Я начинаю жить (СИ) - Янг Энни

— Нет! — доносятся до меня звуки невообразимой боли самого родного, самого близкого мне человека.

Игорь… мне так жаль. Так жаль. По моим щекам текут горячие, нескончаемые слезы. Пелена медленно застилает мне глаза. Сквозь туманное облако я с трудом могу видеть "раненого" Игоря, раненого в душу. Мне так больно за него. Больно осознавать, что Андрея больше нет. Хоть мы и не были близки, но… черт возьми, я совсем недавно говорила с ним по телефону! Просила о помощи, а значит доверяла! Он вопреки всему незаметно поселился в моем сердце, как ни странно, для него тоже нашелся там уголок.

Есть человек — а вот его нет. Мой разум категорически отказывается это принимать. Как? Ну как так?

Путь в морг оба преодолеваем в каком-то сильнейшем потрясении. В беспамятстве и в безмолвии. Честно говоря, даже не помню, как я запрыгнула к Игорю на заднее сиденье. И всю дорогу он просто тупо смотрел вперед. Поэтому я не уверена, знал ли он, осознавал ли, что в машине он не один…

В морг приехала моя мама. Она, кажется, крепко схватила меня в объятия, но я почему-то этого не чувствую… Это не те объятия, которые мне нужны. Мне нужен ОН. ЕГО РУКИ. Больше ничего. Я так хочу помочь ему, побыть его подушкой для горьких слез, но он даже не смотрит в мою сторону, будто меня нет вовсе. Он сидит на полу в коридоре, уткнувшись в свои ладони. Прячет лицо от беспощадной реальности? Или плачет, надеясь, что ладони облегчат боль? Говорят, ладони способны к исцелению. Но разве свои? Разве для этого не нужен другой человек? Я хочу быть этим человеком. Я.

— Милая, ты вся дрожишь, — говорит мама. — Где твоя куртка? У входа осталась?

— Нет, — чуть слышно произношу я, впервые с тех пор, как узнала о смерти Андрея.

— Тогда где? Скажи, я принесу.

— Она…

— Что, милая? — ласковый голос мамы почему-то меня раздражает.

Вспоминаю, что оставила куртку в машине, в машине Михаила, и шепчу:

— Ее нет.

— Как нет? — недоумевает она. — Ладно, вот возьми мою.

Она накидывает на мои плечи свой пуховик. Однако он не задерживается на мне дольше трех секунд, потому что, пользуясь моментом, я срываюсь к Игорю. До этого меня держала мама, не пускала меня к нему, говорила, что ему нужно побыть одному. Что за чушь? Ему нужна я. Я.

Опускаюсь на корточки, дотрагиваюсь до его руки.

— Игорь, посмотри на меня, — жалобно молю я. — Мне так жаль, — шепчу я, глотая слезы.

— Ты, — выдыхает он, спустив руки. Красные, опухшие, безжизненные глаза смотрят на меня. Ох, Игорь.

— Да, это я, — говорю тихо.

— Ты… — повторяет он с какой-то непонятной мне искрой в глазах. — Это ты, ты во всем виновата.

Внезапные слова звучат как удар под дых. На какое-то время я перестаю дышать.

— Что?

— Убирайся. Убирайся! — кричит Игорь.

А я не могу до конца осознать, что… что он такое говорит?

— Игорь, я не понимаю. — Я медленно встаю и пораженно смотрю на него.

— Чего ты не поняла?! — вскакивает он на ноги и размахивает руками. — Это из-за тебя всё случилось. Посмотри на себя. Алекс, что с тобой стало? Снова пьяна. Ты еле на ногах держишься. Ко всему прочему звонишь Андрею, почему ты мне не позвонила?!

Выслушивать все эти слова от Игоря — значит медленно умирать. Это сейчас и происходит у меня внутри. Каждая клеточка, как догорающая свеча, гаснет одна за другой.

— Игорь, я не могла до тебя дозвониться, — оправдываюсь я, кусая соленые губы. Может, он забыл телефон дома?

— Я не хочу тебя видеть, уходи, — уже спокойно говорит он и отворачивается от меня.

Медленно пячусь назад, пока кто-то не хватает меня сзади и не говорит ласковым маминым голосом:

— Дорогая, ему нужно время. Он сейчас не в себе. Ты должна это понимать…

Что она говорит дальше, я практически не слышу. В ступоре смотрю на её шевелящиеся красные губы. Она успокаивает меня, гладит по голове, заглядывает в мои пустые глаза. Но мне это не нужно.

