На службе Отечеству - Александр Алтунин

Как бы в такой сумятице своих не перестрелять! Мы останавливаем роту и готовимся встретить отступающих фашистов огнем, но стрельба постепенно стихает. С восточного и южного склонов доносится приглушенный порывами ветра гул голосов.

- Немцы! Немцы! - послышались тревожные возгласы. Передаю по цепи:

- Стрелять только по моей команде!

Голоса приближаются. Из-за порывов ветра трудно расслышать, на каком языке переговариваются люди. Показалось, что крикнули: "Форвертс!" Хотел уже скомандовать "Огонь!" и вдруг явственно услышал, как кто-то в темноте, видимо споткнувшись, от неожиданности громко ругнулся так, как могут ругаться только коренные русаки. Сердце у меня похолодело: чуть не ударили по своим!..

- Кто идет? - кричу во весь голос.

Никто не отвечает. Потом хорошо знакомый голос командира девятой роты спрашивает:

- А вы кто?

Убедившись, что идут свои, во все легкие радостно ору:

- Свои! Свои! Алтунин! Черти вы полосатые! Чуть не перестреляли вас!

- Жив, дружище! - Командир девятой роты тискает меня в объятиях, приговаривая: - Жив! Жив! А комбат уже похоронку на тебя собирался сочинять.

Я коротко рассказал, как мы карабкались по обледенелым склонам.

- Да-а, трудная выпала вам задача, - сказал лейтенант, сочувственно качая головой, - но и нам, брат, досталось. После Кирпичного завода фашисты озверели: с такой яростью поперли в контратаку на батальон Мартынова, что нам пришлось поспешить ему на помощь. Отбросили мы их к Лысой. И тут началось!.. Засели фашисты в норах от самой подошвы горы до вершины и палят, не жалея патронов. А склоны, сам видел, какие! Вот так, шаг за шагом, и выкуривали фашистов из нор. Лишь к вечеру дело пошло быстрее. Темнота скрыла нас от наблюдателей противника. А тут соседи справа - два батальона семьсот шестнадцатого полка - ворвались на высоту с северо-востока и отвлекли значительные силы противника. И уж совсем переполошились фрицы, когда неожиданно раздалась стрельба в их тылу, на северо-западных скатах. Мы не могли понять, с кем там идет перестрелка, да капитан Николаенко подсказал, что, вероятно, это ты со своей ротой. Так, оказывается, и есть...

А через четверть часа я докладывал командиру батальона, как рота выполнила приказ и с какими потерями. Выслушав, капитан Николаенко, хитро улыбнулся:

- А ты, лейтенант, случайно, не заблудился? Может, потому и оказался в тылу противника?

Зная нрав комбата, я в тон ему ответил:

- Если и заблудился, товарищ комбат, то только согласно вашему приказу.

- Ха-ха-ха! - не выдержал Николаенко. - Молодцы! Так и объяви своей роте: мо-лод-цы!

Я взглянул на часы: около полуночи. На Лысой горе не слышно ни выстрела. Ночную тишину нарушают лишь оклики часовых.

И на горе Митридат и на других высотах, прилегающих к'Лысой горе с юго-запада, затихла перестрелка. Разбитые фашистские частя отступили на Коктебель (Планерское).

Капитан Николаенко объявил, что противник, возможно, попытается ночью отбить гору, поэтому батальоны занимают оборону, развернувшись вдоль восточных, северных и западных скатов. Так как окопы были отрыты фашистами только на скатах, обращенных к Феодосии, каждому бойцу предстояло выдолбить в мерзлой земле хотя бы ячейку для стрельбы стоя. Раздобыв одну саперную лопатку на двоих, мы с политруком поочередно усердно долбим землю. Мы понимаем, что таким образом командование полка надеется согреть бойцов, уберечь от обморожения. Мороз, по нашим сибирским меркам, пустячный: около 12 градусов, лишь под утро ртутный столбик опустился до минус 19. Однако мне, коренному сибиряку, он показался страшнее сорокаградусного. Верно говорят, что на юге холод переносится тяжелее, чем на севере.

