Луна над Сохо - Бен Ааронович

— Тебе надо постричься, — заметила мама.

Под «постричься» она, конечно, имела в виду побриться наголо и ходить, сверкая лысой макушкой. Я пообещал, что непременно так и сделаю, и она направилась на кухню готовить ланч.

— Я родился во время войны, — сказал отец. — Твою бабушку эвакуировали до родов, и поэтому у меня в свидетельстве о рождении написано «родился в Кардиффе». Но, к счастью для тебя, еще до конца войны мы вернулись в Степни.

Иначе были бы валлийцами, а в папином представлении это даже хуже шотландцев.

Он рассказал, каково было жить и расти в послевоенном Лондоне. Тогда, сказал он, война словно бы еще продолжалась в сознании людей — из-за руин, оставшихся после бомбежек, из-за продуктов, которые выдавались по карточкам, из-за поучений Национального радио.

— Разве что взрывы кончились, — добавил он. — Но в те дни все еще говорили о Боули, погибшем при взрыве на Джермин-стрит, и Гленне Миллере, не вернувшемся из боевого вылета в сорок четвертом. Тебе известно, что он был самым настоящим майором американских ВВС? — спросил папа. — Он и до сих пор числится пропавшим без вести.

Но в пятидесятых быть молодым и талантливым означало стоять на самом пороге новой жизни.

— Впервые я услышал «Body and Soul» в клубе «Фламинго», — вспоминал отец, — в исполнении Ронни Скотта, который тогда еще только начал становиться Ронни Скоттом. В конце пятидесятых клуб «Фламинго», словно магнит, притягивал чернокожих летчиков с Лейкенхита и других американских баз. Им нужны были наши девушки, — пояснил папа, — а нам — их музыка. Они всегда могли достать все самые модные пластинки. Так у нас сложилось идеальное партнерство.

Вошла мама с кастрюлей в руках. В нашей семье на ланч всегда готовилось два разных блюда. Одно мама делала для себя, другое, гораздо менее острое, — для папы. Папа предпочитал рису белый хлеб с маслом, что грозило бы проблемами с сердцем, не будь он худым, как щепка. А я ем и рис, и хлеб, вот почему у меня теперь такая шикарная мускулистая фигура и такая классная внешность.

Себе мама приготовила листья маниоки, а папе — рагу из баранины. Я выбрал рагу, потому что маниока мне не очень нравится, особенно когда мама доверху заливает ее пальмовым маслом. А еще она сыплет туда столько перца, что подлива становится красной. Рано или поздно один из ее гостей самовоспламенится прямо за столом, это я вам точно говорю.

Мы уселись в гостиной за большой стол со стеклянной столешницей. В центре его стояла пластиковая бутылка минералки «Горный источник», вокруг лежали розовые салфетки и хлебные палочки в целлофановой упаковке. Все это мама умыкнула из офиса, где работала уборщицей. Я намазал папе бутерброд с маслом.

Поглощая еду, я заметил, что мама пристально на меня смотрит.

— Что такое? — спросил я.

— Жаль, что ты не умеешь играть, как отец.

— Зато я пою, как мама, — ухмыльнулся я, — а готовлю, к счастью, как Джейми Оливер.

Она шлепнула меня по ляжке.

— Думаешь, раз ты вырос, то я не могу тебя поколотить?

Даже не помню, когда мы последний раз вот так сидели за столом — только втроем, без десятка дальних и близких родственников. Более того, и в моем детстве такого тоже особо не было: всегда в доме гостила какая-нибудь тетушка, или дядюшка, или кузен, гнусный похититель конструктора «Лего» (не подумайте, я вовсе не жадный!).

Я сказал об этом вслух, и мама тут же заявила, что этот гнусный похититель как раз недавно получил в Сассексе диплом инженера. В ответ я заметил, что служу, между прочим, констеблем в криминальной полиции, в совершенно секретном отделе.

— И в чем заключается твоя работа? — спросила мама.

— Мам, это государственная тайна, — ответил я, — и если я ее раскрою, мне придется тебя убить.

— Он там творит волшебство, — вставил папа.

— У тебя не должно быть секретов от родной матери, — сказала мама.

— Мама, ты веришь в магию?

— Не шути так, — нахмурилась она. — Сам знаешь, наука не может дать ответы на все вопросы.

— Зато вопросы ставит хорошие, — сказал я.

— Но ты же не занимаешься колдовством, ворожбой и всякими такими вещами? — спросила она, вдруг посерьезнев. — Я начинаю за тебя беспокоиться.

— Я клянусь, что не взаимодействую ни с какими злыми духами или другими сверхъестественными созданиями, — заявил я.

