Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Грабители морей. Парии человечества. Питкернское преступление - Луи Жаколио

Друг Фриц словно почувствовал, что его оставляют, и весело прыгал около Эдмунда.

Вообще медведи всех пород очень умны и привязчивы к людям. Это единственные из зверей, способные сделаться вполне ручными и не представлять ни малейшей опасности для своего хозяина, — разумеется, в том лишь случае, если они взяты маленькими.

До сих пор у Эдмунда ни разу не было повода жаловаться на своего медведя, хотя тот и обнаруживал иногда ни на чем не основанную антипатию к некоторым людям. Например, еще на «Дяде Магнусе» был однажды такого рода случай. Грундвиг подозвал друга Фрица и велел ему протанцевать перед эскимосом Йорником. Но медведь, всегда послушный, на этот раз лишь сердито заворчал.

— Что это тебе не нравится бедный Йорник? — засмеялся Грундвиг. — Ну, уж так и быть. Если ты не хочешь показать свое искусство перед ним, то попляши хоть перед господином Густапсом.

Медведь подошел к немому эскимосу, обнюхал его и заворчал еще сердитее.

— Ах, какой ты странный зверь! — сказал Грундвиг. — Ну, чем тебе не нравятся господа эскимосы? Что они тебе сделали? Правда, они неказисты с виду, но ведь и ты не лучше. Они похожи на тебя, как две капли воды.

Эскимосы чувствовали себя очень неловко во время этой сцены и поспешили удалиться с клипера на яхту.

Грундвиг не оставил без внимания антипатию медведя к эскимосам и окончательно утвердился в своем предубеждении против них. Он решил следить за ними в оба глаза, не говоря, однако, об этом никому: он знал, что на его слова все равно не обратят внимания.

И как основательны были его подозрения! Густапс и Йорник уже назначили и ночь для убийства братьев Бьёрнов и Грундвига с Гуттором. Их предположено было заколоть ножом в первую же ночь после отъезда с вновь устроенной станции.

Исполнению этого намерения помешало только случайное обстоятельство.

Норландские матросы, собравшись на совет для избрания лиц, которых предполагалось оставить для охраны станции, остановили свой выбор на Гутторе и Грундвиге и объявили об этом герцогу.

Грундвиг горячо протестовал.

— Мы с Гуттором офицеры, — говорил он, — нами не могут распоряжаться простые матросы. Нашего согласия нужно было спросить.

— Не упорствуй, Грундвиг, — возразил ему Эдмунд. — Поверь, что ты будешь нам тут полезнее. Ведь ты уже стар, ты можешь не вынести путешествия к Северному полюсу. Подумай, как мне будет горько, если с тобой что-нибудь случится. Ведь я теперь смотрю на тебя, как на своего второго отца, после того как умер мой батюшка.

— О, Эдмунд! — вскричал, рыдая, старик. — Зачем вы мне это говорите? Вы довели меня до слез, как малого ребенка. Делайте со мной, что хотите!.. Если вы приказываете — я остаюсь!..

Эдмунд бросился в его объятия.

— Спасибо, спасибо, старый и верный друг! — воскликнул он. — Ну, а ты, Гуттор, согласен остаться? — обратился он с вопросом к богатырю.

— Как скажет Грундвиг, так я и сделаю, — отвечал тот. — Дайте нам с ним посоветоваться.

Пока происходили эти разговоры, поднялась ужасная северная буря. Ехать было опасно, и потому Фредерик Бьёрн отложил отъезд до следующего дня.

Когда об этом узнали эскимосы Пэкингтона, Йорник явился к герцогу и предложил:

— Господин мой, так как вы отложили отъезд, то у нас впереди свободный день. Мне пришла по этому поводу одна мысль, которую я и прошу у вас позволения осуществить.

— Говори.

— Вы видите эти ледники в двух милях отсюда? Они представляют высокую стену, через которую трудно перебраться. Вот я и придумал съездить со своим товарищем и посмотреть, нельзя ли будет эту стену объехать.

— Очень хорошо, мой милый… Вообще я чрезвычайно доволен и тобой, и твоим товарищем. Можешь быть уверен, что я вас обоих щедро награжу за службу.

— Спасибо, господин мой. Вы очень добры.

— Поезжай, куда ты говорил, и осмотри. Возьми мои легкие сани и собак… Ты, разумеется, возьмешь с собой и своего товарища?

— Да, господин мой.

— Прекрасно. Когда вернешься, расскажи мне обо всем подробно.

Несколько минут спустя легкие санки герцога Норландского, запряженные шестью лапландскими собаками, стояли совсем готовые у дверей палатки, в которой жили Густапс и Йорник.

