ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

В Витебске в это время имелись также и публичные дома, чего ни до, ни после в России я не видел, причем были дома для немцев и русских войск, официально разрешенные, там нередко происходили страшные драки: русские штурмовали дома для немцев. Вечерами по некоторым улицам разгуливали девицы легкого поведения и тоже совершенно открыто зазывали к себе гостей — полиция их не трогала. Кино[театры] были, только фильмы в них шли немецкие, но, правда, с чисто русскими надписями. Посещались они не очень охотно. Было также два русских театра, пользовавшихся большим успехом. Во многих кафе и ресторанах по вечерам устраивались танцы, хотя официально это и не разрешалось. В городе была также тюрьма, подчинявшаяся бургомистру, в которую сажали приговоренных русским судом, имевшимся при городской управе.

Помимо множества немецких солдат было очень много в городах и русских военных. Больше всего обращали на себя внимание казаки[598], носившие папахи, шашки и нагайки; кроме того, это были самые большие скандалисты. Затем, в городе были люди из особых отрядов СД — русские, латыши, эстонцы, кавказцы и другие, которые были очень хорошо одеты в разнообразные костюмы, а на рукавах имели роковые буквы в треугольнике — «СД». Людей этих, известных своей жестокостью и грабежами, никто в городе не любил, а другие военные, как русские, так и немецкие, избегали общаться с ними. Имелись отряды нацменов, состоящие из армии казахов и особенно татар[599]. Много они не воевали, а больше несли службу по охране складов; всерьез к ним никто не относился. Русские, числившиеся при разных штабсротах, местных ортскомендатурах и т. д., отличались [главным образом] офицеры, пышностью своих обмундирований и особенно знаков отличия, плечи их и воротники были залиты серебром, особенно ярко блестевшим в солнечные дни, а грудь увешана орденами, которые они носили в натуральном виде, не ограничиваясь только лентами на колодках. Головы их украшали или цветные фуражки, или папахи с ярким верхом. Я не сомневаюсь, что они с удовольствием носили бы и шашки, но делать это было разрешено только казакам, а остальным строго запрещалось.

В городе имелось несколько газет, из них одна белорусская, которую решительно никто не читал. Журналисты были интеллигентными людьми, убежденными противниками коммунизма и Сталина; советская агентура иногда убивала наиболее ретивых из них. К сожалению, немцы стесняли их деятельность, не позволяли много писать, а страницы газет заполняли вздором, присылаемым из министерства пропаганды. Работа советской агентуры в Витебске была энергичной и многосторонней. Она касалась решительно всех областей жизни города, не говоря уже об обычной шпионской работе, направленной исключительно на получение сведений, касающихся военной стороны дела; велась умелая и интенсивная пропаганда среди населения. По утрам на улицах очень часто висели небольшие плакаты, сообщавшие, что немцы расстреляли столько-то и столько-то народа за текущую неделю, забрали там-то все продовольствие или что они понесли на фронте большие потери. На четырех имевшихся в Витебске базарах шныряли агенты-пропагандисты, распуская различные слухи.

Отряды советских диверсантов время от времени устраивали взрывы то водопровода, то электростанции, то склада боеприпасов или убивали людей, слишком преданно, по их мнению, работавших на немцев. Характерно, что ни один русский, служащий в СД, за это время убит не был. Особые агенты занимались разложением русских отрядов, спаивая людей, возбуждая недовольство начальством или указывая на гнусность для русского человека помогать немцам, вместо того чтобы защищать свою родину. Особый упор в этой пропаганде делался на то, что в России теперь якобы уничтожены колхозы, дана свобода и войска — это особенно подчеркивалось — носят погоны и красивую форму.

На немецкие войска также было обращено внимание. В этой области действовали главным образом красивые молодые женщины. Они приглашали военных к себе, поили их водкой и предлагали помочь дезертировать. Согласившемуся или предлагали перейти через фронт при помощи партизан, или переехать в другой русский город, или уехать в Польшу или Францию, затем его снабжали документами, штатским платьем и деньгами. Другие агенты скупали у немцев и других лиц, имевших к этому отношение, оружие и боеприпасы, выплачивая за это хорошие деньги, или подкупали их для облегчения его кражи.

Вообще, много еще происходило дел в это время в городе Витебске.

