Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление - Луи Жаколио

Эскимос был тот самый, который принял сани от Густапса и Йорника по их приезде и который рассказал им о приключении с Гуттором. Узнав, что богатыря подняли около палатки, Густапс понял, что Гуттор подглядывал за ее обитателями. Осмотрев ее материю, Густапс нашел даже дырку, проколотую богатырем. Тогда-то он и задумал подставить вместо себя другое лицо, чтобы обмануть обоих норландцев.

Простоватого эскимоса ему без труда удалось уговорить, чтобы он вместо него пошел к герцогу.

— Тебе даже говорить ничего не придется, — убеждал Йорник, — потому что Густапс немой. Тебе только придется, из учтивости, сослаться на жару и попросить у герцога позволения снять капюшон, который перед уходом ты наденешь опять.

Эскимосу подарили за будущую услугу пачку табаку. Он согласился, и все прошло как по-писаному.

Фредерик Бьёрн для поддержания связи со всем персоналом своей экспедиции каждый раз приглашал к своему ужину двух моряков и двух эскимосов. Из последних в этот раз оказалась очередь за Густапсом и Йорником. За столом их места пришлись между Гуттором и Грундвигом. Ужин шел весело. Пили здоровье воскресшего богатыря, пили за успех экспедиции. Все заметили, что Грундвиг в этот вечер был какой-то сонный и едва ворочал языком.

— Слабеет ваш старик! — заметил Пэкингтон на ухо герцогу Норландскому.

— Ведь уж и лет ему много, — так же тихо ответил Фредерик Бьёрн. — А если б вы знали, как много он потрудился в свою жизнь! Другой бы не вынес и десятой доли того, что вынес он.

Друзья разошлись спать довольно поздно.

* * *

На другой день Грундвиг проснулся с головной болью, как от угара, и пошатнулся, когда встал на ноги.

— Господи! Что же это такое со мной! — пробормотал он.

Крутом было все тихо. Гуттор крепко спал, ослабев от вчерашней потери крови.

Старик крикнул, но ему не отозвался никто.

— Непонятно! — произнес он и направился к выходу, но на пороге столкнулся с молодым моряком Эриксоном, выставившим из двери свое добродушное, веселое лицо. За Эриксоном шел эскимосский вождь Рескьявик.

— Ух, как здесь жарко после холода на улице! — вскричал молодой моряк. — Здравствуйте, господин Грундвиг, как ваше здоровье? Как поживает наш друг Гуттор?. Надеюсь, что он теперь долго будет помнить…

Эриксон говорил как-то особенно бойко и развязно. Видимо, ему хотелось оттянуть ту минуту, когда придется отвечать на неизбежные вопросы.

— Где герцог? — круто перебил его Грундвиг. — Где все остальные? Отвечайте, Эриксон!

— Они, вероятно, еще недалеко отъехали, мой добрый Грундвиг, — пролепетал юноша. — Впрочем, это зависит от езды… Могут встретиться препятствия…

Как будто свод пещеры обрушился на старика.

— Они уехали! — вскричал он. — Они нас бросили — и меня, и Гуттора!

Опустившись на рогожу, которой был покрыт пол, старик сел и горько заплакал.

Эриксону сделалось жаль его до глубины души.

— Полноте, что вы! — возразил он. — Где же они вас бросили? Они оставили при вас меня и Рескьявика, и еще одного из наших, но он теперь привязывает собак.

— Собак?.. Что ты путаешь? — спросил Грундвиг.

— Ну да, собак… Нам оставили сани и лучших собак господина Эдмунда. Он непременно желал этого. Он сказал: если уж старику окончательно невтерпеж оставаться здесь, то пусть он нас догоняет.

— О, дитя, дитя!.. Милое, дорогое дитя!..

Гуттор тем временем успел проснуться и расслышал конец разговора.

— Грундвиг! Грундвиг! — позвал он слабым голосом. — Я не знаю, что такое со мной… Точно меня дурманом опоили…

— Да ведь и со мной то же самое! — отвечал старик, вдруг озаренный внезапной мыслью. — Я был вчера так слаб, да и сегодня утром опять… Кто же бы это мог сделать?

— Грундвиг! Грундвиг! — воскликнул Гуттор, привставая на постели. — Помоги мне подняться, надо ехать… Наши господа погибли!..

— Что ты говоришь? — завопил старик, получив как бы электрический удар.

— О, припомни все хорошенько!.. Это они, негодяи, подсыпали нам чего-нибудь… Да опомнись же, сообрази!.. Ах, Боже мой, ты все перезабыл!.. Вспомни говорящего немого!

При этих словах Грундвиг вспомнил всю вчерашнюю сцену, ударил себя по лбу и с ужасным криком повалился без чувств на пол.

