Василь Быков: Книги и судьба - Зина Гимпелевич

ЗГ: Как! Тот самый Савицкий?!

ВБ: Нет-нет! Его двоюродный брат, довольно приличный человек. Итак, я последовал совету Ахремчика. Сначала я работал в художественных мастерских. Работы там было с гулькин нос, и соответственно денег почти и не было. А художники там у нас дома, как вы знаете, постоянно в поисках денег — выпивающий народ. Короче, картина послевоенной жизни никак не напоминала ту, что мы себе рисовали, когда воевали. Мало-помалу алкоголь стал и моей слабостью — в смысле, появилась зависимость. До Гродно этой проблемы у меня никогда не было, но, знаете, профессиональные и дружеские сходки, настойчивые предложения друзей, знакомых и коллег мало-помалу сделали свое дело, и я, как и все вокруг, стал чувствовать постоянную нужду в выпивке. Помню, часто наши поиски алкоголя начинались прямо с утра. Нет денег? Ерунда! У кого-нибудь да и найдется. Кроме всего прочего, всегда можно было отыскать сердобольную буфетчицу и взять у нее выпивку в кредит, до зарплаты. К концу 1947-го я понял, что нужно что-то срочно менять, а то я уже, как говорится, почти «дошел до ручки». Увидев как-то объявление в одной из местных белорусских газет, что им срочно требуется корректор, я к ним и отправился. Их секретарь, Анна Ильинична Ципина, женщина пожилая, сказала мне заполнить анкету по-белорусски. Потом оказалось, что таким образом она устроила мне экзамен, ведь я сам же ей и сказал, что в Беларуси не жил более семи лет и столько же времени не только не говорил по-белорусски, но и не слышал родного языка. Вот она и решила проверить качество моего письменного языка. Нужно сказать, что белорусский я всегда хорошо знал, и не только потому, что дома говорили только по-белорусски. В школе у нас был необыкновенный учитель, Андрей Демьянович Курченко. Был он инвалидом Первой мировой, хромал; к тому же он был ужасно строг с учениками. Боже упаси прийти к нему в класс без подготовленного урока! Я его гнева боялся как огня и никогда ни в чем ему не перечил. Он знал, что я люблю читать по-белорусски, и часто сам давал мне книги. Но самым главным было его безукоризненное знание белорусского языка, литературы, истории, культуры — и его старание передать все это нам, своим ученикам. Я лично перед ним в неоплатном долгу. Благодаря этому учителю моя корректорская работа спорилась легко. Правда, я недолго ею занимался: довольно скоро меня перевели в редакторы, и я продолжал там работать еще года полтора. Однажды летом, как снег на голову, вдруг сваливается на меня повестка из местного военкомата. Меня призвали на три месяца на военные сборы. Большинство призывников были, как и я, солдатами минувшей войны. Многие настолько устали от той войны, что нехотя, спустя рукава относились к занятиям. Честно говоря, особенного рвения и у меня не было к этой военной переподготовке, однако нужно тоже признать, что я всегда серьезно относился к любой возможности чему-нибудь научиться. Даже мое артиллерийское училище в то тяжелое военное время я закончил отличником. Ну и за эти курсы по переподготовке получил отличные оценки. А осенью, только-только вернулся домой — снова приказ из военкомата: лично и незамедлительно явиться к ним. Едва меня увидели — сразу бумагу в руки, приказ Министра обороны СССР. Меня опять призвали в армию. Всего три дня дали, чтобы закончить все на работе, и на четвертый день я обязан был явиться для прохождения военной службы в военный гарнизон города Слонима. Вот так и начался мой второй круг военной службы.

ЗГ: К тому времени вы все еще были холостяком?

ВБ: Нет, я был уже женат. Мою первую жену звали Надя, Надежда Андреевна, она родом была из тех же мест, что и я. Итак, на четвертый день я прибыл в расположение военной части, около Слонима. Как обычно, не было жилья, нигде нельзя было найти отдельную комнату. Надя оставалась в Гродно, а я снял угол в комнате у одной пожилой женщины. Всю зиму безостановочно шли военные учения. И опять я мерз, мне было холодно всегда и везде: на поле, во время учения, в моем углу у старушки, — чувство стужи как бы постоянно сидело у меня в костях. Иногда я и не раздевался дома. Наконец пришла весна — помню, что в том году к первому мая все вокруг уже цвело.

