Новый Мир ( № 1 2009) - Новый Мир Новый Мир

Антон Очиров. Главное в стихах — это их подлинность. Беседу вел Игорь Котюх. — “Новые облака”. Электронный журнал литературы, искусства и жизни. Выходит в последний день месяца. Тарту, 2008, № 6-9, 30 сентября <http://tvz.org.ee>.

“<...> коммунизм неизбежен, неужели не понятно. Только он — возможно — будет выглядеть совсем не так, как это казалось несчастным людям прошлого века, которые до сих пор при данном слове бледнеют, потому что миллионы убитых задешево превратились в землю, которую мы покупаем. Ты знаешь такую фразу, что — когда-нибудь — частная собственность на землю станет таким же варварством, каким стала частная собственность на человека?”

“Если серьезно, то самой важной книгой, изданной в 2000-х, лично для меня оказался Ян Сатуновский, умерший в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. <...> Эта книжка перевернула мои представления о том, „что такое поэзия”, если говорить кратко. „Поэзия” ведь, точнее, „стихи”, то есть буквы на бумаге в определенном порядке — это всегда конвенция, соглашение о том, что считать „стихами”, а что — нет. Сатуновский каждый раз это „соглашение” переписывает заново, в каждом своем стихотворении — таким образом, что стихотворение оказывается дверью в непосредственную реальность, т. е. Сатуновский — наверное, единственный в русской поэзии последовательный реалист. <...> Я не знаю в русской поэзии 20 века более ни одного настолько свободного и при этом — настолько внятного (ничего лишнего: „все пишут длинные поэмы. Только мы с Севой”), и — при этом — настолько „настоящего” поэта”.

По ту сторону иерархии. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 91.

По просьбе редакции “НЛО” разные умные люди делятся своими соображениями об этическом , эстетическом и политическом в связи с напечатанным тут же стихотворением Елены Фанайловой “Лена и люди”. Среди прочего/прочих Алексей Парщиков говорит: “Прогнозы Славоя Жижека о деформациях в сексуальной сфере, которые могут возникнуть с появлением клонов человека, мне кажутся романтическим следствием будущих перемен (неизвестно, какие „примочки” изобретут клоны и клонируют ли Эрота), а вот заинтересованность милитаристских, а затем и идеологических институций выглядит логичнее. Мне же важно, что подлинными, „настоящими” людьми могут быть объявлены копии, клоны, потому что на коммерческом поле копия побеждает оригинал. <...> Клон, как всякая торговая марка, обязан уверять нас в своей надежности, стабильности, в конце концов — реальности. Клоны будут реальными, „настоящими”, а оригиналы перейдут в статус матричных сущностей, прикладных по отношению к основному потоку клонов. „Я замечаю так много сходных черт с оригиналом, мне кажется, что она смотрит на меня с тем же самым выражением глаз”, — говорит миссис Холл из Витерфорда, Техас, владелица своей „обновленной” любимой лошади. То ли еще будет, но мне кажется, что перспектива этических вопросов уже зависит от коммерческой биологии”.

Валерий Подорога. Ценности империи в представлении русских писателей. Заметки к дискуссии о национальном мифе. — “Политический журнал”, 2008, № 10, 30 сентября.

“Я подчеркиваю здесь важное различие между так называемой актуальной империей и империей виртуальной. На примере той же „Матрицы” и „Внутренней империи” Линча можно видеть, что внутренняя империя состоит из некоторых механизмов, формирующих мифологическое сознание, которые, в свою очередь, имеют сновидческую природу. Ведь само сновидение устроено довольно специфическим образом. Сновидческие структуры, метафорически говоря, сами по себе являются имперскими. В том смысле, что отсутствующий в сновидении субъект присутствует везде. Мы видим сны бессубъектно, но, чтобы видеть сны, нам все же надо быть субъектами самого сновидения. В то же время сновидение эгоцентрично и рассказывает только о нас. Таков же и центр расширяющейся империи — подвижный, текучий, непрерывно изменяющийся, находящийся повсеместно. Важно тем не менее проводить различие между этой внутренней империей, то есть тем, что литература способна переработать в форме имперской саморефлексии, и реальными политическими особенностями государственного механизма, которые мы можем наблюдать с помощью эмпирических исследований. Но для обеих этих моделей империи центральной характеристикой является глобализм, то есть всеохватность процесса”. Текст подготовлен на основе стенограммы выступления В. А. Подороги на коллоквиуме “Национальный миф. Отечественная философия и литература на рубеже эпох”.

Захар Прилепин. “В эстетическом смысле я экстремист”. Беседовала Алена Бондарева. — “Читаем вместе. Навигатор в мире книг”, 2008, октябрь <http://www.mdk-arbat.ru>.

