Анка - Василий Дюбин

Юхим успокоил его:

— Если подняться немного вот сюда, мы выйдем на поляну, от которой идет тропа, известная только охотникам, к селению Шабановское. Главный сторожевой пост должен быть на этой поляне. Там надо и пулемет установить. Так что медпункт будет находиться между основными силами отряда и сторожевым постом — под надежной охраной.

— Добре, — согласился Кавун.

— Анна Софроновна, — вызвался услужливый Бирюк, — я помогу вам оборудовать ваше жилище. Эх, картинку сделаем! Настелим фрицевских шинелей, одеял, стены плащами завесим, столик соорудим. Не хуже будет, чем в родном курене.

— Ладно, ладно, помощник, — улыбнулась Анка. — Идем за моими вещами.

Анка и Бирюк ушли.

— Ну, товарищ Цыбуля, — сказал Васильев, — нужно осмотреть окрестности нашего лагеря. Вместе и решим, где будем посты расставлять. Веди нас на поляну.

— Да она рядом, в двух шагах.

— Шо ж, пишлы, подывымось, — сказал Кавун.

XXIX

Фашистские самолеты бомбили железнодорожный узел. Жители с первым сигналом тревоги спустились в глубокие бомбоубежища. И только дежурные, сжимая в руках железные клещи, оставались у подъездов и на крышах домов.

«Юнкерсы», охраняемые «мессершмиттами», делали один заход за другим и падали в пике огромными распластанными птицами, низвергая бомбовой груз на эшелоны.

Взрывы следовали один за другим, земля, содрогаясь, глухо стонала. Разлетались разбитые в щепы вагоны и куски человеческих тел, дымились покореженные рельсы. На запасном пути ярко пылали и оглушительно лопались брюхастые цистерны с горючим. Серая пыль поднималась над всем этим адом, оседая в промежутках между взрывами, а изжелта-черный дым, устремляясь кверху, застилал копотью солнце, пятнал голубое небо.

Госпиталь был переполнен. Неутомимый хирург, начальник госпиталя, работал быстро, уверенно. Рот и нос его закрывала марлевая маска, и только открытые глаза, многое видевшие, горели сдержанным блеском. Умные руки с длинными гибкими пальцами брали подаваемые ассистентами то один, то другой хирургический инструмент. Оперируя, хирург искусно орудовал им, как скрипач-виртуоз своим смычком.

Профессор работал несколько часов подряд. Ампутировал конечности, делал сложные операции брюшной полости, извлекал осколки. В ту минуту, когда профессор оперировал раненного в грудь воина, к нему тихонько приблизилась старшая сестра и сказала вполголоса:

— Виталий Вениаминович, доставили с вокзала еще одного раненого в очень тяжелом состоянии.

— Подежурьте, Иринушка, возле него, я скоро освобожусь, — и профессор подозвал к столу своих помощников: — Посмотрите, друзья мои, маленький осколочек, а что наделал? Пробил грудную клетку и застрял в сердце. Изъять этот осколочек не представляет особого труда. Но попробуйте удалить его — и сердце перестанет биться.

— Виталий Вениаминович, а что же в таком случае делать? — спросил один из помощников.

— Оставить так, как есть. Больной будет жить.

Тяжелораненого сержанта нашли среди обезображенных трупов. Вначале его приняли за убитого. Но когда сносили погибших к братской могиле, санитар заметил, что сержант подает признаки жизни. Носилки осторожно поставили на землю. Сержант судорожно зевнул, прошелестел что-то пересохшими губами и приоткрыл глаза. Его тотчас взяли на машину и отправили в госпиталь.

Раненый лежал на окровавленных носилках в коридоре. В палатах не было ни одного свободного места. Он попросил пить. Ирина сделала из соды и сахара шипучку, поднесла стакан к его запекшимся губам.

— Влей ложкой, сестрица. Голова не подымается.

На фронте сержант был ранен в голову осколком, а во время бомбежки на станции ему раздробило обе руки и ногу. Юноша лежал неподвижно. Ирина напоила его с ложки. Он облизал пересохшие губы, внимательно посмотрел на Ирину, затем перевел потухающий взгляд на ее портрет, висевший в коридоре среди портретов лучших доноров госпиталя, и болезненная улыбка скользнула по его мертвенному иссиня-желтому лицу.

— Чему вы улыбаетесь, дружок? — спросила Ирина, осторожно поправляя на его голове повязку.

— Хорошая…

— Кто?

