Восьмая горизонталь - Сергей Стригин

— Сволочь! — зло говорит Семён.

— Почему? — удивляется Дмитрий.

— Раз остался, значит, нравится.

— Козёл! — добавляю я. — Будет возможность, морду начищу.

— А куда ж ему идти? — округляет глаза Дмитрий.

— Куда угодно, но здесь, не оставаться.

— Резонно, — чешет голову собеседник. — Я, точно уйду.

Смотрю на него, сильный мужчина, ни капли лишнего жира, мышцы, словно высушены сухим ветром, змеятся под кожей, вроде, не слишком рельефны, но скручены между собой, как волосяная тетива лука, небольшое усилие, и потенциальная энергия разрядится как конденсатор, и вознесётся в резонансе, сокрушая всё на пути. Недаром Дмитрий, эти годы существовал, лишь, в окружении своей небольшой семьи, отбиваясь от первобытного зверья и нашествия лесных людей. Шанс пройти Полосу препятствия у него больший, чем у других.

Он рассказал о своей жене, по его словам — настоящая амазонка. Говорит, от её имени пахнет морем, звать Мариной. Сыновья, как подросшие волчата, Александр и Евгений.

Люди, Вилена Ждановича, и не пытались сломить их оборону, но подкараулили там, где он их не ждал, накинули сеть и он здесь. Я всё убеждаюсь, выжить в одиночку, никак нельзя, пусть ты, даже "Бэтман", из американских сказок.

— Продолжишь так же жить, на отшибе у всех? — спрашиваю его, но заранее знаю, такие люди, как он, второй раз, на грабли, не наступают.

— В одиночку не выжить, вздыхает он, — в Град Растиславль подамся. Я слышал, Великий князь, хоть и деспот, — меня коробят его слова, — всё же о народе своём печётся.

— И в чём же, он такой деспот? — меня задевают его слова, а Семён ухмыляется, незаметно корчит мне рожи.

— Разгуляться не даёт, всё в жёстких рамках закона, грудью свободно не вздохнёшь, сразу уткнешься в какие-то правила.

— Зато, в своём хуторе, сам себе был законом, — усмехаюсь я.

— Ага, — не замечает подвоха Дмитрий. — А вы, случаем не из Града Растиславля, — он наклоняет голову, смотрит из нависших бровей.

— Мы? Ну… да,

— И как вам Великий князь, Никита Васильевич?

— Мне, нравится! — с большим воодушевлением говорю я, Семён фыркает в рукав.

— Наверное, действительно, не плохой мужчина, раз его подданные о нём хорошо отзываются, — делает глубокомысленный вывод наш собеседник.

— Мужчина действительно не плохой, — смеётся Семён, пихая меня локтем.

— Я хочу попросить вас об одной услуге, — Дмитрий внезапно становится суровым, глаза стекленеют, — вдруг, что со мной случится, возьмите мою семью в Растиславль. Мой дом в излучине реки Альма, на возвышенности, с одной стороны гора, стёсанная как седло, без леса, абсолютно голая — это главный ориентир, с другой стороны, обрывы, склоны из "живых" камней.

— Что-то ты скисаешь, друг мой, сам приведёшь, — я стараюсь возмутиться.

— Почему-то, детство вспоминаю, не к добру, — вздыхает он, я с Семёном, переглянулся.

— Мы отведём их в Град Растиславль, — серьёзно говорю я.

В глазах сильного человека мелькает признательность. Он почему-то уверен, нам под силу преодолеть пыточную Полосу препятствий. Он, как добропорядочная собака, признал в нас волков — опытные люди, всегда в состоянии оценить силу других.

Не спеша, проходит день, лезем в вонючий барак. Мужчины стараются отвлечься от предстоящего испытания, кто как может, кто-то играет в кости, другие, бесцельно склоняются по бараку, часть спит, или делает вид, что спит. Дмитрий, отодрал кусок доски, обстругивает её — хоть какое, но оружие. Правда, если выпустят медведей, они не заметят этой щепки.

Прилёг на необструганные доски, вспоминаю, чему учил Зирд и ругаю себя за то, что был таким плохим учеником. Хотя, если разобраться, сам Зирд, овладевал магией ни одно столетие. Что требовать от меня, земного человека, едва царапнувшего сорокалетний рубеж.

Незаметно подкрались гнусные сумерки, глазом не моргнёшь и — утро. На ум ничего не приходит, прекрасно осознаю, даже, если пройдём Полосу препятствий, увечий не избежать, перспектива не радует.

Семён, по своему обыкновению, тихо мурлычет песенку. На него зло косятся, но замечаний не делают, трудно воспитывать человека, с такими мышцами.

— Сам Росомаха прибудет на "аттракцион", — неожиданно заявляет Дмитрий.

— Какая, росомаха? — приподнимаюсь на локтях, но уже знаю, о ком он говорит. Совсем плохо, этот точно узнает нас.

— Генерал, Виктор Павлович, прозвище у него такое — преданный пёс самого императора Вилена Ждановича, о нём ходят легенды, лишь князь Аскольд, ему ровня.

