Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010 - Дмитрий Дмитрий

Вру как по маслу и не краснею. Врун!

Говорили о нашей пьесе, ругались из-за сюжета, хулили Чехова, Достоевского, Толстого, Костю Мелихана, хвалили Зощенко, Ивлина Во, Курта Воннегута, О. Генри и друг друга. А потом оказались в кафе «Родничок» на Приморском шоссе возле залива, где и напились сухого вина под завязку.

Поздним утром сидим, опохмеляемся. Дождь, тоска. Пора домой ехать. Ни черта не написали!

Вдруг Ольга от калитки идет. Вид решительный. Сейчас мне будет, говорю.

Входит.

— Немедленно собирайся, — Ольга говорит. — Я с работы отпросилась. Негодяй! Так он пьесы пишет. А я, дура, уши развесила… Как чувствовала…

Я попробовал хорохориться, но Ольга зонтик в руке сжала:

— Не зли меня лучше! Собирайся! — И вышла на крыльцо. Собрался, вышел. — Больше ты сюда не поедешь!

Такой вот штопор. Не подарок я. Ох, не подарок.

Сегодня дежурю в ОТХ. Съел кочан капусты — угостили водители. Во рту горько. На душе мрак.

Пишу «Шута». Сопротивляется гад. Давлю с переменным успехом.

Надо чтобы мыслей было больше, чем ненаписанных повестей и романов, — так нас учит журнал «Литературная учеба».

19 ноября 1983 г.

Вчера меня приняли в Клуб молодых литераторов при Ленинградской писательской организации. Высоко оценили рекомендацию А. Житинского. Честно говоря, было приятно. И до сих пор приятно. Как же! Уже есть официальный значок цехового братства. Привел меня в этот самый КМЛ Спичка. Я трясся от страха — молодой литератор в тридцать четыре года! Аркадий сдал меня на руки заведующему клубом, бывшему сокурснику по университету, со словами: «Принимай молодое дарование, ядрена мать!»

Конечно, это всё ерунда: писать за меня никто не станет. «Работать и работать!», — как поучал В. Конецкий. Он говорил немного другими словами, но в переводе на печатный язык звучит именно так.

Мы поставили выпивку. Какой-то нетрезвый поэт читал в нашу честь стихи.

Клуб молодых литераторов дает командировки сроком до месяца по Союзу. В любой район, кроме курортного Юга. Может, выберусь в Мурманск и милую мне с детства Кандалакшу.

Я выпил стакан «Ркацители» и вечером еще поработал над «Шутом». Недоволен языком, сюжетом и героями. Их пятнадцать. Каждого хочется дать четко, выпукло. Но прихожу к выводу, что придется жертвовать: главных четко, остальных пунктиром.

В Клубе юмористов будет платный концерт. Я заявлен со своей «Динь-дзинь». Бутмин развернул кипучую деятельность по рекламе: билетов и контрамарок уже нет, а ленинградское радио каждый день объявляет и приглашает на концерт, который состоится в Клубе железнодорожников.

23 ноября 1983 г. Дома.

Концерт состоялся, я выступил, как все сказали, удачно. Мне хлопали. Но удовлетворения не получил. Есть в эстрадном поединке с залом что-то низкое. Не этим я бы хотел смешить людей…

«Феномен» в «Авроре» печатать не будут. Редактор отдела прозы Невзглядова сказала, что будь повесть похуже, можно было бы и напечатать. Но лучше не падать духом и искать своего издателя. И писать, писать, писать — брать редакционные баррикады количеством. Чтобы они, дескать, привыкли к моему имени. Елена Невзглядова — жена поэта Кушнера. Элегантная тетечка.

Ольга огорчилась отказом «Авроры», но старалась не подавать виду, чтобы я не огорчался еще сильнее.

Мы сидели на кухне, пили чай с вареньем, и я нервничал — хотелось скорее сесть писать.

Диалог может быть не только средством изображения, движения мысли и сюжета, но и предметом изображения.

21 декабря 1983 г. Дома.

У Максимки температура 39. Болеет десятый день. Врачи говорят — грипп. Высокая температура держится четвертые сутки.

Сейчас вызвали неотложку. Я уже начинаю рычать на врачей. Максимка при их виде ударяется в плач. Сделали жаропонижающий укол.

Максимка с превеликой радостью и усердием махал на прощанье уходящей врачихе.

Температуру сбили, даже лишнее — 34,6. Вызвали по этому поводу неотложку. Приехал молодой, пышущий здоровьем бородач, и успокоил, что это температура кожи, а не организма. Сказал, что ребенок пошел на поправку. После его отъезда мы с Ольгой обнялись.

27 декабря 1983 г. Дежурю в ОТХ.

