Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв - Честер Хаймз

Блейн улыбнулся.

— Они не уверены в этом. Но главное состоит в том, что никто из ученых не знает всю формулу целиком.

Она разделена на части. Ни один человек не сможет удержать всю эту формулу в голове.

— В таком случае при любых обстоятельствах формула находится в безопасности.

— Не скажите… Наши люди из службы безопасности защищают только важнейшую информацию. Если же мы приставим по человеку к каждому технику «Уолдена», это будет равнозначно учреждению целой полицейской структуры. Вот и был изобретен способ так закрепить формулу, чтобы ни один человек не смог бы ее полностью запомнить. Насчет этого мы абсолютно уверены. И мы считаем, что вы — их орудие.

— Но это невозможно. Я не могу попасть в специальную зону, даже если бы захотела. И даже если бы я это сделала, то не смогла бы разобраться в том, что нужно искать!

— Несмотря на это, их план таков.

— Но я ничем не могу вам помочь. Я только причиню себе вред! Тут какая-то ошибка. Этот Барнхолл… Он… он что-то делает со мной… что-то такое, против чего я не могу защититься.

Блейн отнесся к Элен с симпатией и жалостью. Эти чувства, вероятно, помешали ему осознать, что Элен не сможет довести до конца порученное ей дело. Даже часть его.

— Если бы вы могли точно рассказать мне, что…

— Но я не могу! — закричала она. — Я ничего не знаю!

— Уверен, что личной опасности тут нет, миссис Джустус.

— Дело не в этом. Я ощущаю ужасную вину, что не рассказала ничего мужу. Я…

— Мне кажется, Флетчер поступил неправильно, попросив вас нести на себе целиком такой груз. Но теперь лучше оставить все, как есть.

— Но это еще не все! Я БОЮСЬ Барнхолла. Как я вам говорила, у меня провалы в памяти, я ничего не помню; иначе говоря — у меня такое чувство, что мне придется вспомнить о таких вещах, которые я никогда не делала.

— Может быть, просто сказывается напряжение?

— Возможно. А верно, что мистера Флетчера убили? Я ничего не видела в утренней газете.

— Об этом стало известно в другом месте… У вас имеются какие-нибудь соображения о том, что ему могло понадобиться от Джона Дж. Мэлони? Адвокат Мэлони ведь ваш друг, не так ли?

— Джон Дж. Мэлони! Да какое он имеет к этому отношение?

— Не знаю. В донесениях Флетчера нет упоминания о нем. Я просто пытаюсь собрать все концы воедино. Флетчера застрелили из револьвера с глушителем возле отеля Мэлони. Мы не допрашивали его. Уверен, что он не имеет никакого отношения к смерти Флетчера. Чикагская полиция не сообщила об убийстве — по нашему требованию она не дала этой информации дойти до общественной прессы.

Элен в отчаянии всплеснула руками.

— Это дело становится все безумнее и безумнее!

— Дела такого рода всегда кажутся запутанными до тех пор, пока их не приводят в порядок. Это наша работа — заниматься…

— Но не моя! А я делаю ее!

— Вы хотите сказать, что собираетесь отступить, миссис Джустус?

Элен была близка к тому, чтобы пронзительно выкрикнуть: «Да!» Однако она сдержалась, прикусив нижнюю губу. Затем после продолжительного молчания проговорила:

— Нет. Я начала это, и я это закончу. — Внезапно вырвавшийся у нее смешок был резким и безрадостным. — Никогда не думала, что попаду в ситуацию, в которой придется отбиваться от такого бессовестного бабника, как Кент Фраго, и что это будет самой незначительной из всех моих неприятностей. Но он снова просит меня явиться к нему на квартиру.

— Зачем?

— А вы не догадываетесь?

— Он ничем не выдал, что как-то связан с Дюбуа?

— Он знаком с Дюбуа. Это все, что я могу вам сказать.

Блейн обдумал ее слова.

— Если хотите, можете не идти к нему домой.

— Не хочу, но пойду. Нельзя обрезать концы на этой стадии.

— Я уверен, что вам известно, как высоко мы оцениваем вашу помощь.

— Могу только надеяться, что из этого хоть что-то выйдет, — сказала Элен.

После ухода Блейна Элен сидела, пристально глядя на чашку с кофе. Джон Дж. Мэлони. Какое отношение он имеет к этому кошмару? Она некоторое время бродила по запутанному лабиринту своих мыслей, и постепенно для нее кое-что начало проясняться.

Наверное, «проясняться» было не совсем точным словом. Она начала смутно видеть какие-то вещи, незнакомые, не имеющие смысла; в густом тумане, окутавшем ее мозг, появлялись какие-то чудовища, какие-то неопределенные и бесформенные предметы, словно из сна, который она не могла отчетливо вспомнить. В отчаянии она боролась с собой, пытаясь сосредоточиться.