* * *

Наш разговор опять прервался телефонным звонком; на этот раз звонили из Беларуси и сообщили Василю Владимировичу, что все государственные органы белорусской системы информации (газеты, радио, телевидение) заняты обсуждением криминального дела, в которое якобы вовлечены племянник Быкова и сын Михаила Чигиря (оппонента Лукашенко). У Быкова никогда не было племянника и быть не могло, потому что его сестра почти всю жизнь прожила одиноко, а в семье у брата детей не было. Вся история была выдумана от начала до конца. Как только выяснилось (через независимую прессу), что все это — очередные лукашенковские бредни и наветы, «журналисты» президента сразу «обнародовали» другую ложь. Они обвинили самого писателя в незаконной перевозке и продаже автомобилей и запасных частей в Беларуси. Клеветников не остановил тот факт, что писателя не было в стране уже более трех лет. Быков сказал, что ему очень трудно свыкнуться с фактом постоянного шельмования его имени государственными органами Беларуси и с тем количеством лживой антибыковской пропаганды, что постоянно обрушивается на белорусский народ. Он не принял всерьез мое предположение, что чем невероятнее эти грязные наветы, тем меньше люди будут им верить. Нелегкий опыт подсказывал ему, что белорусы, даже принимая во внимание заведомую ложь лукашенковской пропаганды, как и все люди, которых дезинформируют, будут думать, что в этом что-то есть, что не может быть «дыма без огня»; хотя, как оказалось, в стране, ведомой Лукашенко, все может быть… Вскоре мы вернулись к теме нашего главного разговора.

* * *

ЗГ: Что же произошло после Слонима?

ВБ: Вскоре вышел следующий приказ. Меня сначала направили во Владивосток. Надежда Андреевна поехала со мной. Следующим местом стал север Курильских островов, недалеко от японского острова Хоккайдо. Там тоже было довольно паршиво. Началась корейская война, и нас перевели из военного поселения прямо на берег океана. Нашим заданием было укрепить оборону этого берега. Мы жили на том диком берегу три года, практически все время мы проводили в этих жутких траншеях.

ЗГ: Хоть что-нибудь хорошее произошло там, на Курилах?

ВБ: О да! Мой сын, наш первенец, родился зимой 1952-го. Как только он родился, меня отправили на Сахалин, на курсы повышения квалификации. Там я занимался девять месяцев, а мои бедная жена с малюткой оставались все это время одни, на Курилах… Знаете, сейчас невозможно представить весь ужас той жизни, трудно сказать, что там было хуже: гнилой климат, постоянные пожары, жизнь в траншеях или землетрясения.

* * *

Ирина Михайловна, вторая жена Быкова и его муза, которую он встретил еще в годы, когда она выпускницей университета пришла работать в редакцию «Гродненской правды», вошла в комнату с маленьким радиоприемником в руках[415]. Она только что услышала новый «кусок информации» на белорусской волне. В этот раз сообщалось, что уже сам Быков (а не несуществующий племянник) находится под арестом в связи с делом по продаже подержанных запчастей. Мы посмеялись над очередной «новостью» и продолжили разговор о военной службе Быкова.

* * *

ЗГ: Вы что-нибудь предпринимали, чтобы уйти со службы?

ВБ: Хоть это и было моей самой большой мечтой, единственное, что я мог делать, — это писать рапорты с просьбами об отставке. Вы и представить себе не можете, сколько бумаги я извел на эти бесконечные просьбы! Однажды я даже написал министру обороны, маршалу Малиновскому. Он ведь был также депутатом Верховного Совета всего Дальнего Востока. Я не имел права напрямую, через голову моего начальства, обращаться к Маршалу Советского Союза, ну а депутату, по закону, я вполне мог писать. Чуть ли не сразу после этого письма мне позвонили из штаба дивизии и велели немедленно явиться. Было это в середине зимы. В это время мы были расквартированы в небольшом местечке, окруженном лесом, а до штаба дивизии (он располагался в райцентре) нужно было топать километров пять по лесу. В тот день еще, как на беду, была метель: ветер со снегом дул прямо в лицо и мороз буквально продирал по коже. Я шел сначала лесом, потом по шпалам, и только одна мысль согревала меня: «А вдруг вызывают, чтобы сообщить об отставке?» Но не тут-то было… Как только я доложил о прибытии, посыпались вопросы: «Вы писали Маршалу Советского Союза товарищу Малиновскому?» — «Так точно, товарищ генерал, писал!» — «Ну вот вам и ответ», — говорит мой командир. Письмо было адресовано моему генералу. Маршал приказал ему вызвать старшего лейтенанта Быкова и объяснить ему следующее: «Служба в рядах Красной армии — святой долг каждого гражданина СССР». В конце концов в 1955-м меня заменили каким-то другим бедолагой. Мы вернулись в Беларусь, в небольшой городок Осиповичи, на берегу Березины, около Бобруйска. Там, по обе стороны этой миловидной реки, выстроены уродливые армейские бараки.