Что вдруг - Роман Тименчик

О своей любви к Анне Дармолатовой, в 1914 году ставшей женой С.Э. Радлова, Валериан Чудовский (в 1916 году назначенный заведовать отделом изящных искусств Публичной библиотеки в Петербурге) говорил как о роде религиозного поклонения, причем существенную роль в этом культе играли фотографии Радловой68. «Аполлинический» (а не «дионисийный») поклонник Анны Радловой, постоянный автор журнала «Аполлон» (одно время исполнявший и секретарские обязанности), приехавший в Алушту навестить Радловых, предстает в пьесе в ореоле ярко-индивидуальной речевой характеристики, соответствовавшей его программной языковой политике: сохранение памяти о внутренней форме в грецизмах и «стремление для тех иностранных слов, без коих совсем нельзя обойтись, перенимать только основу, проводя все дальнейшие образования уже вполне по-русски. Потому я говорю <…> иамбовый, трагедийный <…>, стараясь провести в русском языке самобытность, заметную в других языках славянских»69. В «Кофейне» Валеранна – Чудовский говорит (оказываясь к тому же автором термина «сказ», подхваченного формалистами):

Твой чуткий сказ влечет меня стихийно.Средь Петрограждан нелегко мне жить.Лишь я один умею гармонийно,Аполлонически любить.

Или:

Без айсфетичного витийстваЗоологийный дам пример:Ваш муж – свинья и изувер.Радулус (врывается с кофейником)Сюда, сюда, о демоны убийства!И в мой кофейник влейте ведра яду.ВалераннаСказал бы «даймоны». Здесь три ошибки кряду.

А на фразу Радулуса «Вот кофею…» как ревнитель языка замечает: «“Ю” не причем, положим».

Титульная героиня подзаголовка, женщина-Савонарола, Белла Капита – художница Анна Михайловна Зельманова (1891–1952), автор портретов не только Ахматовой и Мандельштама, но и других представителей петербургского модернизма (включая и автопортрет70), а в лето 1917 года – портретов Анны Радловой и Паллады Богдановой-Бельской71.

О ней читаем в ахматовских «Листках из дневника»:

Приезжал О.Э. в Царское. Когда он влюблялся, что происходило довольно часто, я несколько раз была его конфиденткой. Первой на моей памяти была Анна Михайловна Зельманова-Чудовская, красавица художница. Она написала его портрет на синем фоне с закинутой головой (1914, на Алексеевской улице)72. Анне Михайловне он стихов не писал, на что сам горько жаловался – еще не умел писать любовные стихи.

Ахматовой вторит Бенедикт Лившиц: «женщина редкой красоты»73. Видимо, самоотвод от статуса эротического поэта был предъявлен и самой А.М. Зельмановой – появившись в Тавриде, Генеральша удивляется:

И даже Тиж Д'Аманд, почтенный Дон Хозе,Стрекочет о любви подобно стрекозе.

Генеральша походя замечает о Валеранне:

Но вас сама спрошу про эту встречу:На что нужны нам бывшие мужья?

(в письмах 1917 года к А.Радловой В. Чудовский называл А.М. Зельманову своим заклятым врагом).

Во втором браке она – жена полковника Бориса Белокопытова (1886–1942), которого поминает монолог Генеральши, единственное место в черноморской импровизации, напоминающее о столичных новостях —

Генеральша (с достоинством)Вы мне мешаете, вы не в еврейской лавке.Весь кабинет министров просит об отставке.Диктатор нужен нам с железною рукой,Супруг мой, генерал, иль кто-нибудь другой.Забыв о родине, вы целый день в раздоре, —

и вводящее в оставшиеся за сценой ежедневные переживания петроградцев, представление о которых дает письмо Сергея Радлова к Ахматовой, написанное в Алуште за две недели до Саломеиных именин:

Никогда еще не жили мы в таком незнании будущего дня. Никогда еще не было так грустно вспоминать о вчерашнем, так страшно гадать о завтрашнем74.

Карнавальный разгул пляжной телесности (Деметрика: «Пленительна совместность обнажений, порочней полуголые тела», Генеральша: «Бесстыжие тела нагих мужей и дев питают медленно мой справедливый гнев», «А вы, столичное утративши обличье, в трико и трусики тела полуодев, и быстро все забыв, чему нас учит школа, мирам вещаете про уравненье пола. Презренно равенство, коль равенство для всех. А ваш фамильенбад похож на свальный грех. Все на виду у всех творите вы бесстыдно!»), в котором Тиж д’Аманду не находилось места (литераторы, посещавшие шесть десятков лет спустя Саломею Андроникову, приводят в своих стихах и прозе припомненные ею обидные реплики на этот счет75), легчайшим отголоском прозвучал в написанном в Алуште в августе стихотворении Мандельштама. Увиденное крупным планом плечо, через которое посмотрела Вера Артуровна Судейкина-Стравинская76, возникло, видимо, отраженным в зеркале «ясновидца плоти»77 – в 1915 году она снялась в экранизации «Войны и мира» в роли Элен Курагиной, славной своими обнаженными мраморными плечами.

