Бездна голодных глаз - Генри Олди

Он упал и, не вставая, махнул «хвостом». Я увернулся и снова пошел по кругу.

Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро, и к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было Право, и плевать я на них всех хотел.

Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в лицо.

«Хватит, — одними губами неслышно выдохнул бес. — Кончай…»

Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего, положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку сто лет назад меня обучил один из ланистов, и исполнял я его с тех пор раза два-три, но всегда с неизменным успехом.

Вот и сейчас, когда «хвост» обвил мое туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь подобно волчку. Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть упала на песок, бес покачнулся, и моя «бабочка» легко вошла ему в правый бок — ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил…

Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав тунику, — мою, совсем новую, надо заметить, вчера только стиранную тунику, — хрустнули ребра, и бес стал оседать на арену.

Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился нелепый истерический визг:

— Право! Право!…

Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна и проклинал сегодняшнее невезенье, сподобившее в межсезонье нарваться на свободного гражданина, Реализующего Право.

Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено — неуместный, домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки, — подхватил оружие и кинулся ко мне.

Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона. Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и соседи не то рассказывали, а я не собирался его разубеждать.

Я повернулся и направился за кулисы. Свободный гражданин моментально забыл о травме и зарысил вслед, охая и собираясь треснуть меня по затылку своим антиквариатом. И тут за ним встал мой утренний бес. Ремешок на его ноге лопнул, копыто отлетело в сторону, и, припадая на одну ногу, он казался хромым. Хромым, живым и невредимым.

Каким и был.

Никто и никогда не успевал заметить Момента Иллюзии.

Правым кулаком — кулаком только что отрубленной руки — бес с хрустом разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе моего тесака, сорвавшем аплодисменты зрителей.

Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию, Реализующий дернулся и начал остывать.

Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны. Все они были свободные люди, все они имели Право, и я завидовал им.

Право на смерть. Все — кроме нас. Мы не имели.

Мы — бесы. Бессмертные. Иногда — гладиаторы, иногда — рабы на рудниках.

Низшая каста.

Подонки.

Пыль манежная.

11

…Марцелл сделал шаг назад и сжал ладонями виски, болезненно морщась.

— Ну как? — тихо спросил он глухим, чужим голосом, словно горло его было забито песком призрачной, ушедшей в небытие арены.

Сигурд не ответил. Он все смотрел на свои руки, словно впервые их видел, и судорожно сжатые в кулак пальцы никак не могли расслабиться и стать — ладонью.

— Плохо, — вместо него ответил Солли. — Тошно и противно. Я бы на вашем месте тоже восстал. Только веков на пять-шесть раньше…

Марцелл грустно улыбнулся. Так, наверное, могла бы улыбнуться скала.

Или ребенок.

— Знаешь что, парень, — оставайся-ка лучше на своем месте. И не думай, что оно чище или грязнее чужого…

…А дальше была пещера, костер, и то особенное, ночное состояние после тяжелого дня, когда тепло и спокойствие обволакивает утомленное тело, и хочется говорить, говорить, ни к кому конкретно не обращаясь, говорить — или слушать…

— Хорошо… — еле слышно прошептал Даймон. — Как в сказке… тихо и спокойно…

Марцелл подбросил в огонь кривую раздвоенную ветку, и Ярроу поймал себя на том, что любуется изяществом этого простого жеста. Бес двигался легко и экономно, и даже неподвижность его была сродни неподвижности парящего орла, застывшего в потоке несущей его стихии… Кастор выглядел мощнее: каменные плечи, гранит рук и спины, валуны бедер, но Кастор был внизу, в зале, со многими другими, а Марцелла даже представить нельзя было ушедшим в сталагмиты.

— Что как в сказке? — спросил Марцелл, щурясь от дыма и отворачиваясь.

Даймон расслаблено потянулся, закладывая руки за голову.

— Все это… Ночь, огонь… сидим вот… дым тебе в глаза лезет… Одна сказка закончилась, а другая еще не началась… и до завтра — далеко…

— А что это такое — сказка? — неожиданно спросил Солли. Он лежал в трех шагах от костра, бок, исцарапанный колючками, болел, и очень хотелось сменить облик, но Солли почему-то стеснялся.

— Сейчас, Солли, сейчас объясню…

Марцелл приподнялся и обвел рукой пещеру.

— Вот ты, Солли, — Изменчивый, оборотень, гуляющий из шкуры в шкуру с легкостью воды, принимающей форму сосуда, в который налита; но всегда остающийся самим собой; вот Сигурд Ярроу — Скользящий в сумерках, салар, Девятикратно живущий, уходящий и возвращающийся, чего не может сказать о себе ни один из нас, потому что я никогда не уходил, а вы не способны вернуться… Вот Даймон, Пустотник, Меченый Зверем, темница Большой Твари, способный стать зверее зверя и поэтому умеющий быть человечнее человека; и, наконец, я — обреченный играть с Вечностью в кошки-мышки, каторжник, прикованный к каменному ядру бессмертия, обломок нелепости — бес… Что это — мы все вместе, здесь, в этом вывернутом наизнанку мире?…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});