Игра больше, чем жизнь. Рассказы - Андрей Дорофеев

Наконец, свершилось сие. Доказательство этого… – Андрюша показал рукою на Татаринова, и тот продолжил.

– Арманов, позвольте представить Вам маркиза де Шантильона, попечителя богоугодных заведений испанской короны, мецената стипендиатского фонда универитетов Испании, обладателя коллекции наскальной живописи и, что более важно для Вас лично, очень богатого человека.

Татаринов негромко перевёл свою речь де Шантильону и продолжил.

– Я хочу отметить, и это я переводить не буду, что господин де Шантильон гнал лошадей четыре дня из Испании в Россию, и неувязки в контракте будут напрямую отражаться на международных связях держав. Поэтому поаккуратнее, Арманов.

– Каком контракте? – не понял Арманов.

– Контракте на покупку образца наскальной живописи за миллион рублей в валюте Российской Империи.

– Степан Аркадьевич, помилуйте, – Арманов и правда ничего не понимал, – какое отношение Ваш смиренный слуга имеет к доисторическим, с позволенья сказать, артефактам?

Сказал – а сам думал, измышлял, в чём лукавство и как его обойти.

– Отношение такое, – продолжил Татаринов, – что согласно бумаге, подписанной с отроком, согласились Вы аннулировать контракт найма с вышеуказанным отроком, когда будет выполнено условие договора. Две недели назад, 24 июня года тысяча восемьсот девяносто пятого, второю стороною, то бишь Порфирьевым Андреем, художником, было выполнено произведение исскуства, кое, будучи просмотрено вчера господином де Шантильоном, подпадает под пункт договора.

Соответственно, прошу Вас выполнить свою часть и первое – освободить от контракта Порфирьева Андрея, и второе – передать оному в свободное свидание и под его выбор дочерь Вашу, Катерину Петровну Арманову. Это всё. Нотариус Его Величества находится в карете господина де Шантильона. Прошу проследовать на подпись.

Раздался тонкий пронзительный вопль – то маман, не выдержав напряжения, завыла от предчувствуемой потери светского положения.

Арманов, однако же, был не столь хлипок, старая лиса. Ему, бывалому торгашу, потребовалось две секунды, чтобы обмозговать оказию.

– А не треба, дорогой мой Степан Аркадьевич! – с широчайшей улыбкою он подошел к Татаринову и развёл руки. – Господина де Шантильона я уважу, зря беспокоитесь. Ежели Андрюша мой благословенный нарисовал столь прекрасное искусство тайком от меня – рази ж я смогу гневаться на него? Наше партнёрство сладко и мне, старику, и, храню надежду, ему. Андрюша ж мне словно дитятко родное!

Не имев чести видеть столь достойное произведение, конечно же, продам я его достойному маркизу, но…

Простите меня за, возможно, тугоумие старческое, но… о какой бумаге ведёте вы речь?

– Арманов, не юлите, – серьёзно, с блеском стали в глазах произнёс Татаринов, – Вы прекрасно знаете, о какой бумаге идёт речь.

– Ах, дорогой мой Степан Аркадьевич, ну что Вы, ей-Богу, как маленький, – небрежно махнул рукой Арманов и осклабился. – Ну поймите Вы. Отрок же. Ну люба ему с детства молочного дочь моя. Ну понимает он, что не ровня она ему.

Полчаса не пройдёт, станет Катюша не Армановой, а баронессой, – Арманов поднял палец вверх, – де Гольц, что не хуже маркизовой игрушки возведёт отношения между державами в новый ранг.

Вот и появилась эта милая романтичная легенда, что существует некая, с позволенья сказать, бумага, где прописана данная сказочная планида моей дочери. Ну ладно, юнцы юнцами, мы все такими были. Но Вы-то, Степан Арадьевич, будьте реалистом. Ну попросите вот дубликат бумаги у Андрюшки.

Татаринов был реалистом и посмотрел через плечо на Андрюшу.

– Не выдавалось мне дубликата… – прошептал тот, леденея, но смотря прямо в глаза Татаринову.

– Опа! – Арманов хлопнул в ладоши и вывернул ногами камаринского, – а нету бумаги-то! Поэтому извольте убрать Ваши пугачи, господа, мы на свадьбе всё-таки. Проведите меня к нотариусу вашему, оформлю я с ним купчую полюбовно. А далее позвольте мне устроить счастливую судьбу моей дочери так, как я посчитаю нужным.

Секунда молчания.

Гвардеец опустил дуло ружья.

Гольц отряхнулся и снова принял гордый вид, его рука легла на ремень.

Татаринов смотрел в одну точку.

