеком. Нет, просто они заведомо были очень разными. Врачевательница, она ориентирована была на внешний мир. У человека жн, управляющего целой крепостью, тем более не остается потребности даже думать о нематериальном. И как же она жила с Вороном?

Как он жил с ней?

Провидец, он наверняка читал ее, словно раскрытую книгу, — и что он видел?

Или просто любви все равно? Ведь он любил ее. Боги, она умерла столетия назад, и все это время он помнил ее — и умер с ее именем. И он поддержавал ее, пока она была жива, поддерживал во всем, хотя вряд ли его самого хоть немного волновали проблемы Птичьей обороны.

Свет в комнате погас, Лорель исчезла.

Ворон отошел к окну. Я видела, как отражается в стекле его покрытое болезнеными пятнами лицо.

А потом вдруг оказалось, что он глядит мне прямо в глаза.

— Нехорошо подсматривать, Эсса.

"Я ведь не специально". — подумала я в доверчивом изумлении.

— Нехорошо подсматривать за чужими грезами.

Я просыпалась. Я слышала уже всхрапывание лошадей, журчание ручья, шелест ветра в ночной листве. Еще миг, и мое мучительное видение исчезло бы без следа.

Но Ворон протянул руку и коснулся моей щеки.

И оно было так реально — это прикосновение!

— Не плачь, Эсса….

Я удивилась и поняла, что действительно плачу, я чувствовала, как прохладные капли катятся из глаз. Я спала, но плакала — наяву.

— Нет причин для слез, — сказал мне глубокий его голос, — Я знаю, о чем ты горюешь. Ты боишься, что судьба поймала тебя. Не возражай мне. Поверь, судьбе не получить таких, как мы. Моя Лорель была пленницей судьбы, это правда. Но ты, Эсса, судьбе никогда не достанешься, пусть даже выглядеть все будет именно так. Ты вернешься в свою крепость. Ты возглавишь Птичью оборону и спасешь северные земли, как это сделала она. Для Лорель в этом и заключался смысл жизни, а для тебя, Эсса?

Он будто ждал ответа, и я подумала: "Нет. Моя жизнь всегда будет в другом".

— Судьбе не поймать нас. Ни Вороны, и Охотники не в ее власти. Она порой радуется, думает, что заставила нас жить по ее указке. Но все это лишь внешнее. В душе мы свободны.

А сам — касался меня, прижимался лицом к моему лицу, мял плечи мои словно из металла выкованными пальцами….

Боги, боги! Что со мною? Его голос, его кожа, сухая и теплая, его мягкие, словно пух, волосы — а ведь обычно волосы у каргов жесткие. Все это было слишком реально, чтобы оказаться обычным сном.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});