Татуированная кожа - Данил Корецкий

– Здравствуй, герой! – приветливо улыбнулся незнакомец и протянул через стол сильную руку. – Меня зовут Александр Иванович. Садись, поговорим немного. Если, конечно, у тебя есть время и желание.

– Есть, – ответил Вольф. У Александра Ивановича была открытая улыбка, и с первых минут общения он вызывал симпатию и расположение. – Только о чем говорить?

– О тебе и о том, что произошло. Ты молодец и совершил героический поступок. Но ведь ты тушил пожар, который вспыхнул не сам по себе...

Улыбка исчезла, лицо Александра Ивановича стало строгим.

– Это поджог! Враги подожгли пионерский памятник. И тебя подожгли, из-за них ты лежишь в больнице!

– Да какие враги, – Володя отмахнулся забинтованной рукой. – Никаких врагов там не было. Просто пацаны баловались. Дураки...

– Может, и так, – легко согласился Александр Иванович. – Что за пацаны? Ты их знаешь?

Вольф покачал головой.

– Они не из нашей школы. Да и не из нашего квартала. Я их никогда раньше не видел.

– А узнать сможешь?

Володя сосредоточился.

– Одного, наверное, смогу. Того, кто бросал. А вы кто? Из милиции?

Александр Иванович снова улыбнулся.

– Нет, Володя. Я из горкома комсомола. Но нас такие ребята интересуют не меньше, чем милицию. Ведь они будущие комсомольцы, и мы должны удерживать их от вредного баловства. Поэтому, когда ты выпишешься, я попрошу тебя поискать этих «шалунов». Они живут и учатся где-то поблизости, ведь не стали бы они тащиться с зажигательной бомбой через весь город. Правда ведь?

– Правда, – подтвердил Вольф.

– Покрутись возле соседних школ, походи по дворам, паркам, ну где обычно собираются пацаны... Если встретишь, виду не подавай, постарайся узнать – как зовут, где живут, где учатся... И скажешь мне.

– А где я вас найду?

– Я тебе дам свой телефон...

Александр Иванович на миг задумался.

– Нет, пока лучше так: я сам тебя найду. Дней через десять. Хорошо?

Приобняв Володю за плечи, Александр Иванович проводил его до двери.

– Выздоравливай, парень, – тепло сказал он на прощание. – Рад был с тобой познакомиться. Думаю, мы подружимся.

Вконец очарованный Вольф уже переступал через порог, когда новый знакомый придержал его за локоть. Он вновь стал строг и серьезен.

– Будь взрослым, Владимир, следи за своими словами. И выбрось из головы глупости насчет кличек. Запомни, клички бывают только у собак и врагов!

Мальчик замер. Сердце в груди тревожно забилось.

– Откуда вы знаете?

– Сорока на хвосте принесла. А вообще-то, я все про тебя знаю. Ну ладно... Забыли. Мы же друзья!

И он улыбнулся своей замечательной улыбкой.

* * *

Еще через день в больницу прибыла целая делегация из школы: одноклассники в парадной форме «белый верх, черный низ» и отутюженных пионерских галстуках, официально-торжественная Елизавета Григорьевна с черной «бабочкой» на белоснежной блузке и свежей, волосок к волоску, прической и Константин Константинович, непривычно выглядящий в костюме и вычищенных туфлях. Замыкал шествие школьный фотограф дядя Сеня в своем обычном затрапезном виде. Смущенный Володя съежился и по горло натянул одеяло.

– Как ты? Молодцом? – Елизавета Григорьевна дружески потрепала его по голове. – Держись. Пионер – всем ребятам пример!

Константин Константинович с улыбкой выложил на тумбочку кулек яблок и несколько бутылочек яблочного сока. Председатель совета отряда Симонова, розовея лицом, сунула в перебинтованные руки коробку конфет. Сердце у Вольфа заколотилось: Симонова ему нравилась, но была далекой и совершенно недоступной, а тут вот она – рядом, да еще и конфеты дарит.

– Дорогой Володя, мы гордимся твоим поступком, это настоящий подвиг, – заученно заговорила девочка. Дядя Сеня, меняя ракурсы, щелкал видавшим виды «ФЭДом». Сердце героя колотилось еще сильнее.

– Весь класс ждет твоего скорейшего выздоровления и... И мы все будем брать с тебя пример!

Симонова перевела дух и оглянулась на директора.

– Теплей надо. Катюша, сердечней.

Елизавета Григорьевна одобрительно улыбнулась и перевела взгляд на классного. Константин Константинович откашлялся.

– Что было, то быльем поросло, – сказал он. – Кто старое помянет – тому глаз вон. А сейчас...