“Если же говорить о ныне живущих современниках, безусловно, на меня повлиял Лимонов самой фактурой своей прозы, абсолютной честностью, открытостью и мускулистостью текста. Но Лимонов писатель европейский, а я — русский и воспитан другой литературой, русской классикой. Мне очень близка эстетически мысль начала 1920-х годов с ее экспрессионизмом, натурализмом, исканиями и внутренней заряженностью временем. Я очень сильно болел и болею Леонидом Леоновым, ранними книгами Всеволода Иванова, Мариенгофа, Артема Веселого и абсолютного гения Шолохова. Также литературой русской эмиграции”.

“Я ничего не имею против писателя-учителя, философа жизни. Слава Богу, что у нас был Солженицын, как бы я ни относился к тому, что он делал. А отношусь я к этому очень плохо, потому что Солженицын стал одним из таранов, которые били в спину государства, которое, в том числе благодаря его усилиям, распалось на 15 кусков, до сих пор кровоточащих. Идеологически он мне чужд абсолютно. Но как фигура противника он вызывает уважение и трепет, примерно такой же, как испытывали декабристы перед Наполеоном”.

Разговоры с Андреем Пермяковым. — “Волга”, Саратов, 2008, № 2 <http://magazines.russ.ru/volga>.

Говорит Леонид Костюков: “Вот в августовском номере „Детей Ра” я прочитал дневниковые записи Евгения Степанова. Степанов очень обаятельный человек, у нас с ним хорошие отношения, но то, что он там пишет, — это дикие вещи. То, что стихи Арутюнова выше стихов Гандлевского, это карикатурное высказывание. Степанов находится в невесомом мире и пытается устроить законы этого мира по каким-то другим законам: по законам бытовой порядочности, или не знаю по каким еще. А литературный мир живет по литературным законам. <...> Литературный мир, к сожалению, существует не по демократическим законам, он существует по законам авторитарным. Формула Мандельштама „Кроме всего прочего есть еще и просто ерунда” является для нас базовой. Есть нечто, что нельзя пускать под прожектор критики, потому что это настолько плохо, что это не поддается критике. Есть некоторые высказывания, с которыми нелепо спорить, надо просто идти мимо”.

Тут же — беседа Андрея Пермякова с Евгением Степановым.

Семен Расторгуев. “Интернет логоцентричен”. Беседу вела Василина Орлова. — “Органон”, 2008, 22 сентября <http://organon.cih.ru>.

“То, что сейчас заполнено веществом, — это, наоборот, пустоты с низкой энергией. Как куски льда в воде: чтобы они появились, необходимо не добавить энергию, а наоборот — извлечь. То, что мы видим, — значительно меньшая и, возможно, даже инверсная часть того, что есть. Упорядоченный мир, полностью объясняемый логически, в котором не возникли бы флуктуации после Большого взрыва, выглядел бы как лист бумаги, равномерно закрашенный одним цветом, а мир, который мы наблюдаем, скорее похож на лист бумаги, заполненный рукописным текстом. И самое интересное, что в Интернете как в зеркале нашей реальности существуют подобные явления. По данным исследований, существует „Глубокая паутина”, количество данных в которой в 500 раз превышает количество информации, доступной с помощью современных поисковых систем. Это страницы без внешних ссылок, страницы, доступные только зарегистрированным пользователям базы данных. А есть еще „Темная паутина” — сети, не связанные с Интернетом или засекреченные”.

См. также созданный Семеном Расторгуевым архитектурный портал http://cih.ru (“Центр Исследования Хаоса”).

Расцвет, но не Бронзовый век. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 35, 2 октября.

Говорит Данила Давыдов: “Поэзия сейчас переживает подлинный расцвет, даже не равный, но превосходящий Золотой и Серебряный века. Кстати, полагаю эти обозначения ложными и вредными — а особенно обозначение современности как века Бронзового. <...> Современная поэзия, как и словесность в целом, есть „многоукладное хозяйство”. Имея общие корни, нынешние поэты очень далеки друг от друга и в эстетических, и в мировоззренческих установках. Требуется определенная широта восприятия — и определенное великодушие, — дабы узреть — и оценить! — лучшие образцы по всему спектру. Таких лиц, увы, мало. И особенно — это уже вторая причина — их мало среди критиков. Беспрецедентная ограниченность 95% пишущих о поэзии, полагающих даже не вкус, а собственную инерционную привычку единственным мерилом, увы, дезориентирует сообщество ценителей поэзии. Эта же проблема, но в еще более тягостной форме, характерна для нашей академической филологии. <...> Ну и, конечно, есть постромантический миф о Великом поэте. Хорошо, пусть он не один, пусть их будет четыре штуки или там шесть. Но не шестьдесят, упаси господь! Мы, видите ли, не способны запомнить столько имен. Мы полагаем, что столько поэтов не бывает. И никакое предъявление контраргументов здесь не работает, потому что аксиоматичен архетип гения. Это, увы, самое страшное, это придется лечить очень, очень долго”.