Конфетти. Это что-то означало. Желтая лента. Тоже что-то значило. И было еще какое-то слово, которое она никак не могла вспомнить, однако знала, что оно было. Конфетти, казалось, всегда напоминало ей о назначенной встрече с доктором Барнхоллом; желание увидеться и поговорить с ним. Всякий раз, когда она слышала это слово, его мягкий, успокаивающий голос всплывал в ее памяти; он руководил ею и говорил, что все будет в полном порядке.

Но ничто из этого никак не взаимосвязывалось. Это напоминало кошмар, где время и расстояния ничего не означают. Если бы она только сумела определить, что за провалы в ее памяти! Они казались такими конкретными — если они существовали на самом деле — и она бы так легко определила их! Если бы однажды у человека появились отрезки времени, за которые он не мог бы отчитаться, то, по крайней мере, он мог бы рассказать, когда они были.

А вот Элен не могла, не хотела этого. Она боялась. Ей казалось, что эти провалы являются частью всего этого дела. Каждый раз, когда она была близка к тому, чтобы определить их, ее мозг инстинктивно отталкивал это желание. Словно ее мозг был ребенком, которому приказали держаться подальше от привлекающего его предмета, и он не осмеливался нарушить приказ.

Все смешалось и сошло с ума.

Но Мэлони! Куда его поставить в этом деле? Она не знала…

Мэлони проснулся отдохнувшим и посвежевшим, но сон не принес успокоения его мыслям. Кто-то намеревался его убить; положение становилось напряженным и нарушало дальнейшие планы. Он сел на кровати, протянул руку к телефону, и когда коридорный ответил, сказал:

— Это Мэлони. Принесите мне газету и немного кофе.

Он оставил дверь незапертой и направился в ванную, где и находился, когда дверь открылась и пришел коридорный. Выйдя из ванной, Мэлони обнаружил на прикроватном столике газету и «контейнер» с кофе. «Уэллс-отель» не является тем местом, где можно было ожидать таких ненужных «излишеств», как кофе в кружечке или в чашке.

Он развернул газету и с волнением узнал об опознании человека, который вышел из проулка. Мэлони удивился. На последней странице было следующее:

ХУЛИГАН ОБНАРУЖЕН МЕРТВЫМ ВСЛЕДСТВИЕ БАНДИТСКОГО УБИЙСТВА

Так что этот парень оказался громилой. Чем дальше Мэлони читал, чем больше узнавал из заметок, тем становился более озабоченным. Когда он отложил газету, то был слишком взволнован, чтобы заниматься кофе.

Труп хорошо известного, но мелкого рэкетира обнаружили среди камней на Джексон Бич. Его опознали как Германа (Зубастого) Спаатца. Скончался он от двух огнестрельных ранений в затылок.

Мэлони задумался над этим. После некоторого размышления он перестал удивляться. Сдуру заключив этот контракт, Зубастый совершил быстрое путешествие по Стиксу, которое неизбежно последовало за контрактом так же, как ночь следует за днем.

А что же сообщают о парне внизу в проулке? Его ведь застрелил Зубастый, застрелил вместо Мэлони. Газета поведала о трупе, найденном на Джексон Бич, и даже не упомянула о трупе человека, застреленного из револьвера внизу у железнодорожного узла? Странно… Даже бессмысленно…

По-прежнему размышляя, Мэлони оделся и спустился в вестибюль. Вестибюль был небольшой. «Уэллс-отель» сдавал нижний этаж под темные мелкие делишки, не одобряемые Синим Крестом[26], поэтому вестибюль представлял собой узкую прихожую, выходящую к лифту с конторкой администратора, расположенной в нише рядом со входом в отель. Там стоял стул, на котором сидел бессменный Гарри. Он был старше, чем вечная надежда, и когда раздавался звонок, требующий обслужить постояльца, Гарри, постанывая и кряхтя, ковылял вниз по улице в кафе, расположенное неподалеку, или в газетный киоск на углу и приносил требуемое. В других случаях он просто сидел.

Он сидел и тогда, когда появился Мэлони. Адвокат спросил:

— Как живешь, Гарри?

Старик поднял водянистые глаза.

— Я принес вам кофе.

— Угу. Оно великолепно. Как дела?

— И вашу газету.

— Разумеется.

— Вы были в ванной.

— О, конечно. — Мэлони просунул двадцатипятицентовик сквозь увядшую пальму, которая напоминала собой шишковатое старческое колено.

— Как дела?

— О’кей.

— Прошлой ночью поблизости не было никаких волнений?