Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

Вчерашнее Настино внушение надолго не возымело воздействия. Сегодня Филипп опять застал ремонтников за бесконечным перекуром. «Господи, как можно столько курить?!!»

Поначалу он хотел на них наложить аскетическое проклятие беспорочного воздержания, какому его научила Вероника. Но передумал и с помощью рыцарского сигнума с наслаждением благословил работяг-хануриков на неудержимое трудовое подвижничество, слегка видоизменив старинный монашеский ритуал.

«Недаром же практически штудируем «Основы ритуальной теургии», судари мои? Ora et labora, молись и трудись…»

Сотворил ли он из рабочих-строителей пожизненных и неизлечимых трудоголиков или вечных монастырских трудников, прагматичного рыцаря Филиппа в тот момент не волновало. Ему всего лишь по-хозяйски требовалось, чтобы квартирный ремонт бесконечно не затянулся в его частном летнем времени и жилищном пространстве.

Насколько успешно он разрешил социально-ремонтный вопрос, Филипп не знал. Это покажет будущее время, а также настоящее количество неизбежных строительных недоделок и нестыковок.

Потому-то для вящего душевного спокойствия, что все сделано правильно и он нисколько не пересолил, не переперчил с дивинациями рыцарь Филипп поехал к себе в асилум.

Собственное убежище его встретило дивной ласковой прохладой, умиротворяющим покоем и рюмкой зелено-изумрудного шартреза. Ни справа, ни слева проходов не наблюдалось.

«Ага, разбежался, из рака ноги! Тебе, что ли, всякий раз пророческие видения подавай? Хочется — перехочется…»

На дверь, ведущую куда-то в подсобки «Убежища для разумных», Филипп не очень-то смотрел. Хотя она изрядно и постоянно, «из рака ноги», притягивала его взгляд.

«Не время, так не время. Когда надо прецептор Павел и арматор Вероника дадут добро. А пока ни-ни…»

Филипп выложил на стойку преизящную хромированную зажигалку «Ронсон» и для надежности вслух подумал нарочито для убежища:

— Вдруг да получится артефакт в презент Пал Семенычу? Пьем ваше здоровье, полковник, сэр! Прозит!

На опустевшую рюмку шартреза убежище в мгновение ока отреагировало испанской сигарой, двумя персиками и стопочкой гренадина. Ликер Филипп залихватски потребил на месте, а сигарку в алюминиевом футляре и фрукты в красивых бумажках запасливо захватил с собой. «Мир дому сему!»

Из асилума Филипп-миротворец, как известно, без какой-либо войны получивший испанское наследство, поехал в мастерскую к апостолу Андрею и евангелисту Матвею. Его Настя там уже вовсю кокетничала с друзьями-компьютерщиками.

Получив алую розу из цветочной лавки и персик, — «оранжерейный, мой дядюшка из Москвы приволок», она устыдилась неуместной ветрености и скромненько примолкла.

«Эт-то правильно. Молчи, женщина, когда мужчины о деле гуторят».

Хотя, возможно, молчаливая Настя ничегошеньки не понимала в компьютерной тарабарщине, на которой изъяснялись Филипп и его друзья, увлеченно обсуждавшие изменения в комплектации, разводку портов и насущные проблемы энергопотребления многоядерных процессоров в мобильном исполнении. «Это у нас Ника нашла бы, чего по сути сказать. Никому мало не показалось бы».

До запланированного визита в «Трикон» у Филиппа в сущности оставалось время, намеченное для прогулки с Настей по парку и посещения уютного кафе-мороженого. Мягкие шарики Филипп полюбил еще совсем маленьким. А Настя познала всю прелесть мягкого разноцветного мороженого чуть постарше, когда ей вырезали гланды.

О детстве и родителях они прежде не заговаривали. Как-то к слову не приходилось. Теперь вот обменялись малосущественными автобиографическими данными.

Филиппа не ахти как интересовало, отчего его Настенька не так уж грустит-печалится без матери и отца, трудящихся на дипломатическом поприще в далекой азиатской, пускай и эсэнговской столице. Зато он принял к сведению информацию об их возможном переводе в штаб-квартиру ООН в Нью-Йорке. Ведь в таком случае их любимая дочь собирается поступить учиться в какой-нибудь американский колледж.

Оказалось: не только по актуальным вопросам высшего белоросского образования у них совпадают мнения и вкусы. Так же, как и Филипп, Настя уделяла местной и международной политике, если уж не ноль внимания, то по меньшей мере полновесный фунт презрения.

Последний раз новости по телевизору она смотрела в прошлом году, когда готовилась к докладу для внеклассной политинформации. Тогда как разных политических разговорцев она с детских лет с лихвой наслушалась от родителей.

— …Слава Богу, моей старой деве тетке стопудово плевать на политику. У нее главное — уберечь мою девственность от подросткового секса и преждевременной беременности, а дачный участок от насекомых-вредителей.

— Меня, надеюсь, в сельхозвредители она не записала?

— Что ты говоришь, Фил! Ты для нее сам ангел во плоти. Можно подумать, она в тебя влюбилась, дурница старая…

Вероника встретила Филиппа ехидным этаким смешком насчет юного жиголо, рассекающего по Дожинску на джипе от щедрот неприлично молодящейся бизнес-леди.

— Послушала я там-сям в конфиденциальности. Смотрите-де, она на молоденьких мальчиков уж бросается. Впрямь стареет, но выглядит еще неплохо, мымра…

— Хотелось бы верить, вот этот фрукт из асилума утешит нисколько не стареющую богиню Афродиту. Я, конечно, не Парис, а это не яблоко…

— Ой, Филька, порадовал гостинчиком прабабушку-старушку. Чтоб ты знал: в одной из мифологических версий, у Павсания вроде бы, фигурирует не яблоко, а персик.

Притом в нескольких иудейских апокрифах Ева в раю соблазнилась не холодным, как лягушка, яблоком, но пушистым и теплым персиком.

— Да? На мою Настеньку такой райский персик как-нибудь не подействует? — немедля обеспокоился Филипп.

— Никак! — отрезала Вероника. — Я тебе это уже сто раз говорила, бестолочь. Дивинацию от асилумов дано ощущать лишь харизматикам.

Все, хорош, неофит, дурью маяться. За работу! Посему ближе к телу и делу. Снимем сейчас твои энзимно усиленные физические показатели. Шагом марш за ширму раздеваться.

Да тряпочку, пожалуйста, там не позабудь на чресла. Я не твоя Настена, мне на твой мужской размерчик любоваться нечего…

После снятия параметров минуты две Вероника хмуро смотрела в монитор, время от времени столь же недружелюбно поглядывая на потный и голый организм. Вернее, на его мужские гениталии под набедренной повязкой.

Филипп похолодел:

«Мадре миа! Щас как опять со своим противным катетером в мочевой пузырь полезет или пальцем в задницу, простату мять, больно…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});