Мир расплывался в глазах Андрюши. Он посмотрел на Катюшу и оба увидели в глазах друг друга одну картину – тёмная комната и покачивающаяся на потолочной балке петля. Петля, словно живая, приглашающе, со злобной улыбкой манила туда, где никогда не будет разлуки и боли…

И был среди неприкаянно стоявших на площади один человек, немного с похмелья, который мгновенно пораскинул вариантами и почуял, куда ветер дует. И дул он прямо в его дырявый карман.

– Барин, что же это? – Порфирий Иванович выбежал и всплеснул руками. – Почто же Вы себя и фамилию вашу, да и Андрюшку мово-то позорите начисто?

Арманов как увидел стряпчего, так в лице изменился и затрясся весь. Как заорет:

– Пшёл отсюда, тварь, я дома с тобой разберусь! С-сука!..

Порфирий с места не сдвинулся и выпростал барину огромный кукиш.

– А на-ка вот выкуси! Видел? Бумагу выкладывай, скотина!

Арманов аж ошалел от наглости такой.

– Какая тебе ещё бумага? – кричит, даже не выругался.

– Кака бумага? – стряпчий сделал удивлённо-брезгливое лицо и обошёл стороны, размахивая руками, словно мельница, – Кака бумага? Он, болезный, спрашивает, кака бумага!

Рывком подошёл к Арманову и, сменив милость на гнев, всунул ему свою харю прямо под нос:

– А вот така бумага, вор ты и хапуга! Така бумага, второй дубликат которой, стряпчим твоим сооружённый заботливо, здесь лежит! – Порфирий Иванович похлопал ладонью по затёртому кожаному портфелю в своей руке.

– Думал, дурак небось стряпчий твой, глупее Арманова Петра Алексеича! Ан нет, не тут-то было!

Арманов безотчётно схватил вдруг портфель и стал молча выдирать его из руки стряпчего. Но тот отвесил ему такой значительный тумак в голову, что Арманов еле на ногах устоял и портфель выпустил. Купец осел на землю с открытым ртом и невидящими глазами – кажется, его хватил удар. Вокруг него поднялась суета.

Тяжело дышащий Порфирий Иванович подошёл ко стоящему на том же месте и наблюдающему за развитием событий Татаринову.

– Господин хороший, стряпчий же я у супостата этого. Бумага сия, о которой баталия велась, лежит в сейфе армановском на случай надобности. А дубликат её заботливо я припас, беспокоясь о закабалённом дитятке моём ненаглядном… – Порфирий Иванович чуть слезу не пустил. – Вот он, примите с милостью от меня.

И Порфирий Иванович достал из портфеля бумагу.

Татаринов посмотрел на неё несколько секунд и сухо передал прислужнику своему:

– Проверить на легальность.

Тот пошел в заднюю карету, а Порфирий Иванович остался на месте и приговаривал всё:

– А то как же… Бумага настоящая… Ваш слуга покорный делопроизводству-то обучен, все чин чинарём, по всем законам прописана бумага…

К Андрюше и Катюше подошла всё ещё шокированная маман.

– Встань, Катюша! Не пристало тебе сидеть на мостовой, словно церковному юродивому.

Катюша с улыбкой встала.

– Я ещё не вполне понимаю, как всё это произошло. Сломали вы жизнь отцу со своими вывертами. Что же теперь делать? Гольц уехал обиженный, отец чудом очнулся. А тебе, Андрюша, лучше домой не приходить. Петр Алексеич не примет тебя обратно, – голос маман был раздражён, но это сильно скрадывалось усталостью от порушенных в миг мечтаний.

Андрюша опустил глаза и улыбнулся.

– Что ты думала, дочь, когда от отца вырывалась? Где он тебе теперь жениха такого найдет?

Дочь посмотрела на мать так удивлённо, что та аж отстранилась. Катя отошла от Андрюши и матери на сажень, посмотрела на обоих молча. Фаты на ней не было, осталась она в руках папеньки. Пшеничная коса, предмет заглядения и зависти, уложена аппетитным караваем.

Чуть склонивши главу, Катюша несколькими точными движениями выдернула из волос зажимы и фигурные шпильки, и золотой водопад хлынул бурунами на руки и плечи Катюши.

Маман лишь ахнула, а среди присутствующих на площади воцарилась мёртвая тишина.

Катюша стояла с неземной улыбкой и полуопущенными веками, держа руки немного поднятыми, и волосы ниже пояса струями нектара отекали их, словно ливневые потоки. Словно благодать небесная нистекала на Катюшу, наполняя негой её вены, втекая живой водою в столь недавно безжизненные глаза.

– Коли он захочет – он и вставит обратно, – проговорила Катюша и, словно щедрый сеятель пригоршню зерна, бросила серебряно звякнувшие шпильки на брусчатку перед Андрюшиными ногами.