Все повернулись к высокой обшарпанной двери, она открылась, и в палату как-то бочком вошел Коля Шерстобитов с распухшим носом и вздувшейся верхней губой. Володя решил, что их будут мирить и ему придется извиниться. И был готов это сделать. Происходящее растрогало мальчика и смягчило душу. Он не привык к вниманию и заботе со стороны посторонних людей, не привык к подаркам. А оказалось, что его не забыли, о нем думают, беспокоятся. Елизавета Григорьевна – добрая и ласковая женщина, да и Константин Константинович совсем не такой противный, как казалось раньше... Да и этот Колька... Все-таки он сильно ударил его мордой о парту, вон, расквасил все...

– Извини меня, Володя, я больше не буду тебя обзывать, – прогундил Шерстобитов, глядя в пол. – И кресты рисовать не буду...

– Ты в глаза смотри, когда извиняешься, в глаза! – строго приказал Константин Константинович.

Шерстобитов поднял голову.

– Извини... Я больше не буду...

В глазах у него была ненависть и страх. Расслабившийся было маленький Вольф вновь сжался, как почуявший опасность ежик.

Шерстобитов повернулся к Елизавете Григорьевне:

– Не надо меня исключать из школы... Я не против Клары Цеткин... И не против Интернационала...

Он разрыдался.

Последняя сцена произвела на Володю угнетающее впечатление. Когда все ушли, он еще долго лежал под одеялом, будто надеясь таким образом отгородиться от несправедливостей и лжи окружающего мира.

– А чего этот сопляк с разбитой мордой про Интернационал оправдывался? – спросил сосед слева, пожилой маляр, неосмотрительно бросивший окурок в банку с ацетоном. – Он антисоветчик, что ли? Ну и дела! Еще ж молоко на губах...

Вольф закрыл глаза и не ответил. Клейкая паутина никуда не исчезла, просто сейчас ее перебросили с него на Шерстобитова. И уже на том висит пугающий ярлык, уже тот оправдывается, извиняется, и уже того хотят исключать из школы... А ведь ничего не изменилось. Просто одни и те же вещи можно оценить и так, и этак – в зависимости от того, как это выгодно оценивающему. Это открытие никак не укладывалось в маленькой голове.

– Заснул... – маляр вздохнул. Он выздоравливал, и ему было скучно, хотелось поболтать, почесать язык. – Молодец Вовка, во как его уважают: и директор пришел, и учителя, и пионеры...

– А толку? – Отозвался сосед справа, парень лет двадцати пяти, по пьянке схватившийся за высоковольтный кабель и потерявший кисть. – Сгорел бы – и все это уважение ему до жопы! Сдуру в огонь полез... Ну чего этому памятнику сделается?

Так же считали и родители.

– И пусть бы эти гипсовые истуканы горели! – плакала, причитая, Лиза. – Им ведь не больно! А у тебя и ножки и ручки обожглись, осунулся весь, губку закусил...

– А директор меня хвалила, и классный, и ребята... Даже Колька Шерстобитов извинился... И Александр Иванович сказал, что я героизм проявил.

– Какой Александр Иванович? – вскинулся отец.

– Из горкома комсомола.

– Они чужие, им тебя не жалко, – продолжала причитать мать. – Им герои нужны, а живые или мертвые – все равно!

Генрих молча горбился на неустойчивой табуретке, мрачнел лицом, кашлял в собранные у рта ладони.

– Оно, конечно, лучше не лезть бы, – тихо проговорил он, когда мать вышла. – Только... Елизавета ваша сказала: если б ты в огонь не бросился – выгнали бы из школы. Вроде как искупил вину. Хотя не такая тяжкая твоя вина, чтоб за нее гореть да дымом травиться. Не надо нам таких искуплений!

– Да ладно, ничего. Обошлось ведь. Ты мне тетрадки принес? Буду уроки делать, чтобы не отставать.

Отец оглянулся по сторонам и перешел на шепот:

– Будь умнее, не связывайся со всяким дерьмом, терпи. Нам нельзя влипать в истории. Имей в виду, если выгонят из школы – потом уже остановки не будет, они любят из рук в руки передавать... Так и догонят до самого конца!

– Кто любит? – ничего не понял Володя. – В какие руки? До какого конца?

Отец пошарил за пазухой и вынул две тетради – по русскому и по математике. Обложки были разрисованы свастиками, обведенными квадратиками. Он молча сложил тетради корешком к корешку. Получилась глухая серая стена с большими и маленькими решетчатыми окнами.

* * *

– Папа, а правда в Майском можно пистолет купить за двадцать пять рублей? – с порога закричал Володя.

– Что за глупости! – недовольно ответил отец. – Ты лучше поздоровайся с гостем!

У них опять был дядя Иоган. Он сидел на своем обычном месте у окна и многозначительно улыбался.

– Зачем тебе пистолет, Вольдемар? Что ты собираешься с ним делать? Ведь это не игрушка, это такая вещь, с помощью которой что-то меняют. Что ты хочешь поменять? Что тебе не нравится?