Гуттор сделал над собой усилие, чтобы подняться, но почувствовал невыносимую боль и опрокинулся опять навзничь.

Эриксон и Рескьявик бросились к ним обоим.

XIII

Драма в полярных ледниках. — Ледяная стена. — Чудный вид. — Восхождение.

ПРОШЛО ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ С ТЕХ ПОР, КАК экспедиция под начальством Фредерика Бьёрна покинула первую устроенную им станцию на противоположной стороне Гудзонова мыса, и в течение всего этого времени не было ни слуху, ни духу о Грундвиге и Гутторе, оставленных на этом посту с Эриксоном и двумя эскимосами.

После неслыханных трудов и целого ряда благополучно одоленных препятствий наши исследователи достигли наконец знаменитой ледяной стены, почти отвесно поднимающейся на тысячу двести ярдов в вышину и преграждающей, как говорили, всякий доступ к свободной ото льда земле, где на зиму укрываются птицы почти всех северных морей.

Вычисления показывали 89°33′ северной широты; следовательно, до пункта географического полюса было уже не более двенадцати миль. Этот полюс не вполне совпадает с полюсом холода. Путешественники шли вперед, руководствуясь компасом, прямо к северному центру, ежедневно отмечая на карте пройденный путь. Небо было необыкновенно чисто и благодаря Полярной звезде и соседним созвездиям позволило делать наблюдения вполне успешно.

Наши исследователи прибыли почти к самой цели своей экспедиции; они находились накануне своего полного торжества, но встречавшиеся им до сих пор препятствия были ничто в сравнении с тем, которое возникло перед ними в виде ледяного барьера. Вообразите себе, читатель, ледяную кристаллизованную гору без малейших неровностей, почти отвесную, вершина которой как бы подпирает небесный свод. Прозрачность ее так велика, что звезды отражаются в ней, как в самой чистой воде… Путешественники смотрели и дивились: никогда еще перед глазами человека не являлось такое величественное зрелище. Оно превосходило всякое воображение. Звездное синее небо отражалось в кристально прозрачном неподвижном льду; земля отражала величие Божьего мира…

Фредерик опомнился первый.

— О чем ты задумался, Эдмунд? — спросил он брата.

— Сам не знаю, — отвечал тот, возвращаясь к действительности. — Не находишь ли ты, брат, что перед лицом такого величия человек невольно чувствует все свое ничтожество и не только проникается презрением к смерти, но даже жаждет ее, желает растворить свою ничтожную душу в этой неизмеримости?

— А, и ты тоже замечтался, как я? — сказал Фредерик Бьёрн. — Действительно, зрелище бесподобное; но вот вопрос, каким образом перешагнем мы через это препятствие?

— Придется вырубать ступени во льду и лезть при помощи наших лестниц.

— Я думаю так же, но мне кажется, что, прежде чем окончательно решиться на что-нибудь, мы должны посоветоваться с нашими проводниками. Их мнением нельзя пренебрегать: они полгода служили нам так преданно и успешно.

В нескольких шагах поодаль стоял Густапс и, скрестив на груди руки, тоже смотрел на прозрачную ледяную массу. Чудное зрелище подействовало и на него. Под влиянием нахлынувших чувств этот старый бандит, вся жизнь которого была одно сплошное злодейство, на какой-то миг сделался лучше и почти готов был подбежать к братьям Бьёрнам и признаться им:

— Двадцать уж лет я веду беспощадную борьбу с вашей семьей. Во время этого путешествия я сто раз имел возможность зарезать вас и убежать, но я этого не сделал. Перед лицом столь величественной природы забудьте прежнее, скажите слово прощения, и я исчезну навсегда, так что вы никогда обо мне не услышите.

Он уже сделал шаг навстречу братьям, но в ту же минуту ему показалось, что он слышит голос Фредерика: «Нет, никогда не прощу я убийце моего отца и брата! Прочь от меня, гнусный злодей!»

Мнимый Густапс остановился. Он снова сделался свирепым зверем.

Когда он после случая с Гуттором уехал со станции, он решил привести свой преступный замысел в исполнение немедленно. Йорник только и дожидался сигнала. Густапсу стоило лишь сказать: «Нынче ночью», — и кровавое дело совершилось бы.

Но странно! Потому ли, что в нем охладело горячее желание убить своих врагов, или по врожденной причудливости характера, но Густапс этого сигнала не давал и откладывал со дня на день убийство Бьёрнов.

До сих пор его жизнь состояла только из преступлений и разврата — других интересов у него не было. Приняв участие в экспедиции, он увлекся ею и вошел во вкус новой жизни. Когда Йорник приставал к нему с вопросом «Скоро ли?», Густапс отвечал ему: «Еще успеем».