Конец земной истории - Инна Бачинская

– Ты думаешь?

– Уверен. Познакомь нас, интересно было бы взглянуть.

– Ладно, как-нибудь при случае. Может, ты прав, Леша, не приходилось как-то сталкиваться с современными малолетками.

– Только не нужно их переоценивать. Что, охота ввязаться?

Монах задумался. Пропустил бороду через пальцы и сказал:

– Засиделся я в лесу, Леша. Можно бы и ввязаться. Иначе, зачем сайт? Предложил помощь и в кусты? Посмотрим. Мы вместе?

– Не вопрос. Как в знаменитой пиратской песне… спина спиной у мачты против тысячи вдвоем. Эх, Христофорыч, если бы ты знал, как мне тебя не хватало! – Добродеев дрогнул толстыми щеками. – Ладно, к черту лирику! Давай, друг мой, примем за наш Детективный союз толстых и красивых любителей пива! А потом за твое возвращение. А потом за бизнес. Дел непочатый край! Когда нужна информация?

– Чем раньше, тем лучше. Все, что сможешь, Леша. Спектакль назначен на послезавтра на шесть вечера. Я должен прибыть во всеоружии.

Глава 6

Знакомые все лица, а также Монах

Монах достиг пределов Посадовки, поплутав, несмотря на кривой план, начертанный рукой Лики, нашел наконец дом тринадцать по улице Цветочной и полез из машины. Открыл ворота, придавил кирпичом и въехал во двор. Запарковался у дома рядом с другими машинами. «Бьюик», с кровью вырванный у Жорика с заверениями беречь, не лихачить, «а то знаю я тебя», и ничего, кроме минералки, не пить, предмет его любви и гордости, выглядел солидно и достойно рядом с «Мерседесом», «Хондой» и «Лендровером», стоящими тут же. Жорик очень переживал и вознамерился было ехать с Монахом, но Монах его отговорил.

Он высадился из «Бьюика», пискнул пультом и зашагал к дому. Дом – несуразное, с асимметричными темными крыльями мрачное двухэтажное сооружение под островерхой черепичной крышей, красной когда-то, а сейчас изрядно потускневшей, покрытой серо-зеленым мхом, – имел на себе налет готики и смотрелся настоящим родовым гнездом. Почти все окна были освещены, из трубы валил дым – топили камин, понял Монах. Трава была покрыта побуревшими листьями, на длинных клумбах вдоль дорожки торчали полумертвые растения с полумертвыми цветками, схваченные первыми заморозками. За домом угадывался сад; запахи каминного дыма, мокрой земли и поникшей зелени смешивались в острый, неприятный носу коктейль, наводивший на печальные мысли об угасании, тлении и смерти. Монах оглянулся – соседних домов не было видно, участок по периметру беспорядочно зарос кустами малины, как он определил, и еще какими-то, возможно жасмином или сиренью. Одичавший сад, запредельная тягучая тишина, сизый рыхлый туман, наползающий из сумеречных закоулков… Монах поежился. Даже освещенные окна не добавляли картине оптимизма.

Ступеньки, а потом и крыльцо затрещали под его солидным весом. Он поправил галстук-бабочку, хотя под бородой все равно не видно, внушительно кашлянул и надавил на кнопку старинного медного звонка. Вздрогнул от скрежещущего звука и оглянулся…

Он не услышал шагов и невольно отступил от распахнувшейся двери. На пороге стояла высокая тонкая женщина и смотрела вопросительно. Свет падал из-за ее спины, и вокруг головы светился нимб.

– Добрый вечер, – сказал Монах. – Я Монахов.

– Прошу! – Она посторонилась, и Монах вошел в большую темноватую прихожую.

Женщина была безликой, что немедленно бросалось в глаза. Невыразительное лицо, бледное и бесстрастное, гладко зачесанные светлые волосы, узел на затылке. Темное платье и туфли на низких каблуках. Нитка жемчуга. Образцовая экономка из буржуазного дома средней руки.

Она повернулась и пошла вперед. Монах последовал за ней. Из глубины дома слышались голоса, смех, звяканье посуды. Он появился на пороге гостиной, и голоса смолкли. Он стоял на пороге – большой, внушительный, в темно-сером костюме, с окладистой бородой и перехваченными кожаным шнурком волосами. Люди за столом молча рассматривали Монаха. Он пробасил: «Добрый вечер, господа!» Ответили ему вразнобой. Он обежал взглядом всю компанию, выхватывая тех, кого узнал по описанию Лики. Во главе сидел полный седой старик в черном, на голове его красовался красный шутовской колпак с бубенчиками, а в левом ухе – серебряная сережка – видимо, отец семейства, культовый режиссер Роман Левицкий; напротив, через стол, – молодая женщина со строгим лицом учительницы, не иначе старшая дочь Лариса. Монах задержал на ней взгляд – она ответила ему жестким и вызывающим взглядом. По правую руку от хозяина сидел молодцеватый старик с седыми усами и стрижкой ежиком – доктор? По левую – немолодая, сильно накрашенная дама с густыми бровями и пышной прической, рядом с ней Лика, затем молодая красивая женщина с недовольным лицом. «Ирина!» – вспомнил он. Рядом с ней – молодой человек с коротким носом и пухлыми детскими губами, похожий на старика, видимо, журналист-неудачник Леонид Левицкий. По левую руку от него еще одна женщина, красивая и пышная – не иначе, Алиса. Пару, сидевшую к нему спиной, разглядеть он не сумел – они не повернулись.