ГЛАВА V. СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ

Письмо Л. Н. Леонидова-Польского — Г. А. Беликову[600]

Публикуется с сохранением оригинального авторского стиля.

Дорогой Герман[601]!

Давно собираюсь послать Вам свой «исторический мемуар» о том событии, которое наш Ставрополь[602] перенес с 3 августа 1942 года по 20 января 1943 года. И Вы, наверно, запомнили начавшееся страшной бомбежкой воскресное утро, унесшее несколько сотен жизней людей, стоявших в очередях в районе Нижнего базара и бежавших вслед за отступавшими воинскими частями по улицам Невинномысской (Молотова) и Госпитальной (Ленина). Московское радио в тот день с утра щебетало об упорных боях в районе Сальска, тогда как на беззащитный Ставрополь уже неслась[603] грозная армада танков армейской группы «А»[604] фельдмаршала Клейста[605]. Это было незабываемое зрелище! Не успели прозвучать разрывы последних бомб над городом, как с северной стороны — с Ташлы показалась лавина громадных машин и танков, еще с вечера сосредоточившихся в районе села Донского. На протяжении всего дня нескончаемая вереница главных сил армейской группы «А» (ее лозунг был «Panzer voran» — «Танки вперед!») вливалась в город, растекаясь по улицам и рассредоточиваясь по городским окраинам. Большое число танков сразу же расположилось в роще (парке культуры и отдыха) и простояло до конца оккупации[606].

Внезапность возникновения главных сил [Вермахта. — К. А.] в Ставрополе непостижима! Бюро Ставропольского крайкома прервало свое заседание, когда по городу уже неслись немецкие танки… Курсанты авиационного училища[607] разбегались куда попало, увидя грохочущие танковые колонны прямо из окон учебных классов. Госпитали остались не эвакуированы, и их «ранбольные» недвижимо лежали на койках[608]. Наиболее предусмотрительным оказался НКВД: еще за неделю до событий по дороге на Старомарьевку брели многочисленные этапы в сопровождении охраны и лающих овчарок. Какую-то часть самых отъявленных «врагов народа» успели расстрелять и их тела бросить в устроенные во дворе тюрьмы известковые ямы…[609]

Захваченные врасплох райкомы не могли сообщить в крайком партии о стремительном продвижении немецких авангардных частей. Телефонная связь с городом была перерезана, и звонить уже было некуда. О секретаре крайкома М. А. Суслове[610] тогда говорили, что будто бы он на второй день оккупации приходил к зданию горкома партии «напротив входа в рощу» и сокрушенно печалился: «Что я скажу о случившемся своим коммунистам?». Это может быть и родившаяся в те дни легенда. Но на форштадте упорно ходила молва, что в первые дни оккупации Суслов скрывался в сарае своей прислуги на Невинномысской улице. Этот слух косвенно подтвержден появившимся в печати воспоминанием о том, как ночью 5–6 августа 1942 года видели Суслова ехавшим в машине вблизи села Татарка. Не исключено, что Суслов, застряв в городе, вынужден был пойти на прорыв по неустойчивым тылам противника, держа курс на Кизляр, где он затем и обосновался. Сам он эту свою тайну так и унес с собой в могилу, нигде и никогда не обмолвившись словом, как ему пришлось бежать из тогдашнего Ворошиловска, захваченного оккупантами[611]. Город достался им целехоньким «на блюдечке с голубой каемочкой».

Немецкое командование обратилось к населению с приказами и извещениями, возложив заботу о жителях на городскую управу во главе с бургомистром С. Н. Меркуловым[612]. Городская управа расположилась в здании горисполкома. Организовалась полиция и набраны полицейские. По одному из первых распоряжений все жители должны были с паспортами зарегистрироваться в отделениях полиции. Всем было предписано оставаться на своих рабочих местах. В здании Госбанка открыли биржу и там надлежало взяться на учет тем, кто не имел работы. В первые дни оккупации немцы смотрели сквозь пальцы на грабежи магазинов и складов, и население таким путем запасалось разными продуктами. На мельницах пустили в переработку не сгоревшее на элеваторах зерно[613] и из муки начали выпекать хлеб, который стали выдавать населению по карточкам (по 500 гр.). Хлеб был задымлен, но у не избалованного советской властью населения он с успехом шел в пищу…