Политический порядок в меняющихся обществах - Сэмюэл Хантингтон

Уничтожение прежних элит и их эмиграция могут поощряться революционными лидерами. Цель революции — создание нового однородного сообщества, и принуждение враждебных или не поддающихся ассимиляции элементов к эмиграции есть одно из средств построения такого сообщества. Поэтому то, что консервативным иностранцам часто представляется слабостью революционной системы, в действительности служит ее усилению. Мустафа Кемаль создал сильное государство, ограничив его рамки этническими турками и исключив из него армян, греков и другие группы, игравшие ключевые роли в Османской империи. Коммунистические революционные лидеры особенно хорошо усвоили этот урок. Исход 900 000 беженцев, преимущественно католиков, из Вьетнама в 1954 и 1955 гг., существенно усилил северовьетнамское политическое сообщество и в тоже самое время ввел разрушительный и разделяющий фактор в политическую жизнь Южного Вьетнама. То, что восточногерманское правительство до 1961 г. допускало сравнительно свободную эмиграцию своих граждан в Западную Германию, заложило фундамент более стабильного политического строя в Восточной Германии. Готовность Кастро допустить отъезд значительного числа недовольных кубинцев послужил установлению долгосрочной стабильности его режима. В предреволюционном обществе изгоями являются многие бедные, для которых миграция невозможна. В послереволюционном обществе изгоями становятся немногие зажиточные, от которых легко избавиться путем уничтожения или миграции.

Недовольство некоторых групп более чем уравновешивается новым чувством идентичности, которое приобретают другие, более многочисленные группы и появляющимся в результате новым чувством политической общности и единства. Отчасти это новое чувство общности отражается в акценте на равенстве в формах одежды и обращения: «санкюлотство»[46] и подчеркнутое обращение на «ты» становятся в порядке вещей; всякий становится братом или товарищем. Революции приносят мало свободы, но они — самое эффективное из имеющихся в распоряжении истории средств быстрого утверждения братства, равенства и идентичности. Эта идентичность и чувство общности оправдывают бедность и материальные тяготы. «Благодаря Фиделю, — заявил в 1965 г. один неквалифицированный кубинский рабочий, — теперь у нас настоящее равенство… Пусть даже еды не хватает, я не против, поскольку теперь я часть моей страны. Теперь борьба за выживание Кубы — это моя борьба. Если это коммунизм, я целиком за него»44.

Политическое развитие, как мы утверждали выше, предполагает рождение и институциализацию общественных интересов. Нигде это не проявляется так ярко, как в процессе революции. Общество, существующее перед революцией, — это обычно общество, которому мало свойственно сознание общественного блага. Обычно оно характеризуется упадком и разрушением политических институтов, фрагментацией общественного целого, выдвижением локальных и провинциальных притязаний, преследованием частных целей, преобладанием лояльности семье и другим узким группировкам. Революция разрушает старый общественный порядок с его классами, плюрализмом и ограниченной лояльностью. Рождаются новые, более общие источники морали и легитимности. Они носят национальный, а не местнический, политический, а не социальный, революционный, а не традиционный характер. Лозунги, мистика и, возможно, идеология революции служат источниками новых критериев политической лояльности. Лояльность революции и ее целям, завоевавшим всеобщее признание, приходит на смену лояльности более узким и традиционным социальным группировкам старого общества. Общественный интерес старого строя выродился в множество конфликтующих групповых интересов. Общественный интерес нового строя — это интерес Революции.

