Летящая на пламя - Лаура Кинсейл

— А где доказательства? — Шеридан покачал темноволосой головой. — Мы же постоянно лгали все это время, дорогая. И если мы сейчас все поставим с ног на голову, то потеряем к себе всякое доверие. Тем более что правда в нашем случае больше похожа на вымысел, чем ложь. Фицхью никогда в жизни не поверит в то, что ты — принцесса, и уж наверняка посмеется над тем, что я взялся сопровождать тебя с целью помочь разжечь пожар революции в твоей стране. — На красивых губах Шеридана заиграла усмешка. — Фицхью действительно похож на самодовольного школяра, но он не так глуп, как кажется. Просто ему мешают розовые очки, сквозь которые он смотрит на тебя, иначе он давно бы уже понял, в чем дело. Даже Бакхорс сразу же заметил, что мы лжем.

— Но в конце концов он поверил нам.

— Нет, он так и не поверил, — сказал Шеридан и устремил на Олимпию яростный взгляд. — Просто он понял, что не сумеет выбить из меня правду. Кроме того, я нужен был ему живым. Фицхью я не нужен. Я для него никто, а ведь он здесь, на борту судна, полный хозяин. Не забывайте об этом, мадам. Он — царь и бог. Если в приступе ревности он задумает расправиться со мной, ему никто не посмеет возразить. Вы можете запросто убить меня, принцесса. Засечь плетью. — В его голосе слышалась насмешка. — Ненамеренно, конечно. «Как жаль, — скажет он, — этот несчастный ублюдок выглядел таким крепким. Кто бы мог подумать, что он не выдержит и двух сотен ударов? Ему просто не повезло. Однако этот парень сам виноват, он ведь так долго водил нас за нос».

Олимпия хмуро наблюдала за тем, как Шеридан мечется по тесной каюте, словно в клетке.

— Я не верю, что капитан Фицхью такой, каким ты себе его представляешь. Тем более что я его знаю намного лучше. Я ни разу не видела, чтобы он выходил из себя. Он всегда вел себя очень благожелательно и осмотрительно, как рассудительный и добрый человек.

Шеридан устремил на нее пылающий гневом взгляд.

— В таком случае выходи за него замуж, — зло сказал он, — раз уж он кажется тебе таким образцом совершенства. Ведь сам я злой, эгоистичный и неуравновешенный по натуре и выхожу из себя по меньшей мере два раза в день. — Шеридан отвернулся и засунул руки в карманы. — Кстати, он уже обращался ко мне за подобным разрешением. Надеюсь, он не рухнет в обморок, когда я ему сообщу радостную новость о том, что ты согласна.

Олимпия с грустью и отчаянием во взоре смотрела на него, закутавшись в одеяло и дрожа всем телом.

— Зачем ты все это говоришь? Что произошло?

— Ничего, просто восторжествовала правда жизни, реальность, вновь вступившая в свои права. Я знаю, что ты с ней не в ладах.

Шеридан искоса взглянул на Олимпию, насмешливо вскинув бровь.

Олимпия сидела, обхватив руками колени. Глядя на него сейчас, она вспоминала лицо Шеридана, освещенное огнем очага. Он так терпеливо и старательно вырезал ей расческу из китового уса, когда она сломала свою старую, пытаясь расчесать слипшиеся, спутанные на ветру волосы. Вспомнила она и нежные осторожные прикосновения Шеридана, когда он, видя ее слезы боли и нетерпения, сам принялся расчесывать волосы. Глядя сейчас на его кривую, полную сарказма ухмылку, она подумала о том, что реальность — вещь более запутанная и обескураживающая, чем прядь спутанных волос.

— Ну хорошо, — наконец сказала она, — оставим все как есть.

Она думала, что он ответит сейчас что-нибудь в резком тоне, и приготовилась дать ему отпор. Но Шеридан молчал, прислонившись к перегородке из лакированного дерева, в которой отражался его профиль. Олимпия поправила на себе одеяло.

— Это было всего лишь одним из возможных вариантов развития событий.

Шеридан встал и, подойдя к Олимпии, обнял за плечи. Он долго и пристально смотрел ей в глаза. Его взгляд был непроницаемым и слегка туманным, словно марево над костром.

— Я хочу, чтобы ты верила мне, — сказал он.

— А я и не могу иначе. — Ее голос звучал хрипловато. — Я же люблю тебя.

Тень пробежала по лицу Шеридана. Олимпия так и не поняла, был ли это испуг, шок, ликование или какое-то другое чувство. Шеридан наклонился к ней и, коснувшись лбом ее лба, покачал головой.

— Да, я люблю тебя, — повторила Олимпия.

— Глупая принцесса, я же сказал, что не женюсь на тебе, поскольку не желаю рисковать своей шкурой. Так за что же ты продолжаешь любить такого подлого парня, как я?

Олимпия нахмурилась.

— Ты что, напрашиваешься на комплименты?

— Боже упаси, я не такой дурак. Просто проверяю, стала ли ты за это гремя более разумной, во всяком случае, по отношению ко мне. С радостью констатирую, что ты осталась такой же неразумной, как прежде. — Он встал, покачал головой и направился к двери. Отворив ее, он помедлил на пороге, криво усмехаясь. — Даю слово, что в скором будущем не премину воспользоваться этим.

— Эмирийити! — послышался голос Мустафы в коридоре, и он поскребся в дверь.

Распахнув ее, Олимпия увидела слугу, одетого в белые шаровары и рубаху, с красной феской на голове, в руках он держал свернутые одеяла.

— О моя принцесса, где ты прикажешь мне лечь спать? Шеридан-паша сказал, что я могу располагаться за твоей дверью или в каюте, если ты позволишь.

Олимпия начала было возражать, но слуга, исполняя, по-видимому, приказ своего господина, заявил ей, что ему все же лучше расположиться на ночлег у нее в каюте.

— В каюте? Но это крайне неприлично!

— Ты права, принцесса, сияющая совершенством ума и тела! Я пекусь не о своих удобствах, они для меня — ничто, для меня было бы честью в коридоре у твоего порога. Я с радостью вынес бы все эти ужасные сквозняки и пинки английских матросов в тяжелых ботинках, о прекраснейшая! Я бы терпел побои, синяки, переломы пальцев, если бы только ты благожелательно взглянула на меня…

— Ну хорошо. — Олимпия взяла его за локоть и втащила в каюту. — Но что подумают все остальные!

Мустафа, низко поклонившись, сделал жест, как будто намереваясь приподнять ее подол и поцеловать его.

— Они поймут, что твоя милость не знает границ и что тысячи несчастных преклоняют колени, благодаря тебя за милосердие. Они узнают также, что я, чьим уделом стало прислуживать в гареме великого султана, был полностью обезоружен в свое время и потому защищал твою жизнь ценой собственной жизни.

— Какой вздор! Действительно, Мустафа, ты выражаешься иногда просто возмутительно. А главное, врешь. Мне следовало бы разругаться с тобой в пух и прах за то, что ты наговорил на сэра Шеридана и к тому же украл мои драгоценности в то время, когда я была вне себя от горя, считая его погибшим. Ты просто воспользовался моей растерянностью. — Олимпия нахмурилась и тяжело вздохнула. — Однако я подозреваю, что ты просто не умеешь вести себя иначе, я права? Ты знаешь о совести не больше обезьянки.