Сиротка. Нежная душа - Мари-Бернадетт Дюпюи

— Сонату Брамса? — предложил он.

— На твое усмотрение. У меня на сердце всегда становится легко, когда я слушаю, как ты играешь.

До возвращения Эрмин пара провела множество приятнейших часов в этой изысканно обставленной гостиной. Они создали уютную и тихую вселенную, в которой чувствовали себя защищенными от всех напастей. Лора не была любительницей прогулок: прекрасные осенние пейзажи и гулкое пение реки Уиатшуан, водопадом спадающей к заброшенному поселку, оставляли ее равнодушной. Стоило выпасть первому снегу, как Лора начинала еще больше ценить свое роскошное жилище.

«На мою долю пришлось так много холода и страха, — думала она. — Я голодала, замерзала, дрожала, услышав, как в ночной тьме воют волки. Теперь у меня есть все права быть счастливой, иметь все самое лучшее, красивое и дорогое».

И все же в этот вечер, слушая негромкие убаюкивающие звуки фортепиано, Лора, глаза которой были закрыты, вдруг ощутила приступ паники. На улице, расшатывая ставни, завывал ветер. Лора открыла глаза и посмотрела на окна. Мирей не задернула зеленые бархатные шторы.

— Ханс! — позвала она. — Ханс, прости, что прерываю тебя, но не мог бы ты задернуть шторы? Я замерзла.

На плечах у нее была кашемировая шаль, ноги укутаны шерстяным одеялом. В комнате пыхтела печь.

— Одну минутку! — поспешил ответить Ханс.

Лора сдержала вздох. Их с Эрмин разговор о смерти Жослина взволновал ее. Им с первым мужем пришлось очень нелегко. Он спас ее от ужасной участи: чтобы не умереть с голоду, Лоре, молодой бельгийской эмигрантке, пришлось торговать собственным телом. Она оказалась во власти жестокого бессовестного человека. Жослин, честный бухгалтер и отпрыск очень набожной семьи, влюбившись в нее, пожертвовал всем. И даже совершил непреднамеренное убийство.

«Чтобы защитить меня и начать новую жизнь, он увез нас с Эрмин в леса. Господи, бедный Жослин! Я принесла ему несчастье. Возможно, он возненавидел меня за то, что с нами стало. Его родители так меня презирали, что не захотели даже познакомиться со мной. Если бы они только узнали, что он покончил жизнь самоубийством, без святого причастия…»

Ханс заиграл снова. Музыка вдруг показалась Лоре такой грустной, что она разрыдалась. Она не могла, не испытывая отчаяния, думать о трагической судьбе того, кого она так любила и… обрекла на смерть.

«Этим летом я поеду на его могилу! Эрмин будет довольна. В сравнении со мной моя дочь — ангел света, спустившийся на землю, чтобы нас утешить. Я буду терпеливее с Тошаном. И больше не буду сердить его, называя Клеманом».

Полная благих намерений, Лора вытерла щеки. Она убедила себя в том, что если будет еще добрее и снисходительнее к тем, кто ее окружает, то Жослин там, на небесах, сумеет ее простить и никогда не станет преследовать.

Валь-Жальбер, суббота, 21 января 1933 года

Пальцы Эрмин пробежали по клавиатуре фортепиано. В гостиной она была одна. Мысли ее перепархивали с предмета на предмет в такт мелодии, которую она наигрывала немного неумело, но без откровенной фальши.

«Прошел почти месяц с того дня, когда к нам приходил этот импресарио, Октав Дюплесси. Лучше бы я не рассказывала об этом Тошану, он так расстроился!»

Она закрыла глаза и стала вспоминать, как это было. Устроившись на кровати рядом с крошкой-сыном, молодая женщина передала мужу суть разговора между нею, Лорой и гостем. Тошан помрачнел.

«Тебе нет необходимости петь на сцене, где бы эта сцена ни находилась! — заявил он решительно. — Работать — это моя обязанность. Я как раз собирался тебе сказать, что нашел работу. На лесопилке, которая поставляет сырье на бумажную фабрику Ривербенда[8], в регионе Альмы. Теперь твоей матери не придется нас содержать. Я буду жить возле фабрики, но по воскресеньям стану приезжать повидать вас с Мукки».

Эрмин возражала и плакала, но Тошан своего решения не изменил. В аргументах у молодой женщины недостатка не было: он будет редко видеть сына, а ей придется спать одной. Но это не помогло. Тошан испытывал такой дискомфорт, находясь с утра до вечера в четырех стенах, что ухватился за первую же возможность оказаться на свежем воздухе, в глубине леса. Он уехал, а Эрмин осталась в доме матери. Потекли безмятежные дни в обществе Лоры, Ханса и Шарлотты. Такое положение вещей весьма радовало домоправительницу: Мирей старалась изо всех сил, подавая изысканные обеды и ужины, восхитительного вкуса полдники. Лора часто приглашала Элизабет с детьми и учительницу разделить с ними трапезу. В уютном красивом доме царила атмосфера покоя и радости. На улице дул ледяной ветер и шел снег, но в доме слышалось успокаивающее пыхтение печей, носились упоительные ароматы готовящихся кушаний.