— Вы, сестрица… Ласковая… За таких… если уж смерть в горло вцепится… и умирать не страшно… Хоть вы и далеко от нас… в тылу… А тоже отдаете Родине силы… нам свою кровь… Тоже героини… — он умолк. Потом заговорил снова:

— Сестрица… в левом кармане гимнастерки… фотокарточка в конверте…

Ирина понимающие кивнула, отстегнула пуговицу, вынула из нагрудного кармана конверт, протершийся на углах, извлекла из него фотокарточку, и невольно залюбовалась миловидным девичьим лицом. Льняные волосы пышно курчавились. На уголке карточки наискосок было выведено ровным неторопливым почерком:

«Самому смелому воину.

Анастасия»

— Моя Настенька… Ребята присудили ее мне.

— Вы лично знакомы?

— Нет… но она мне будто родная… Переписываемся, — сержант устало смежил веки. — Как живая стоит передо мною… Знаете, сестрица, ведь я разведчик… — Он вновь открыл глаза. — Бывало, к немчуре в тылы… все сдаю командиру: документы, орден, медали, а карточку — с собой. …Лежу в кустах… в бурьяне… день, два, три… высматриваю… Так сказать, фиксирую… Взгляну на Настеньку и… легче становится… — Сержант помолчал. — А вот наши артиллеристы… так у некоторых на щитах орудийных… карточки девушек наклеены… Однажды двадцать три немецких танка… на дивизион полезли… А ребята поклялись перед девушками… И не пропустили… Семнадцать танков подбили… а шесть задом-задом… удрали восвояси. Если бы пять пушек… не вышли из строя… и остальным танкам верный капут был бы…

Сержант еще попросил воды. Ирина напоила его. Он умоляюще посмотрел на сестру.

— Вы можете исполнить последнюю просьбу умирающего?

— Почему «умирающего»? Вы будете жить и обязательно встретитесь с вашей Настенькой.

— Не надо, сестрица… обманывать. Знаю, что отхожу… не жилец я больше… Но смерть приму…

— Хорошо, родненький, исполню, — поспешила Ирина заверить его.

— Напишите обо мне Настеньке… Адрес на конверте… внизу. А еще такая просьба: пошлите на фронт… свою фотокарточку… Напишите: «Самому отважному»… Полевая почта направит ваше письмо в какую-нибудь часть… Пошлите, сестрица… И Настеньке! — последнее слово вырвалось у него с хрипом, он умолк, глаза заметно померкли. Сержант прошептал: — И Настеньке… — и перестал дышать.

— Ну-с, Иринушка, — мягким ласковым голосом произнес профессор, торопливо пробегая по коридору, — покажите-ка мне вашего…

Ирина закрыла руками лицо и ничего не ответила. Плечи ее вздрагивали.

Не одну смерть видела Ирина, не один боец умирал у нее на руках, но смерть разведчика особенно острой болью отозвалась в ее груди. Как ни тяжело бывало Ирине, какие горести ни приносила жизнь, она никогда не жаловалась. Чуткая, отзывчивая, девушка с сестринской добротой относилась к окружавшим ее людям, страдавшим от ран, и эту чужую боль носила, как свою, в мужественном и стойком сердце.

Ирина сидела за маленьким столиком в дежурке и перебирала истории болезней. Лицо ее горело, лихорадочно блестели влажные темные глаза, руки слегка дрожали. Она ничего не видела в шелестевших перед нею бумагах, все не могла отвести глаз от счастливой улыбки Настеньки. Фотокарточка незнакомой девушки стояла перед Ириной, прислоненная к чернильному прибору.

«Да, Настенька, счастливая ты. Тебе позавидовать можно. Ты была там, в огне и дыму, среди дорогих и близких нам тружеников фронта. Ты ходила в разведку с ними, помогала им. И ты любима… горячо любима ими…» — дав волю разгоряченному воображению, Ирина перенеслась мыслями к далеким огневым рубежам…

…Вот она идет по дымному полю. Заглядывает в глубокие траншеи, в тесные землянки и видит, как бойцы и командиры читают друг другу письма, разглядывают фотокарточки знакомых и незнакомых девушек. Как они радуются каждой строчке теплого письма, как нежно ласкают взглядом тех, кто с любовью к ним и с верой в победу смотрит на них с фотокарточек.

А вот артиллеристы… Пушки замаскированы. На щитах пушек — фотокарточки жен, сестер, матерей, подруг. От дождей и снега, от ветра и пороховой копоти карточки полиняли, выцвели, но пушкари смотрят на них и обретают новые силы для борьбы с врагом.

…Вот ползут немецкие танки. Артиллеристы клянутся не пропустить ни одного. Пушки, вздрагивая, бьют по врагу. Дымятся подбитые танки с черными крестами. Но из-за пригорка выкатывается новая бронированная волна. Рев пушек становится все яростнее, броня трещит, лопается. Танки не прошли…

Дорогие мои! Как хочется обнять вас всех, всех… исцелить ваши раны, дыханием сердца сдуть с ваших обветренных лиц пороховую копоть…