Вчера дал Спичке читать свои рассказы. Ему понравился «Пропавший диплом», советовал послать в «Литературную Россию». На столе у Аркадия, под стеклом, лежит письмо от Михаила Веллера — он благодарит Спичку за очки, какие-то связи и еще что-то. Книгу Веллера «Хочу быть дворником» я недавно читал по второму разу — очень разные вещи в этой книге. Аркадий учился с Веллером на филфаке университета.

До «Невы» не дошел, потому что мы со Спичкой и еще двумя литераторами пили сухое вино в его кабинете, а потом и водку. Но немного.

Аркадий — уникальный мужик. Литературный нюх, чутье, любит выпить, но не пьянеет, читал, по-моему, всё, что написано, но не строит из себя всезнайки, держится со всеми ровно, на нужной в его должности дистанции. Нравится он мне.

Адольф — бывший редактор «Ленинградского речника», его сняли за карикатуру, где у коровы вместо вымени была нарисована фига. Мужик бедствует, перебивается случайными заработками.

Утро. Спал с 3 до 7 утра. Встал, помылся снегом, сделал зарядку и выпил крепкого чаю. Вялость прошла. Выпустил парк на линию.

Еду на электричке в Ленинград. У всех предновогоднее настроение. Везут елки. Думают о продуктах к столу. Хвастаются мандаринами, говорят, где купили горошек и майонез…

Страна пьет. И я пью вместе со своей страной. И что характерно — самое интересное, о чем стоить говорить в нашей жизни, самое интересное, о чем мы вспоминаем, о чем рассказываем, случалось по пьянке.

Исключение — процесс письма, литература. Если поставить условие: пить или писать, я бы выбрал писать. Но никто так вопроса не ставит. Но пить надо бросать.

30 декабря 1983 г. Дома.

Ездил в гараж. После общего собрания мы, четверо дежурных механиков, собрались в нашем вагончике, выпили водки и дали наконец клички щенкам. Мальчиков назвали Мухтаром и Чапиком. Девочку по гаражной традиции — Трешкой. Была в гараже собака с такой кличкой, утащившая у шоферов три рубля, когда они сбрасывались на выпивку. Факт присвоения кличек записали в журнал приема-передачи смен. Всё равно его начальство не читает.

Мне дежурить в ночь с 31-го на 1-ое. Ольга собирается приехать ко мне на дежурство. На главной площадке будет дежурить отставной опер Володя Корытченко. Будем с ним кооперироваться и справлять в нашем вагончике — здесь потише. Елки уже есть — шофера привезли.

1984 год

4 января 1984 г.

С ума сойти! Уже 1984 год.

Что сделано? Написал повесть «Феномен Крикушина», несколько рассказов, печатались юморески и один маленький, но трогательный рассказик «Двое».

Что еще? Приняли в Клуб молодых литераторов. Обласкали В. Конецкий и А. Житинский. Конецкий потом, правда, обматерил за назойливость. Но с похмелья сделал это — я разбудил его телефонным звонком.

Идем дальше. Написал вторую повесть — «Записки шута». «Написал» — нахально сказано. Собрал кучу фрагментов и эпизодов, которые теперь сшиваю единой сюжетной нитью. Получается плохо. Много воды. Перепечатка рукописного текста неминуемо влечет за собой его переделку. Иногда зависаю над абзацем в пару строк на полчаса.

Убедился, что не умею организовывать рабочий день. И жизнь тоже. Много суеты. Три выходных дня после суточного дежурства в гараже деваются неизвестно куда.

Ручейки гонораров тонкие — 15–20 руб. в месяц. Печатаю юморески, чтобы хоть как-то чувствовать свою причастность к процессу.

Что было плохого в этом году? В основном, баталии бытового фронта — идет притирка жизненных позиций с Ольгой. Это треплет нервы и лишает вдохновения. А так — ничего, жить можно.

12 января 1984 г. Дежурю в гараже.

Был в «Неве», разговаривал с литконсультантом Б. Говорили о моей повести «Феномен Крикушина». Началось с того, что консультант впился в меня немигающим взглядом следователя и спросил, что такое счастье в моем понимании. Я ответил, что в моем понимании это состояние души, и в свою очередь поинтересовался, как он понимает эту сложную морально-этическую категорию. Литконсультант бодро выпалил несколько цитат из классиков, но своего отношения к ним не проявил.

Побегав глазами, он спросил, какой бы сбывающийся рассказ я написал, будь на месте героя моей повести — Крикушина. «Не знаю», — сказал я. Он хмыкнул и стал делать замечания по тексту повести. Я записывал. Кое с чем согласен. Повесть он назвал грамотной, профессионально написанной, но не лишенной изъянов и промахов. Пообещал отдать ее Самуилу Лурье, сотруднику отдела прозы. Звонить тому не раньше, чем через месяц.