Он винит меня. Игорь во всем обвиняет меня. А я… я виновата? Если бы Андрей не поехал за мной, был бы сейчас жив, верно?.. Голова кружится от множества царапающих меня изнутри вопросов, на которые сама я не в состоянии ответить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Мам, я виновата, да? — судорожно вцепившись в ее руку, спрашиваю я.

— Нет, конечно, ты не виновата, — теплая, слабая улыбка.

— Тогда почему он так сказал?

— Потому что ему сейчас больно, — мягко объясняет мама, словно маленькой девочке. — Он не хочет ни с кем разговаривать. Игорь ни в коем случае не винит тебя, дорогая.

— Мама, я не глухая, тебе ясно?! Я сама слышала, как он это сказал.

Отмахиваюсь от её рук, намеревающихся в очередной раз приласкать меня, и в сопровождении безжизненной тени, нависшей надо мной, ухожу прочь.

Выбегаю на улицу. Долгое время стою, терзая себя тридцатиградусным морозом и роняя слезы. Горячие капли прожигают тонкий слой снега и оставляют дыры. До самого черного асфальта. Судорожно втягиваю ртом холодный воздух и отмираю, бреду по снегу, не разбирая дороги.

Кровь на руках… Что это значит? А значит это, сердце в муках, Дрожа, в твоей пульсирует ладони; Алые роняет капли на асфальт.

Глава 32. В аду.

31 декабря 2019.

Вторник.

Как считаете, нормально — провести новогодние праздники, лежа в собственной кровати с температурой под сорок? Если вспомнить, чем обернулся для меня прошлый праздник, то пусть лучше так, в лихорадочном бреду. Чтобы забыть душераздирающий ад, случившийся со мной — со всеми — в ту злополучную ночь. Чтобы ничего не чувствовать. Чтобы не болело внутри. Чтобы не горело…

Я сильно заболела после бесцельной прогулки в ту ночь, и уже неделю как валяюсь в постели. Попытки мамы уговорить меня поехать в больницу заканчиваются истеричным взрывом и подушкой, летящей в дверь. И как я умудрялась делать это, находясь в полном бессилии? Не понимаю.

Сегодня мне полегчало, но от этого не легче. Воспоминания как по цепочке возвращаются ко мне и заставляют вновь и вновь прокручивать события недельной давности. Они больно ударяют в сердце, с каждым разом всё с большей силой.

Вечер. В дверях появляется мама. Молча садится на диван, потом очень осторожно дотрагивается до моего плеча, боясь вызвать очередной приступ истерии.

— Алекс, милая, как ты себя чувствуешь?

— Не знаю, — честно отвечаю я.

Внутри пустота какая-то. Затишье перед бурей?

— У тебя появляется румянец на щеках — хороший признак, — замечает она, ласково улыбнувшись.

— Пусть не появляется, я не хочу.

Я слышу ее громкий вздох, ощущаю горечь.

— Какая-то ты… отстраненная. Алекс, нужно возвращаться к жизни.

Никак не реагирую на её слова. Тогда она продолжает:

— Не хочешь узнать, как прошли похороны?

Она была там. Без меня.

— Они были три дня назад, — говорю я безжизненным голосом.

— Да, но мы ведь так и не поговорили об этом.

— Не поговорили, — неосознанно вторю я.

— Да и ты страшно болела, — горько вздыхает она. — Не хочешь узнать, как там Игорь?

— Игорь? — встрепенувшись, переспрашиваю я.

— Да, как он, тебе не интересно?

Приподнимаюсь и сажусь в постели, поправляю растрепанные волосы.

— Он… он спрашивал обо мне?

Мама на миг опускает глаза, но этого достаточно, чтобы понять, что… он не спрашивал обо мне, а значит — не хочет меня видеть. Всё еще. Слезы буйно рвутся наружу, но я запрещаю им течь.

Она поднимает сочувственный взгляд и говорит:

— Алекс, он потерял семью. Андрей был его единственным родным человеком, а теперь… у Игоря никого не осталось.

— У него есть я, — возражаю я.

— Да, ты права. У него есть ты. Но ты должна понимать, что боль от потери близкого человека так просто не проходит. К тому же, как я поняла, сестра Игоря перед смертью поручила Андрея ему, чтоб он позаботился о нем.