Такие обстоятельства - Станислав Хабаров

и способствуешь героям. А если голова на плечах и к тому же практическая сметка, действуй. Повезло, дорвался, не теряй времени. Окучивай. Полный вперёд!

Теснота рождает доверие. Находясь постоянно рядом, я невольно становился свидетелем доверительных бесед личного характера. Был особый этап нашего территориального общения. Возвращаясь вместе с работой, мы шли какое-то время бок о бок вытянутым парком, именуемым официально парком Победы, но его правильней было бы назвать Парком Слез. О сколько вылито их здесь мне на грудь. Не знаю, то ли он страдал, то ли умело претворялся, но мне тогда было его искренне жаль. Это была «Тысяча и одна история, как его подставляли». Жалобы шефа звучали порой весьма убедительно. В этом театре одного актёра и зрителя я ему сочувствовал, поражался несправедливости, что, по его словам, сплошь и рядом вываливалась на него его самыми близкими, от чего он страдал и нуждался в сочувствии, не получая, а чаще и исхлопатывая дополнительно. Была тогда такая полоса. Иные темы были редкими вкраплениями.

Здесь проходила оборона Москвы и от тех времён остался глубокий контрэскарп и по склонам его, двигаясь то вверх, то вниз мы беседовали и я получил доверительный факультатив его истории предательств и подстав, от чего страдало его изношенное сердце и который дорогого стоил ему и тем самым я как бы был допущен и вошёл в ограниченный круг доверенных лиц. Сочувствовал ли я ему? Конечно. Мне его было жалко. Передо мной был раненный, но не сдавшийся человек, у которого была своя идея, которую я ещё до конца не понимал, а присутствию её лишь сочувствовал вслепую.

В парке среди берез и елей застыла памятником 100- миллиметровая грабинская пушка, принятая на вооружение в военном 1944 году, и несчастный мой шеф пересказал мне своё полное собрание сочинений коварств и предательств, коих было великое множество, и я сочувствовал ему как мог. В жизни его подводили бессчётное количество раз и теперь поверив, что это поветрие закончилось, он спешил мне всё пересказать и тем самым как бы отправить минувшее в небытие, а я слушая и сочувствовал ему до конца парка. Дальше наши пути расходились. Я шёл на станцию, а он в новостройку, жилой массив предприятия, где имел жилье в доме, выстроенном методом народной стройки.

Матримониальные истории шефа выглядели иначе. Они смотрелись искорками праздничного салюта, метками успеха, подтверждением того, что и по этой, как и прочим частям, всё будет хорошо. «В бывшем отделе царила семейственность. – рассказывал он о минувшем месте работы. – Жена зама начальника отдела оформлена старшим инженером. Красавица, умница. Трудились бок о бок и что-то наклёвывалось. Неявно. Царило в воздухе. Прихворнул я раз, простудился и бюллетеню. Звонок. Приходит она с тортиком от коллектива. Приглашаю в комнату. «Раздевайся», а сам на кухню, поставить чайник. Возвращаюсь, а она голая, дрожит, ждёт».

За подобное его даже ненавидели, а он игнорировал. К слову сказать, до поры до времени любовные «американские горки» ему боком выходили, и в результате он чаще оказывался «не на коне, а под конём».

Мелькали будни и праздники. Накатил очередной. Я не успел ещё как следует освоиться и было некое самодельное застолье в большой комнате из пронесённого через проходную. Но этим не закончилось. Я угодил в обойму избранных. Нас ожидала заказанная машина. Минивэн. За проходной случайно встретили руководителя. Попутно подвезли его. Он чего-то ждал, но поехал с нами. Михаил Мельников своей собственной персоной, и я стеснялся своего состояния, хотя испытывал легкий кайф от выпитого. Не помню толком куда его подвезли и как мы очутились в Москве. В одном из новых районов, в большой и прибранной квартире. Празднование продолжалось.

Я был напуган. Меня поразил размах. Я словно попал в некий производственный комбинат сферы удовольствия. Удобно и с размахом организованный. Постоянная съемная квартира, когда в стране дефицит жилья. Обычно скрываемое выставлялось напоказ. Приезжие из разных городов. Позже что-то объяснилось. Приезжим – смежникам, постановщикам бортовых экспериментов из разных городов проще было снять частное постоянное жилье. Красотка Милана, протеже Берлатого такое наготовила в этот раз из с собой привезенного с Украины. Пальчики оближешь. Всего хватило и выпить, и закусить.

Я был удивлён. Всё это выглядело за пределами принятого, обычного. Жизнь, известная прежде мне лишь по рассказам и книгам, разворачивалась передо мной цветным сериалом. Остальным таким она, наверное, не выглядела и была в порядке вещей.

Большую светлую соседнюю комнату занимала собственно лаборатория. Столы кураторов бортовых экспериментов выстраивались в ней в три ряда. По возрасту старшей в комнате была Светлана Тихомирова.

Будучи общим местом, ЦУП служил родником не только полётных новостей. Руководитель полёта в нём был новой метлой, что по-новому мела. Это было не безразличным и многих касалось. В лабораторию новость сорока на хвосте принесла. Сорокой на этот раз стала Светлана, курировавшая блок долгоиграющих бортовых экспериментов и проводящая большую часть времени во втором, вспомогательном зале ЦУПа. Её можно посчитать любознательной, а цуповские злоключения новенького интересовали лабораторию.

Как в любом сложившимся или новосозданном коллективе были свои правила, которые позволяли стихию обуздать и выстроить механизм, именуемый официально управлением полётом. Было в нём нечто особое. На свои рабочие места в подразделения КБ приносились отсюда непосредственные новости о ходе полёта. В них в отличие от бравурных тассовских сообщений скорее присутствовал иронический тон с сочувствием к летающим и оторванным от земного. Особой критике подвергался и сам аппарат управления, начиная со сменного до руководителя. Специфика состояла в том, что всё здесь проходило на виду, а не в отдельных кабинетах и исполнители и начальство работали вместе в зале управления.

Иногда на балконе над ними появлялись посетители и было неизвестно кого в этот раз бог сюда занёс: любознательных школьников или руководителей государства. Привлечённые из отделов обычно располагались в подсобном зале управления на втором этаже. Здесь были свои мониторы и царила вольная атмосфера. В главный зал спускались для переговоров с бортом и непосредственного участия в бортовых операциях, а также по вызову руководства полётом. Остальное время проводили в техническом. Из ЦУПа мгновенно распространялись полётные новости и нюансы полёта. Снабжавшую новостями Светлану в другом бы месте обозвали сплетницей, но не здесь. У нас она числилась старший инженером лаборатории полезных нагрузок. Забавны бортовые термины. Как будто другие полётные грузы – бесполезные и каждый полётный грамм не был ценою серебра.

Вернувшись со смены, Светлана покрутила головой: «Ой, такое было», а затем обстоятельно пересказала подробности. Всё это было важным, ведь в ЦУПе реализовалась работа лаборатории и атмосфера там определяла, как она пойдёт.

В большой кураторской комнате зрели