«Шарлотта так счастлива, что живет с нами! — подумала Эрмин. — Она расцвела и теперь всегда весела, часто смеется. И стала прекрасной нянюшкой для Мукки».

Но, несмотря на столь приятные мысли, молодая женщина с трудом сдерживала слезы. Она не могла запретить себе мечтать, взволнованная обещаниями славы, которыми так щедро сыпал импресарио в этой самой гостиной. Целый мир возник в ее мечтах благодаря соблазнительным речам Дюплесси: волшебный мир лучших театральных сцен с их яркими огнями! Прекрасный оркестр, готовый по первому мановению дирижерской палочки заиграть одну из знаменитых арий…

У Эрмин хватало воображения, чтобы представить себе кулисы, ложи, яркие костюмы, расшитые цехинами и золотой тесьмой.

«Если бы мне пришлось играть роль Чио-Чио-сан, этой несчастной японки, брошенной возлюбленным-американцем, мне бы понадобился черный парик и соответствующий макияж. Какая я глупая, мне бы не дали эту роль, ведь у меня голубые глаза… Но, быть может, зрители не видят, какого цвета глаза у исполнительницы?»

В груди ее родился вздох сожаления. В доме было очень тихо. Малыш спал наверху. Лора, как обычно после полудня, тоже прилегла отдохнуть. Шарлотта, у которой теперь была собственная комната, открыла для себя удовольствие рисования. Была суббота, день, свободный от уроков. Девочка ходила в школу, где училась читать, поражая своими успехами учительницу, мадемуазель Лемэ[9], серьезную, набожную и очень добрую девушку.

«Я не могу петь! Я растревожу весь дом, но мне так хочется! — сказала себе Эрмин. — Так хочется!»

Она бесшумно встала с табурета. Оделась потеплее, решив немного пройтись по улице. С темно-серого неба спадал тяжелый занавес из снега. Стволы деревьев и очертания домов тонули в обширном белом море. На расстоянии метра уже невозможно было что-либо разглядеть. Было довольно холодно, но Эрмин, выросшая в краю с суровыми зимами, к этому давно привыкла.

В розовой шерстяной шапочке, с повязанным вокруг шеи шарфом, обутая в высокие, подбитые мехом сапожки Эрмин скользнула под сень кленов, растущих у дома матери. Она пошла по расчищенной Арманом тропинке: по утоптанному снегу шагать было намного легче. Молодой женщине хотелось уйти как можно дальше от жилых домов. Одолев порядка сотни метров, она остановилась. Желание петь было настолько велико, что причиняло боль. Осмотревшись и убедившись, что вокруг ни души, Эрмин запела полную надежды арию прекрасной Баттерфляй, поджидающей возвращения своего возлюбленного:

В ясный день желанныйПройдет и наше горе,Мы увидим в дали туманнойДымок, вон там, на море.Вот корабль, весь белый,В порт входит плавно…

Она выучила ее сама, без помощи Ханса, хотя музыкант часто предлагал ей позаниматься, чтобы потренировать голосовые связки. Электрофон последней марки, купленный Лорой, стал для нее механическим учителем. Каждое утро Эрмин слушала записи оперных партий, упиваясь вокальным мастерством артисток, чьи имена она знала на память. Ее любимым композитором оставался Пуччини, автор «Тоски», «Богемы» и «Мадам Баттерфляй».

Эрмин отдалась эмоциям. Она достигла нот редчайшей силы, чистых, как хрусталь. Дрожащая, с закрытыми глазами, Эрмин представляла себя в огнях рампы, одетой в шелковое кимоно, поэтому, закончив арию, не удивилась бы, услышав бешеные овации восхищенной публики. Но все дело было в том, что кто-то на самом деле ей аплодировал!

Молодая женщина в растерянности огляделась. Никого. Только белое покрывало снега, густо сыплющиеся с неба снежинки, пушистые деревья…

— Кто здесь? — спросила она.

В тот момент, когда Эрмин уже решила, что стала жертвой галлюцинации, из-за ствола огромной сосны вышел мужчина на лыжах. На нем была толстая шерстяная куртка в шотландскую клетку, а волосы его прятались под меховой шапкой. Незваный слушатель подошел поближе.

— С каких это пор ты, Мимин, поешь серенады птицам? Или, может, ты так старалась ради волков?

Сперва она узнала насмешливый низкий голос, а потом и слегка надменное лицо.