Лика выпрыгнула из-за стола, бросилась к Монаху. Схватила за руку, чмокнула в щеку и объявила:

– Мой друг Олег Монахов! Прошу любить и жаловать! – И драматическим шепотом на ухо, встав на цыпочки: – Молодец, что пришел! Я так соскучилась!

Монах, давший себе слово не реагировать на нахальную девчонку, тем не менее оторопел. Ирина недовольно фыркнула. Лариса продолжала неодобрительно рассматривать его в упор.

– Лика, кто это? – произнесла она резко.

– Мой друг! – вызывающе заявила Лика. – Олег, это моя семья! Моя любимая сплоченная крепкая семья! Мой папочка Роман Владимирович! – Она махнула рукой в сторону полного старика в колпаке. – Доктор Владимир Семенович, старейший друг нашей семьи. Это Элла Николаевна, подруга мамочки, заслуженная актриса.

Немолодая дама помахала Монаху пальчиками, вздернула густую бровь и сказала низким прокуренным басом:

– Привет! Обожаю крупных мужчин! А то теперь одни глистоперые остались, прости господи, смотреть не на что.

Была она сильно накрашена, как уже упоминалось, и наряжена в открытое красное платье с обилием сверкающих не то бижу, не то подлинных самоцветов, что требовало изрядной смелости из-за дряблой старческой кожи, усыпанной пигментными пятнами. В ней были порода и стать: прямая спина, вызывающий взгляд черных глаз, смоляные брови, и голову она держала высоко – сказывалась сценическая выучка. Она с ухмылкой смотрела на Монаха, и тот почувствовал, как загорелись уши. Назвать ее старухой не повернулся бы язык. Монах недолго думая подмигнул ей. Она сложила губы для поцелуя и громко чмокнула. Лика хихикнула.

Старый Левицкий погрозил пальцем:

– Элла, оставь мальчика в покое! Знаете, Олег, на ее счету штабеля разбитых сердец, держите ухо востро, не попадитесь. А как она поет цыганские романсы! Слезу из камня вышибает, извините за банальность. Продолжай, дитя мое.

– Это моя старшая сестра Лариса, – сказала Лика с гримаской. – Самая умная и успешная в семье. Кругом положительная, но незамужем, что удивительно. – Лариса шевельнулась протестующе, но промолчала. – Брат Леня, известный писатель, с супругой и подругой супруги Алисой. Почти классик. Ирочка, Алиса, встаньте, девочки, покажитесь во всей красе. А это Виталий и Екатерина, близкие верные друзья незамужней сестры Ларисы…

– Лика, сию минуту прекрати балаган! – резко приказала Лариса. – И придержи язык!

– Девчонка совсем отбилась от рук! – возмутился Леонид.

– Тихо! – негромко произнес старик в колпаке, и наступила тишина. – Леокадия, дитя мое, перестань дразнить гусей, – сказал он после продолжительной паузы. – Я же просил держаться в рамках. А вы, молодой человек, не обращайте внимания на этих филистеров. Рад видеть вас в моем доме. Юлия! – позвал он. – Пожалуйста, прибор моему дорогому гостю! Друзья моей дочери – мои друзья. Поближе к нам, мы любим новые лица, правда, Володя?

Доктор согласно кивнул и разгладил усы.

– Лика, это твой бойфренд? – громким шепотом спросила актриса.

– Элла Николаевна! – негромко произнесла Лариса.

– Олег мой друг! – вызывающе заявила Лика. – Близкий!

– Браво, дитя мое, вкус у тебя отменный, – сказал Левицкий. – Как говорили в мое время: хорошего человека должно быть много.

– Папа! – укоризненно произнесла Лариса, но старик не обратил на нее ни малейшего внимания.

Возникла бесшумно давешняя женщина, Юлия, что-то передвинула на столе, освободила место для новых тарелок – рядом с доктором. Что-то негромко сказала Лике, и та побежала из комнаты. Звякнула вилками и ножами, положила льняную салфетку. Монах уселся. Вернувшаяся Лика плюхнулась в свое кресло по другую сторону стола – напротив. Была она в длинном бархатном платье цвета бургундского, с таким глубоким вырезом, что при желании могла пролезть в него вся. Тонкая шея, острые ключицы и плоская мальчишеская грудка – ей пошел бы костюм Буратино. На голове девушки красовался пышный черный парик с буклями, а на тощих руках – белые кружевные перчатки до локтей. Веер из голубых перьев, довольно облезший, довершал туалет. Монах с трудом подавил ухмылку: еще и Леокадия! Похоже, в семье их было двое с тараканами в голове: папочка с серьгой, в колпаке с бубенчиками, который так обрадовался незнакомцу, и достойная его дочь, продолжательница семейных традиций и папиного театрального ремесла. Двое других – журналист и адвокатесса – выпадали из стиля и были, судя по выражению лиц, враждебным лагерем. Остальные – статисты со знаком плюс и минус. Он понял, почему старшая дочь навещает отца лишь в день рождения матери. Она была здесь неуместна, чужда, и можно было лишь представить себе, насколько раздражали ее эксцентричный папа и неуправляемая придурковатая младшая сестренка.