— Дела, — встаю с нар, Семён перестаёт мучить публику, замолкает.

— Слышали о нём?

— Кое что, — я нервно прохаживаюсь.

— Нам, какое дело, до него, — не понимает нашу реакцию Дмитрий.

— Дела нам до него никакого нет, — соглашаюсь я. — А вот у него, к нам… всё, пора спать, завтра непростой день.

Утро, как обычно, приходит неожиданно, в вонючий барак, врывается свежий ветер, мотылёк, занесённый сквозняком, с грохотом бьёт меня в лоб, прорываются светлые лучики Солнца, оживляют убогое помещение.

Народ нехотя поднимается с запотевших досок, лица хмурые, злые.

— Быстрее, рабы, приводим себя в порядок, и строиться в загоне, — знакомый мужик, со шрамом от уха до шеи, возвышается в проёме, добродушно посмеивается. — Жрать, не советую, если распорите живот, пищей залепите кишки, а это — инфекция.

— Беспокоится гад, — обозлился Семён.

— Гнида, — соглашаюсь я.

Толпясь, выходим из барака, щуримся от яркого света. Полным ходом идут приготовления. Вдоль Полосы препятствия, устанавливают длинные скамейки, на шестах развешивают разноцветные ленточки, доносится запах жареного кабанчика.

Настроение у жителей приподнятое, праздничное. Бабы нажарили семечки, малышня бегает, держа в руках леденцы на палочках, много воинов — все в доспехах, держат мечи и тяжёлые копья, стоят шеренгами вдоль "аттракциона".

Привлекает внимание один человек, он отличается от всех большим горбом на спине и застывшим лицом, словно маска одета на изуродованное лицо, его побаиваются, но не трогают. Он долго смотрит на нас, от его взгляда, мороз проходит по коже, словно и не человек он вовсе. Наконец он уходит, смешивается с толпой, но его взгляд ощущаю, изучающий и холодный.

Прибывают первые гости, публика разнообразная, кто пешком, кто верхом на прирученных лошадях, кто на повозках.

Хмурюсь, наблюдая за прибывающими людьми, для них, это праздник, развлечение, радуются как дети. Невероятно как быстро растеряли сострадание, доброту, разбухла в душах гниль, так потихоньку скатятся до уровня людоедов.

Внезапно слышится барабанный бой, голосят дудки, народ срывается с места, бежит встречать неких высоких гостей.

— Строиться в загоне, — ревут надсмотрщики, свистят плети, нам приходиться поспешно становиться в одну шеренгу.

Стучат копыта, во двор врываются всадники, слуги принимают поводья, помогают спешиться знатным особам. Стёпка, суетится, заламывает шапку, улыбается во весь рот, жестикулирует, как есть — клоун.

Его, узнаю сразу. Он отличается других всадников, одет неприлично просто, видавшая виды, изрядно потёртая кожаная куртка, небрежно накинута на плечи, выцветшие штаны, из грубой ткани, но широкий пояс сверкает золотом и подвешен к нему грозный меч, с блистающими каменьями на рукоятке — это Росомаха, генерал службы безопасности.

Глава 38

Он уверено заходит в загон, и моментально узнаёт меня, но ничего не меняется в его лице, лишь расширяются зрачки.

— Хороших мужчин подобрали, — хвалит он. Стёпка сияет лицом, шапку измял так, что она становится похожа на коровье вымя.

— До обеда проведёте первую часть соревнования, а последними, — не глядя, тычет в нашу сторону, — они пойдут и вот этот, — указывает он на Дмитрия.

— Конечно, десерт подают в конце, хороший выбор, бойцы, что надо! — нахваливает нас Стёпка, гадёныш, буквально приплясывает от усердия.

— Вот и посмотрим, — серьёзно произносит Росомаха.

Отбирают первую партию, выводят из загона. Люди знают, идут на смерть, упираются, но их колют копьями и они бегут.

Провожаю взглядом, на душе горько и пакостно, но не могу им помочь,

надеюсь, придёт время, воздастся мучителям по заслугам. В порошок сотру! Дерьмо есть заставлю! Огнём сожгу!

Семён темнеет лицом, я вскользь касаюсь его мыслей, в них бушует ураган. Семён, вообще, относится гипертрофированно ко всякой несправедливости, а здесь полный беспредел, явное вырождение человеческих душ!

Идёт время, волнами прокатывается восторженный рёв толпы, в нём глохнут крики, погибающих на ужасном маршруте людей.

— Пока, ни один не дошёл, — Дмитрий словно окаменел, нездоровый пот покрывает лицо.

Проходят несколько часов, постепенно, рёв толпы затихает, доносятся отдельные выкрики, публика делится впечатлениями. Звучит балалайка, бабы, весело и задорно исполняют частушки, в воздух взлетают множество воздушных змеев, украшенных цветными лентами, пахнет шашлыком, брагой, квашеной капустой — праздник в разгаре.