Это правда так — и не в последнюю очередь потому, что сверхъестественное создание, с которым бы я очень не прочь повзаимодействовать, живет в данный момент в изгнании, при дворе Батюшки Темзы. Трагическое несоответствие: я — полицейский в низшем чине, она — нимфа небольшой речушки на юге Лондона. У нас все равно ничего бы не получилось.

После ланча я вызвался помыть посуду. Пытаясь с помощью половины бутылки фирменной жидкости для посуды из универсама «Сейнсбери» отмыть сковородку от пальмового масла, я слышал, как за стенкой разговаривают родители. Телевизор все еще молчал, и мама целых три часа подряд ни с кем не говорила по телефону — это уже было, мягко говоря, слегка необычно. Домыв посуду, я вышел в гостиную и обнаружил, что они сидят на диване и держатся за руки. Я спросил, хотят ли они еще чаю, но они отказались и улыбнулись странно одинаковыми, слегка отстраненными улыбками. Я вдруг понял, что они ждут не дождутся, когда я уберусь, чтобы немедленно отправиться в кровать. Поспешно прихватив куртку, я поцеловал маму и пулей вылетел за дверь. Есть вещи, о которых молодому человеку лучше даже не думать.

В лифте у меня зазвонил телефон. Это был доктор Валид.

— Вы видели мое письмо? — спросил он.

Я ответил, что навещал родителей и еще не проверял почту.

— Я проанализировал статистику смертности джазовых музыкантов в пределах Лондона, — сказал доктор. — Вам необходимо просмотреть ее как можно скорее — и завтра, как только сделаете это, сразу позвоните мне.

— Есть ли там что-то важное, что надо знать прямо сейчас? — спросил я.

Двери лифта открылись, и я шагнул на выложенный плиткой пол подъезда. Вечер был довольно теплый, и возле выхода тусовалась пара подростков. Один из них вытаращился было на меня, но я ответил ему не менее наглым взглядом. Поскольку, как уже было сказано, это моя территория. Да я и сам не сильно давно был таким же.

— Судя по имеющимся цифрам, можно утверждать, что в течение прошедшего года то ли два, то ли три джазовых музыканта погибли меньше чем через сутки после того, как отыграли концерт в пределах Большого Лондона.

— Это разве статистически значимо?

— Вы все узнаете из письма, — ответил доктор.

Мы закончили разговаривать как раз в тот момент, когда я подошел к машине.

Пора в техкаморку, решил я.

Если верить Найтингейлу, «Безумие» защищено многоступенчатым магическим охранным комплексом. Обновлялся он в последний раз в 1940 году, чтобы монтеры с телеграфа могли протянуть в здание спаренный телефонный кабель (по тем временам последнее слово науки и техники) и установить ультрасовременный коммутатор. Его я обнаружил в нише в фойе у главного входа, под чехлом из плотной ткани. Это было роскошное сооружение из стекла и красного дерева, с медными рычажками, которые Молли с ее навязчивым стремлением все полировать поддерживала в идеально блестящем виде.

Найтингейл утверждает, что эта магическая защита жизненно необходима, — правда, никак это не аргументирует — и добавляет еще, что лично он не имеет права снимать ее по собственной инициативе. Таким образом, вопрос с протяжкой широкополосного кабеля отпал сам собой, и некоторое время казалось, что скоро я неминуемо погрязну в средневековой дремучести.

Однако особняк «Безумие», к счастью, был выстроен в стиле английского ампира — в то время модно было строить конюшни позади господского дома, так, чтобы лошади и не менее духовитые конюхи находились с подветренной стороны от своих хозяев. А стало быть, и каретный сарай, перестроенный теперь в гараж, тоже располагался за домом. На втором его этаже была мансарда, где жила прислуга. В более поздние времена здесь устраивали вечеринки молодые раздолбай: тогда в «Безумии» их было больше одного. Средства магической защиты — Найтингейлу почему-то не нравилось, когда я называл их «силовыми полями», — пугали лошадей, и поэтому в каретном сарае их не было. Это значило, что сюда я могу свободно протянуть широкополосный кабель, и тогда по крайней мере в этом отдельно взятом уголке «Безумия» воцарится наконец двадцать первый век.

В крыше мансарды над каретным сараем с одной стороны было большое окно. Еще здесь были кушетка, шезлонг, плазменный телевизор и кухонный стол из «Икеи», который мы с Молли собирали битых три часа. Воспользовавшись тем, что «Безумие» имеет статус части оперативного командования, я заставил Информационный департамент выделить мне с полдюжины гарнитур «Эрвейв» с зарядным устройством и выходом в «ХОЛМС-2». Сюда я также привез свой рабочий ноутбук, запасной ноутбук и приставку плейстейшн, но ее не успел пока даже распаковать. В связи со всем этим на двери снаружи теперь висит большой плакат с надписью «Колдовать запрещено под страхом страшного устрашения». Вот это и есть моя тех каморка.