«А в это время…» – как писали в титрах немого кинематографа (а также, по слухам, «Какая жаль!»). Оставалось два месяца до 24 октября 1917 года, когда Валериан Чудовский записал в Петрограде: «Господь да спасет Россию! Проклятый город опять охвачен мятежом. Темные улицы полны возбужденной толпой, все ждут великих событий, но событий не видно, – и это особенно страшно, ибо все знают, что то, чего не видно, все же свершается. В четвертый раз уличная чернь посягает на власть; в те разы мы видели вооруженные полчища, мы слышали пальбу, была борьба – на этот раз ничего такого, и это страшно…»78.

Первоначальная редакция – как предисловие в издании: Кофейня разбитых сердец. Коллективная шуточная пьеса при участии О.Э. Мандельштама / Публикация Т. Никольской, Р. Тименчика, А. Меца. Беркли, 1997.

Комментарии

1.

Здесь приведены цитированные С.Н. Андрониковой по памяти строки Тиж д'Аманда «Мне дан желудок…», «Маятник душ – строг…», «Камень в витринах…» (Мандельштам О. Собрание сочинений в двух томах / Под ред. проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Т. 2. 1966. С. 513).

Первоначально С.Н. Андроникова сообщила фрагменты проф. Кларенсу Брауну:

Мне дан желудок, что мне делать с ним,Таким голодным и таким моим?

/дальше верно не его… или, может быть/

Маятник душ – строгКачается глух, прямЕсли б любить мог…

Или

(входит Леонидопуло (педагог) /Слонимский/ и Тиж д'Аманд, с книжкой под мышкой, на лице физическое и нравственное страдание)

Тиж:«Камень» в витринах есть, но есть и в печени камень:Знай, рассосаться, мой друг, трудно обоим камням».

В письме к Г.П. Струве от 14 декабря 1965 г. она писала: «Конечно, Вы можете дать (если сочтете интересным) те строчки о Мандельштаме, что я сообщила Брауну. Есть ли они самого Мандельштама – я не могу ручаться. Мне помнится, что в этой коллективной шуточной пьесе были строчки, придуманные им. Так тогда (летом 17-го года) они, друзья, мне говорили. Из всех участников остался в живых один Жирмунский. Он должен приехать сюда в мае – июне. Можно было бы его спросить. Если он помнит. Я его не видела с того лета. Помнить пустяки по прошествии 48 лет трудно». Ср. ее письмо от 13 марта 1966 г.: «В апреле должен приехать сюда (в Оксфорд) Жирмунский Витя. Он мне близкий и старый друг. Он и Мочульский были два «мальчика», что были постоянно около меня. Лурье, Жирмунский, я – а кто же еще жив?» Список пьесы, по-видимому, не сохранился и погиб, вероятно, «во время пожара в доме в блитце 40-го г. – В сгоревшем шкафу погибли очень ценные для меня вещи, альбом со стихами, картины Альтмана, Лукомского, Добужинского и т. д.» (письмо С.Н.Андрониковой к Г.П. Струве от 29 октября 1965 г.). Ср. письмо от 17 декабря 1965 г.: «Сейчас посылаю Вам стихи Миши Струве. Кроме его акростиха есть два стихотворения Конст. Эрберга (Сюннерберга) и одно – Анны Радловой. Мандельштама у меня стихов никогда не было, а других поэтов – сгорели в блитце» (Гуверовский архив).

2.

Состав авторов определен по памяти В.Ф. Шухаевой. Что касается постановки пьесы, то В.Ф. Шухаевой помнилось, что разыграна была не «Кофейня», а другое коллективное сочинение. Кем и когда был зафиксирован текст «Кофейни», чем вызваны некоторые дефекты текста – В.Ф.Шухаева и Н.В. Султанова в 1970-х объяснить уже не могли. Заметим, что в 1920 г. С.Э. Радлов сообщал в печати: «В августе 1917 года мною был поставлен спектакль в г. Алуште на началах словесной импровизации, в котором одна из участниц, М.Ф. Гвоздева, выступала с акробатическим номером. Свидетели этого спектакля имеются в Петрограде» (Радлов С. Несколько хронологических данных (Письмо в редакцию) // Жизнь искусства. 1920. 20 апреля); Мария Федоровна Гвоздева – сестра В.Ф.Шухаевой. См. ее воспоминания: Гвоздева М. Гвоздевы и Шухаевы / Вступ. ст. и публ. М.Г. Овандер // Наше наследие. 1998. № 45. С. 87–96.