Подошел старшина Санькин. Сняв с плеч огромный термос, спросил:

- Товарищ комроты! Разрешите накормить бойцов горячим обедом? Вот их жены, - он показал на мужчин, толпившихся за его единой, - сварили суп, а товарищи помогли принести, да и боеприпасы прихватили.

- Раздавайте быстрее!

При мысли о горячем супе мучительно засосало под ложечкой, а весть о доставленных боеприпасах словно камень с души сняла: рота снова готова к бою.

Горячо благодарю местных жителей за помощь. Они отвечают смущенно:

- Да что там... Мы завсегда готовы... Спасибо вам за освобождение.

- Ради победы над извергами мы, командир, на все готовы, - сказал пожилой простуженный мужчина. Сплюнув и вытерев вислые усы, он заключил: Дай нам оружие и веди в бой!

- В бой вести вас, отец, я не уполномочен, - возразил я. - А вот если раненых поможете доставить в город, еще раз скажу спасибо.

- Все сделаем, не сумлевайтесь...

Прослышав о горячем супе, бойцы побросали лопатки и окружили старшину. Получив свою порцию, они сжимали в ладонях горячий котелок, и, закрыв глаза, блаженно вдыхали душистый пар. Никогда больше не ел я с таким наслаждением простой домашний картофельный суп!

Пообедав, бойцы повеселели и охотно вернулись к работе. Терешин среди имущества, доставшегося от фашистов, обнаружил ломы и большие острые лопаты. Работа пошла быстрее. Задолго до рассвета стрелковые ячейки были готовы. Бойцы, укрывшись в них от ветра, стали засыпать. Командиры по очереди обходили окопы, будили бойцов, заставляли бегать.

На себе испытал, как легко было заснуть вечным сном. Часам к четырем ночи, основательно умаявшись, присел отдохнуть в окопчике. Вскоре почувствовал, что перестаю ощущать мороз: словно потеплело, а затем сковал предательский сон. Очнулся от сильного толчка в плечо.

- Вставай, Александр Терентьевич, - услышал я голос политрука, вставай, не спи.

- А я и не сплю, - бурчу в ответ, но ни ногой, ни рукой двинуть не могу. С большим трудом поднимаюсь и усиленно разминаю суставы, а затем бегаю, чтобы согреться.

- Иди, Александр Терентьевич, в землянку, погрейся, - уговаривает Абраменко, стряхивая с меня толстый слой пушистого снега. - А то "шарики" застынут, как командовать будешь?

Он еще пытается шутить!

- Вот что, Митрофан Васильевич, - решил схитрить и я, - днем у нас не было минуты, чтобы поговорить с бойцами о событиях на фронте, о нашей сегодняшней победе и, наконец, о наших ротных героях. Вы, пожалуйста, воспользуйтесь передышкой и поговорите с каждой очередной сменой: бойцы в теплой землянке охотно вас послушают.

- Да ведь они в первую же секунду, как попадают в тепло, засыпают, возражает Абраменко.

- Ничего, если сообщение интересное, не заснут.

- Попробую, - нерешительно говорит Митрофан Васильевич, направляясь к землянке.

А я выскакиваю из расчищенной от снега ямы и в очередной раз совершаю пробежку, высоко подпрыгивая и стараясь сильнее ударить подошвами о заледеневшую землю. И снова мысли уносят меня в училище. Как хорошо, что нас со всей суворовской суровостью закаляли командиры. С первых дней пребывания в училище мы разучились ходить шагом. На стрельбище, до которого без малого восемь километров, бегом, обратно - тоже, да притом в полном боевом снаряжении и частенько в противогазах. Зимой при сорокаградусном морозе регулярно совершали форсированные марши на лыжах. В зимнем лагере с утра до вечера в поле, даже ночевали в снежных окопах или в шалашах из еловых веток.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});