Богатство - Майкл Корда

Об этом тоже слишком поздно сожалеть, решила она. Верно или нет – Артур доверял ей.

– Отвези меня домой, Саймон – попросила она.

Он мрачно кивнул.

– Я виноват, что привел тебя сюда. Прости.

– Нет, это я виновата. Я не понимала, что стала своего рода знаменитостью, хоть и по дурным причинам. Я к этому не привыкла.

– Хорошо, уйдем. Машина ждет у подъезда. Тебе нужно отдохнуть.

Она покачала головой.

– Я не нуждаюсь в отдыхе, Саймон. Мне нужно кое-кому позвонить.

* * *

– Надеюсь, бабушка, ты хорошо спала?

– Я в с е г д а сплю хорошо. А почему бы нет? В отличие от большинства людей, у меня чистая совесть.

– Конечно.

– Не переношу людей, у которых бессонница. Твоя сестра вечно на это жалуется. Я говорю ей, что это полная чепуха. Сон вполне естественен. Ложишься в постель, закрываешь глаза и спишь. Вынуждена признать, что Сесилия принимает снотворное. А чего еще можно ждать? Девица в ее возрасте должна быть замужем. Ничто лучше мужа не способствует хорошему сну.

Роберт заколебался. Хочет ли она сказать, что мужья навевают скуку, или бабушка бросила завуалированный намек на секс? Последнее казалось невозможным, но с бабушкой никогда нельзя чувствовать себя уверенно.

Она приняла его в восемь часов утра, царственно возлежа в постели, с роскошным подносом на коленях. Роберт знал ее привычки, как собственные – даже лучше, поскольку она более или менее правила семьей шестьдесят лет. Элинор вставала в шесть утра. Как только она просыпалась, горничная подавала ей стакан горячей воды и сока свежевыжатого лимона. Что она делала между шестью и семью тридцатью, ведомо было лишь горничной и Богу, но ровно в семь тридцать она всегда оказывалась в постели, при наложенной косметике, с прибранными волосами и в "утренних бриллиантах" на шее и запястьях, готовая принять поднос с завтраком. Ее ночных рубашек, конечно, никто никогда не видел, за исключением горничных и покойного Патнэма Баннермэна Старшего (хотя в последнем Роберт не мог бы поклясться), однако ее утренние пеньюары были знамениты – изысканные фантазии из кружев, атласа и лент, на глажку которых даже у самых опытных горничных уходили часы, изготовленные в Париже фирмой белья, ведущей традиции от дней Марии-Антуанетты. Бабушка, должно быть, имела их неисчерпаемый запас, поскольку Роберт никогда не видел ее в одном и том же – но, вообще-то, она имела неисчерпаемый запас чего угодно.

Она расположилась в белом атласном кресле-кровати, раздвинутом так, чтобы она могла сидеть прямо. Подушки были настолько плотно покрыты вышивкой, что неясно было, как она может на них спать, их края обрамляли розовые кружевные ленты. Покрывало, укрывавшее ей ноги, казалось, улетело бы, если бы его не удерживал поднос с завтраком на белых плетеных ножках. Содержимое подноса никогда не менялось: чай с лимоном в любимой чашке Элинор из лиможского фарфора, один сухой тост, половина грейпфрута, ваза с единственной розой – белой летом, красной зимой, розовой весной и желтой осенью, ибо она считала, будто яркое пятно необходимо ей, чтобы взбодриться.

В плетеных отделениях, с каждой стороны подноса лежали аккуратно сложенные номера "Нью-Йорк Таймс" и "Датчесс Фримэн", ибо Элинор столь же интересовалась местными новостями – рождениями, смертями, продажей земельных участков, ценами на сельскохозяйственную продукцию – как и общенациональными, если не больше. Рядом на накрахмаленной льняной салфетке расположилась пара сияющих свежестью хлопчатобумажных перчаток, поскольку Элинор не любила дотрагиваться до газетных страниц голыми руками, и лупа работы Фаберже на случай, если ей придется читать мелкий шрифт. С особым вниманием она прочитывала объявления о продаже ферм и земельных участков. Годами она скупала земли вокруг Кайавы, словно создавала линию обороны против застройщиков, и в семье поговаривали, что если она проживет достаточно долго, имение, в конце концов, дотянется до Олбани, или, возможно, до канадской границы.

– Что привело тебя так рано, Роберт? Ты, должно быть, выехал из города в половине шестого?

– Я всегда рано встаю, бабушка.

– Думаю, не так рано. И не без важных причин. Не говори м н е, что ты встал на заре только для того, чтобы прийти сюда и спросить, хорошо ли я спала.

– Нет. Нам нужно потолковать.

– Ясно. Полагаю, о той девице?

– Да.

– Старый дурак де Витт рассказал мне, что Букер занимается разысканиями об ее прошлом.

– Да?

– Перестань прикидываться, будто ничего не знаешь. Из разговора с де Виттом я поняла, что ты здесь замешан – против моей воли. Благодаря твоему отцу, у нас и без твоих махинаций достаточно неприятностей.

– Я просто дал Букеру небольшой совет.