Там их можно было хорошо разглядеть обоих. Йорник был обыкновенный эскимос — с темно-бурой кожей, низким лбом, приплюснутым носом и узкими глазами, но его товарищ… Его товарищ натирал себе в это время лицо медвежьим салом для предохранения от мороза и снял с рук перчатки. Руки у него были белые, той белизны, которой отличается кожа рыжих людей. Лица его разглядеть было нельзя, так как он натирал себе щеки, не снимая с головы капюшона.

— Ну, теперь можно ехать, — объявил Густапс, окончив свой туалет.

— Тише, тише! — предостерег его Йорник. — Разве можно так рисковать.

— Кто же нас может услышать? — возразил с усмешкой «немой» Густапс. — Какой ты, однако, трус!

— Вы вот все не верите мне! — продолжал Йорник. — А между тем за нами постоянно следит тот человек, которого вы называете Гуттором… ну, одним словом, этот богатырь… Я и сейчас не уверен в том, что он не прокрался сюда, в палатку и не подслушивает за нами…

Густапс сделал жест нетерпения: палатка была так тесна, что в ней не мог спрятаться такой великан, как Гуттор.

— Твои глупые опасения просто смешны, — проговорил «немой». — Замолчи, пожалуйста, и поедем.

Йорник не стал больше разговаривать. Оба эскимоса вышли из палатки, сели в сани и с быстротой стрелы понеслись по снежной равнине.

* * *

Едва успели сани отъехать, как из-за палатки поднялась какая-то громадная фигура, лежавшая до того времени на голой мерзлой земле. Этот человек с трудом двигался; все члены его были парализованы от холода. Он сел, но встать на ноги не мог, чувствуя, что замерзает.

То был Гуттор. Он прокрался к палатке бандитов, лег на снег и пролежал там все время, пока злодеи разговаривали. Он слышал весь их разговор. Мало того: большой парусной иглой он проколол в палатке отверстие и, приложившись глазом, имел возможность внимательно разглядеть их.

После долгих усилий он встал наконец на ноги, но не мог ступить ни шагу: холод одолевал богатыря. Он начал кричать, звать на помощь, но страшная буря заглушала его голос.

Палатка бандитов стояла всего шагах в пятнадцати от общего лагеря, но в такую бурю, какая свирепствовала теперь, даже и это расстояние было слишком велико для человеческого голоса.

— О, Боже мой! — стонал несчастный. — Неужели я умру, не дав никому знать об опасности?.. Это ужасно. Я этого не хочу, не хочу, не хочу!..

Он напрягал всю силу своих легких, кричал, звал. Нет, никто его не слышал. Сквозь метель ничего не видно; ветер ревел так, что Гуттор даже сам почти не слышал собственного своего крика.

Несчастный опять присел на снег, не будучи в состоянии стоять. Метель заносила его. Не имея надежды, что его услышат, он даже перестал кричать. Две слезы выкатились из его глаз и замерзли. Он лег на землю, чувствуя, что засыпает, и бессознательно хватаясь за что-то рукой.

В это время дверь станции распахнулась, и раздался чей-то встревоженный голос:

— Гуттор!.. Гуттор!..

Но Гуттор не откликнулся.

XII

Воскресший мертвец. — Отъезд. — Зловещие предчувствия.

— ДОКТОР, ОН УМЕР? — СПРОСИЛИ В ОДИН голос Фредерик и Эдмунд у доктора Леблона, который наклонился над бесчувственным телом богатыря и внимательно его выслушивал. Старый Грундвиг рыдал, стоя на коленях у постели.

Доктор не ответил, продолжая слушать. Фредерик Бьёрн повторил вопрос.

— Боюсь, что да, — отвечал наконец доктор. — Пульс не прощупывается, сердце неподвижно; приставленное к губам зеркало не запотело. Впрочем…

— Что «впрочем»?.. О, ради Бога, не томите нас…

— Еще не вся надежда потеряна. Состояние его очень похоже на смерть, но органы могут функционировать иногда так слабо, что их деятельность остается незаметной. Во всяком случае, времени терять нельзя.

— Говорите скорее, что нужно делать?

— Пока нужно тереть тело снегом, как можно сильнее, а после мы увидим.

Грундвиг быстро вскочил на ноги и выбежал вон. За ним бросились еще человек десять норландцев. Притащив снегу, они начали растирать им богатыря так усердно, что через несколько минут от его тела пошел густой пар.

— Хороший признак!.. Очень хороший!.. — проговорил доктор, потирая руки, и приготовил укрепляющее лекарство для приема внутрь.

— Растирайте, растирайте хорошенько! — говорил он матросам.

Сняв верхнее платье и засучив рукава, доктор и сам стал тереть те части тела Гуттора, пробуждение которых к жизни было особенно важно.

Через несколько минут он достал серебряную трубочку и попробовал вставить ее в рот богатыря, но челюсти были сжаты так крепко, что не было никакой возможности их разжать.