Революция, таким образом, связана с моральным обновлением. На смену типичным образцам поведения старого развращенного общества приходят новые образцы, поначалу в высокой степени спартанские и пуританские. В своей негативной фазе революция завершает разрушение уже разрушающихся морального кодекса и системы институтов. В позитивной фазе революция рождает новые, более суровые источники морали, авторитета и дисциплины. Всякий революционный режим устанавливает стандарты общественной морали более высокие, всеохватывающие и жесткие, чем те, что существовали при режиме, на смену которому он пришел. «Протестантская дисциплина» первого крупного революционного движения в западном обществе поразила Европу XVII в.45. Показательно, что с того самого времени слово «дисциплина» повторяется в языке революционеров и в описаниях революций. Национальная дисциплина, пролетарская дисциплина, партийная дисциплина, революционная дисциплина — к ним постоянно взывают в ходе революционного процесса. Если преторианское общество — это общество, в котором недостает авторитета, честности, дисциплины, легитимности и представления об общественном интересе, то революционное общество — это общество, где все это есть, и притом нередко в такой степени, что приобретает характер угнетения. Точно так же, как о пуританах можно с некоторым основанием говорить как о первых большевиках, о большевиках и их сподвижниках XX в. можно говорить как о пуританах позднейшего времени. Всякая революция — это пуританская революция.

Революции происходят там, где политическая активность ограничена и политические институты непрочны. «Народы воздвигают эшафоты, — как писал Жувенель, — не в качестве моральной кары за деспотизм, а в качестве биологической платы за слабость»46. Однако негативная фаза революции связана с разрушением старого общественного строя и остатков старых политических институтов. Это создает вакуум. Общество перестает быть основанием общности. В процессах политического развития и модернизации дифференциация и возрастающая сложность общества постепенно делают общность зависимой от политики. Политические идеологии и политические институты приобретают ключевое значение для обеспечения общности, которая оказывается не результатом развития общества, а его разрушения. Всякая революция усиливает правительство и развивает политический строй. Это форма политического развития, которая делает общество более отсталым, а политику более сложной. Это способ восстановления — насильственный и разрушительный, но и созидательный, обеспечивающий равновесие между социальным и экономическим развитием, с одной стороны, и политическим развитием, с другой.

Революции, как часто отмечалось, заменяют слабые правительства на сильные. Новые правительства являются продуктом как концентрации власти, так и, что еще важнее, расширения границ власти в политической системе. «Истинная историческая функция революций состоит, — по словам Жувенеля, — в том, чтобы обновлять и усиливать Власть»47. Завершение той политической работы, которую выполняет революция, зависит, однако, от создания новых политических структур, посредством которых будут стабилизованы и институциализованы процессы централизации власти и ее распространения. Успешная революция требует создания партийно-политической системы.

Исторически революция приводила либо (а) к восстановлению традиционных структур власти, либо (б) к военной диктатуре и правлению силы, либо же (в) к созданию новых властных структур, отражающих фундаментальные изменения в объеме и распределении власти в политической системе, вызванные революцией. Карл II и Людовик XVIII — это примеры возвращения к власти традиционных правителей и реставрации традиционных структур власти. Кромвель был военным диктатором, который безуспешно пытался отыскать новые основания легитимности. Наполеон был военным диктатором, который безуспешно пытался учредить новую, императорскую династию, черпая основания легитимности из военных успехов, народной поддержки и монархической мистики. В каком-то смысле это была попытка сочетать традиционные и военные источники легитимности. Чан Кайши и Гоминьдан, с другой стороны, пытались сочетать военные и современные источники легитимности. Националистическое правительство было отчасти партийным правлением, отчасти военной диктатурой. Ему, однако, не удалось превратить гоминьдан в институт, способный адаптироваться к меняющимся формам политической активности.

В Мексике, с другой стороны, революция сначала привела к правлению генералов, слегка прикрытому конституционными формами. В 1929 г., однако, сочетание обстоятельств, эгоистических интересов и государственной мудрости Кальеса привело к созданию революционной партии, и система квазилегитимного правления генеральской олигархии была преобразована в институциализованную и легитимную систему власти Институционно-революционной партии (ИРП). Эта конструкция затем послужила механизмом, с помощью которого Карденас расширил базу революции и идентификацию масс с новой политической системой. То, что Кальес создал партию революции, дало возможность Карденасу расширить масштабы революции с помощью партии. Таким образом, если китайские националисты от попыток партийного правления перешли в военной диктатуре, то мексиканская революция эволюционировала в противоположном направлении — от чисто военной диктатуры к чисто партийному правлению.