– Который, надеюсь, у него хватит ума игнорировать. – Она бросила на него суровый взгляд. – Твой бедный отец слишком много тебе позволял. Из-за этого ты стал непослушным, как я его и предупреждала.

– Непослушным? Бабушка, я взрослый мужчина.

– Таких не бывает. Все мужчины – это дети, они никогда не вырастают.

– А как насчет прадедушки?

– Кир был исключением, которое подтверждает правило. А теперь скажи мне, зачем ты здесь? В какую неприятность ты попал?

– Ни в какую. Просто мне нужно решить свою проблему.

– Т в о ю проблему? Конечно же, Роберт, ты имеешь в виду н а ш у проблему? Я не верю,что ты беспокоишься о семье, разве что у тебя было видение, как у Савла по пути в Дамаск, когда ты ехал к Таконику. Ты слишком эгоистичен.

Он подавил желание возразить ей. Не стоит попусту тратить время, споря с женщиной, которая наслаждалась, оставляя за собой последнее слово, в течение пяти или шести десятилетий. Кроме того, у него была репутация эгоиста.

– Разве это эгоизм – желать то, что принадлежит мне?

– Именно это я имею в виду. Трест не принадлежит т е б е. Он принадлежит семье.

– Знаю. Но ты не больше моего хочешь, чтобы он попал в руки мисс Уолден.

– Я хочу, чтобы он был в руках человека, который лучше всего способен им управлять. Заверяю тебя, что за исключением наиболее экстраординарных обстоятельств, я бы предпочла, чтобы этот человек был одним из потомков Кира, а не посторонним.

– Но ты бы согласилась, что лучше всего сохранить все в кругу семьи и, сколь возможно, не доводить до прессы?

– Наверное. Скандал из-за смерти твоего отца и так уж сделал нас посмешищем.

– Если ты, бабушка, думаешь, что э т о плохо, подожди и увидишь, когда распространятся новости о его женитьбе и новом завещании. Или суда, если мы будем оспаривать завещание.

– Е с л и? Конечно, мы его оспорим. Огласка будет ужасна, но тут уж ничем не поможешь.

– Она может быть отсрочена. Нам нужно выиграть время.

– Вот как? И с какой целью?

– Во первых, чтобы позволить Букеру спокойно сделать то, что он делает.

– Я тебя не слишком хорошо понимаю. Кроме того, де Витт уже разговаривал с девицей.

– Де Витт – неподходящий человек. Он ей не понравился.

– Что явно свидетельствует в пользу ее здравого смысла. Что ты предлагаешь?

– Я сам с ней говорил.

Она отпила чай и холодно взглянула на него поверх чашки.

– Роберт, я велела тебе держаться в стороне. Де Витт – юрист. Если он не справляется с работой, мы наймем лучшего юриста. Общение с девицей напрямую усугубит наши трудности.

– Напротив. это единственный способ с ними справиться. Бабушка, ее не волнуют деньги, во всяком случае, не волнуют так сильно, как ты можешь думать. Она хочет поговорить с т о б о й.

Она бросила на него убийственный взгляд.

– Ты, конечно же, не ожидаешь, что я приму ее с распростертыми объятиями, как родную? Она – охотница за деньгами и наглая мошенница!

– По правде говоря, я в этом не совсем уверен. Думаю, это была идея отца, не ее, и она искренне считает, что только исполняет его волю. Кстати, это не делает ее менее опасной. Скорее даже более. Но если мы не хотим увидеть, как она предлагает претензии в программе "Сегодня" или "60" минут, лучше скорее с ней переговорить.

– Ты, кажется, уже говорил с ней. Каково твое впечатление?

– Она – вполне приятная молодая женщина. Упрямая – не думаю, что она отступит. С другой стороны, не думаю, что она способна создать неприятности ради самих неприятностей. Она бы очень хорошо смотрелась по телевизору. И смею сказать, на свидетельском месте тоже.

Старая леди на миг прикрыла глаза.

– Я никогда не прощу за это твоего отца, -сказала она. – И прекрати дергать ногой. – Она поставила чашку, звякнув бриллиантами о фарфор. – Кроме того, я не могу принять эту молодую женщину, пока Букер пытается доказать незаконность брака. Это столь же бесчестно, как отвратительно.

– Вовсе нет. Ты можешь быть с ней совершенно честной и откровенной

– Надеюсь, я со всеми честна и откровенна.

– Никто не может этого отрицать.

Ее взгляд был резким, но Роберт не сказал бы, что она сердится. Он понимал бабушку лучше, чем кто-либо в семье. Ее мать была родом из Вирджинии, южной красавицей, попавшей, благодаря замужеству в бостонскую семью, и чувствовавшей себя на Бикон-Хилл как рыба, вытащенная из воды. От своего любимого отца Элинор унаследовала суровые пуританские взгляды, вместе с абсолютной уверенностью, что Алдоны и Господь Бог говорят одним голосом. От матери она унаследовала сильно выраженную южную женственность, что объясняло ее веру в матриархат, как в естественный порядок вещей, и определенное кокетство, которое старость ничуть не преуменьшило.